— И не стыдно тебе? — спросил Егоров, разглядывая прозрачную стену таможенной зоны. — В таком хорошем состоянии, хорошую девушку бросить. А еще интеллигентный человек с высшим образованием.
— Работа, — буркнул Вася. — Я ей сам не советовал ехать, но оно же упрямое, как баран. И злое, как гадюка. И хитрое, как это... Рысья морда. Кисточки на ушах только ей обстригли.
— Росомаха намного хитрее рыси, — авторитетно заявил выдающийся зоопсихолог Егоров. — Росомаха, Вася, такая хитрая, что даже сама себя наебывает. Прячет добычу, а потом заначку найти не может, потому что от себя же спрятала. Если бы росомахи еще чуток хитрее были, то вообще размножаться перестали, только об одном бы думали — как друг друга в этом деле тоже наебать.
— Наша росомаха добычу притащит, не переживай. Я по состоянию счета видел, как она там охотится. Придется новый шкаф для тряпок покупать. Скажи мне, Егоров, ну что можно под утро купить на две тысячи четыреста евро? В три часа сорок восемь минут? Там что, бутики ночные распродажи устраивают?
— Может, устраивают. А может, она просто с кем–то в ресторане отдыхала. Культурно. Ну и рассчиталась за приятеля, — бессердечный Егоров загоготал.
Вася угрожающе засопел.
— О! — радостно прервал его Егоров. — Идет, наша няша.
Меж разъехавшихся створок дверей в зал ступила ослепительная Александра Борисовна, катя за собой небольшой серебристый чемоданчик на колесах. Каким образом туда могла поместиться вся добыча, оставалось загадкой.
Вася поспешил навстречу, помогать девушке «в таком состоянии». За ним солидно и неспешно двинулся выдающийся зоопсихолог Егоров, и прибыл к месту встречи в тот момент, когда Бьют подтягивала кривой «двойной виндзор» у Васи на шее.
— Ты бы, что ли, галстуки научил его завязывать, Егоров. Ты же взрослый, серьезный человек, — сказала ослепительная Александра Борисовна. — Возьми, наконец, над ним шефство. Или пусть уже на резиночке носит, как творческий распиздяй.
— Между прочим, о присутствующих в третьем лице говорить невежливо, — обижено сказал Вася. — Во-первых, здравствуй. А во-вторых, это не я галстук завязывал, а один взрослый и серьезный...
— Привет, Сашулька! — бордо сказал Егоров, прерывая излишние уточнения. — Как долетела, снежинка?
— Через жопу долетела. В гробу я видела столько в очередях стоять. Постоянно в туалет хочется, и отойти нельзя, потому что потом сразу «вас тут не стояло». Пидарасы они все там и метросексуалы. Никакого уважения к женщине. Мы что, Егоров, граждане второго сорта на этой планете?
— Мы — граждане первого сорта, — важно сказал Егоров. — Просто у нас на этой планете страна второго сорта. Но мы за страну не в ответе. Пока войны нет. Как только война, у нас и страна первого сорта.
— Ну, как там все получилось? — спросил Вася. — Я волновался.
— «Как там получилось», — я тебе три часа назад мейл отправила. Пока все так же, без изменений. Ну, не дуйся, Васька. — Бьют улыбнулась. — Иди сюда. Я тебе подарков накупила. Извини, перебрала по деньгам.
«Магниты на холодильник», — подумал Вася. Еще немножко магнитов — и холодильник упадет дверью вперед, под весом подарков Бьют, налепленных на него.
Бьют поцеловала его в губы. Как-то по–другому она стала целоваться, отметил Вася. Мягче, плотнее, охотней, облепляя рот Васи, ловя его язык и прижимая своим язычком к нёбу. Как хорошо, что она дома. Пять дней ее не было. Почти шесть. Вася аккуратно взял жену за плечи и подтянул к себе, стараясь не помять животик.
— Хм, — сказал Егоров. — Идем уже, Башкир в машине ждет. Развели тут порнографию, извращенцы. Как вам не стыдно, вон, на вас молодые мусора смотрят, в карманах письки мнут. Развращаете все линейное отделение.
Бьют Великолепная двинулась к выходу из аэропорта — в брючном темном костюме, в туфлях на низком ходу. Уточкой, переваливая округлившуюся в ожидании материнства попу. Вася смиренно покатил за ней серебристый чемоданчик. Егоров шел рядом, выразительно поглядывая на попу, и пытаясь со смыслом подмигнуть Васе. Вася делал вид, что не понимает гнусных намеков.
***
— Привет, Санечка, — сказал Башкир, развернувшись за рулем, и широко улыбнулся. Одними бровями, как обычно. — А чо так мало накупила? Васька жадный?
— Васька бедный. А жизнь дорогая, — сказала Бьют, пристраиваясь рядом с Васей на заднем сидении. — Международный капитал диктует условия и взвинчивает цены. Да и куда я в таком виде выряжаться буду? Белорусский трикотаж — наше все. Спасибо им за трусы с начесом, с резинкой под сиськами. Походил бы ты с пузом, Башкир, сам бы понял.
— Куда едем, домой или гудеть? Встреча с родиной, возвращение с триумфом...
— Домой едем гудеть, — строго сказал Вася. — Мы пока только дома гудим. Носом в стенку. Еще долго так гудеть будем.
— Нелюдимый ты стал, Вася, — отозвался бессердечный Егоров. — Вообще, в подкаблучника превратился. Сашулечка, тебе не стыдно иметь дело с таким подкаблучником? Хочешь, я тебе предложу внимание и заботу настоящего мужчины? Который умеет галстуки завязывать?
— Егоров, меня твоя милиционерша расстреляет. Из пистолета. — ответила Бьют. — А потом тебя. — Егоров помрачнел. Это было больное место Егорова, и Вася злорадно улыбнулся.
Машина рванулась с места. Вася прижимал к себе жену, стараясь не наваливатья на нее при поворотах. Водил Башкир быстро, но точно так же, как албанский Алик — совершенно не заботясь о разгоне-торможении. Одна дорожная порода. Зато Башкир жуткую албанскую музыку не слушал, а только рэпачок, йоу, а это серьезный плюс в карму четкому мэну.
«Вокруг шум, пусть так, ни кипишуй, все ништяк», — поддержала Башкира с заднего сиденья ослепительная Александра Борисовна, и начала ритмично кивать лакированной прической. Польщенный Башкир сделал громче, сказал: «йе, систа!» — и, в восторге, чуть не завалил автомобиль набок на очередном повороте.
— Башкир, ты можешь не дергать так машину, — хмуро спросил Егоров, цепляясь за дверь. — Не брюкву везешь. Будущего отца, со всем прилагающимся к этому.
***
Злобный Егоров сошелся с Бьют мгновенно, как и предсказывал Вася. Наверное, на почве родства черных разбойничьих душ. Рыбак, так сказать, рыбаку глаз не выклюет.
Он привез ее, криво обстриженную, запаршивевшую, с застарелыми желтыми синяками под обоими глазами, каким-то хитрым кружным путем, через Таллин и Ростов, по дороге заботливо подкармливая полезными для молодого организма чипсами, солеными орешками и коньяком. Сдал на руки Васе, приложив к этому товару документацию и накладные — пачку фальшивых документов трех стран Евросоюза. Потом потоптался в прихожей, сказал: «Ну, совет вам да любовь» — и свалил заниматься дальше своими злодействами.
Первую неделю Бьют вяло провалялась на Васиной кровати под одеялом, выползая оттуда только чтобы покурить на балконе или сходить в туалет. Отвечала односложно, преимущественно используя слово: «не-а». Вася ходил вокруг нее сумрачный, и вздыхал, шумно и протяжно, как гренландский кит из-под воды.
Потом он устал бессмысленно страдать, и поехал по магазинам на поиски махрового полотенца для Бьют. Мохнатого монстра, подобного брошенному в Албании, он не нашел. Тогда находчивый Вася купил четыре самых больших полотенца, завез их в мастерскую, и объяснил озадаченной швее — что надо сделать.
На другой день Вася вернулся домой с махровым рулоном на плече, размотал его, и набросил на лежащую в постели с журналом в руках, Бьют.
— Собирайся, — сказал Вася. — Через два часа летим.
— Куда летим? — перепугано спросила Бьют, выбираясь из-под махрового ковра.
— Никуда. Над городом летим. Ты говорила мне, что никогда на вертолете не полетаешь. Так вот, полетаешь. Я прогулку заказал. Давай, Башкир под домом на машине ждет. Я машину не беру, потому что потом напьемся.
Бьют натянула махровое одеяло на голову и всхлипнула.
Вернулись они домой. .. вечером, тесно обнявшись. Забрались вдвоем под это гулливерское полотенце и поговорили. О том, что было, о том, что будет, о том, чего не будет никогда. Бьют, то плакала, то переставала плакать, потом наставила Васе засосов на шее, и привычно взгромоздилась сверху, плавно рисуя попой «восьмерку» на его члене.
— Сейчас-то чего плачешь? — обескуражено спрашивал Вася.
— Не-е-е знаю, — ревела Бьют. — По привы-ы-ычке. Натерпе-е-елась...
Трахать рыдающую девушку, сидящую сверху, Васе было странно. Сама тебя трахает, понимаешь, и на жизнь жалуется. Вася ссадил ее с себя, опрокинул на спину и навалился сверху, закинув длинные ножки с подсохшими царапинами себе на плечи.
— Я так не могу, Бьютик. Это ненормально. Если ты решила хныкать, тогда лежи снизу и хнычь. В пассивном виде страдай. Плакать снизу надо, это же азы садомазы, тебя что, не учили? — Бьют тут же захихикала и укусила Васю за ухо.
Ну вот что ты с ней будешь делать?
Утром Бьют выклянчила у Васи тысячу долларов (вообще-то просила пятьсот, но Вася добавил, обрадованный тем, что у девчонки появились хоть какие-то желания), и умотала в город.
Осознав через полчаса, что он натворил, Вася не на шутку испугался. Он ходил по квартире, как тигр, из угла в угол, и гадал — не переборщил ли он с гуманитарной помощью? Мелкая жадная зараза вполне могла покупать сейчас билеты в какой-нибудь Тибет, чтобы организовать там высокогорный бордель своей мечты, с ламами, рамами, буддами и мантрами.
А после обеда домой вернулась ослепительная Александра Борисовна. Конечно, пока еще не такая ослепительная, как та, что сейчас прижималась к Васе при поворотах Башкировой машины. Но над откинутым капюшоном конфискованной Васиной мятой «кенгурухи» уже тогда замаячила аккуратно стриженая головка женщины, происхождением явно не из этой одежды. А когда она протянула Васе сдачу с его тысячи, Вася сел на подставку для обуви и поломал ее.
Рысь обнюхала новое логово, и сочла его своим.
***
Вася ходил на работу в студию и на аутдорзы, возвращался, покупал по дороге полуфабрикаты, хоботился на кухне и кормил Бьют, сутками клацавшую на клавиатуре его десктопа. Во что она там игралась, стало понятно спустя месяц, когда девушка попросила его перевести письмо на английский. Вася вчитался в безупречный олбанский текст на экране и растерялся.
— И что, за это платят?... Слушай, Бьютик, давай лучше хомяков разводить. Они уже на второй неделе жизни продуктивно трахаются друг с другом. Приплод такой, что хоть на костную муку или биотопливо. Были у меня когда-то хомяки...
— Вася, ты не умничай, а переводи, — нетерпеливо сказала Бьют. — Или мне Егорова просить? Я что тебе, шлюха на содержании? — Вася чуть было не кивнул головой, но вовремя спохватился. — Мне деньги нужны. У меня молодость в нищете пропадает.
Дизайн посуды и столовых приборов был для Васи такой же дурной забавой, как, скажем, маникюр для кошек или кручение фигурок из надувных шариков на пляже. Вася совершенно точно знал, что в мире есть много людей, которым откровенно нечего делать (в отличие от работы Васи, потому что для чего нужно порно знают даже продвинутые пятиклассники), и эти люди, занимаясь разной фигней, страдают сами, и заставляют страдать других. Но Вася трезво поразмыслил, и пришел к выводу, выраженному народной мудростью: «Чем бы дитя ни тешилось — лишь бы хату не спалило».
Дитя хату, все-таки, чуть не спалило, разложив свои эскизы с вилками-тарелками на полу, осветив их Васиными горячими софитами, и ползая на четвереньках вокруг с фотоаппаратом. А потом заболталось по телефону с обаятельным и злобным Егоровым. После чего в доме появились жженое пятно на паркете, сканер и графический планшет.
А спустя еще четыре месяца ослепительная Александра Борисовна, надменно кивнув Васе нарисованным личиком из комикса, уехала в «деловую поездку». Вася только лязгнул зубами ей вслед. Откуда Борисовна вернулась через несколько дней, привезя Васе галстук по цене персидского ковра и первые магниты на холодильник.
***
— Ого, — сказала Бьют, оглядывая квартиру. — Ничегосеньки. Ты ждал кого-то? А ну-ка, посмотри на меня, муж неверный и гулящий. Или ты это с прошлого раза не убрал? А чего не сожрали все?
— У нас с тобой годовщина сегодня, — хмуро сказал Вася.
— Какая?
— Шесть месяцев со дня свадьбы. Мы утром с Егоровым отмечать начали, до самолета еще долго было ждать.
— Тогда это «полугодовщина», вообще-то. И как такая свадьба в народе называется? Целлофановая или пенопластовая? — поинтересовалась Бьют, стаскивая с плеч пиджачок. — Вам что, с Егоровым уже повода не находится нормального, чтобы напиться? День Бандита отменили?
— Ни на грамм в тебе романтики нет, — обиженно сказал Вася. — Я даже свечи купил для ужина, только забыл их у Егорова в машине.
— Ой, романтик, не напоминай мне свадьбу. Мало того что чуть ли не в подполье гуляли, каждого шороха боялись, так меня еще и тошнило от одного запаха еды. Блевать после каждого тоста бегала. А потом рот в туалете под краном полоскала, все же твои жульбаны постоянно «горько» орут, и тебя целовать надо. И бухать нельзя. Я тебе говорила — давай потом этот цирк устроим, а ты уперся, чтобы ребенок в семье родился, и все такое. Вася, ты что, сектант? Средневековье давно уже кончилось. Какая разница ребенку, где он родился, главное чтобы ему велосипед вовремя купили, а потом телефон. А девушке, может быть, хочется напиться, и в белом платье на столе потанцевать. Хоть раз в жизни...
Вася хотел прокомментировать про танцы на столе, под столом, вместо стола, в белом платье и без него, и без платьев вообще, и не «один раз в жизни» Бьют, но благоразумие взяло верх. Осторожной крысы в голове, регулярно предупреждавшей Васю об опасности, больше не было, и жить приходилось крайне внимательно, взвешивая слова и поступки.
— Бьютик... Ну что ж теперь, разводиться из-за этого? Сказала бы «нет». Вынесла бы гарбуза. Я бы понял.
— Ага, сейчас. Что я — дура? А если бы ты потом передумал, так я матерью-одиночкой буду? Вас, сволочей, надо на слове ловить. Пока вы по пьяни, ради письки обещаете.
— Я потом тебе другую свадьбу устрою, — уныло сказал Вася, еще раз сдержавшись. — Снимем дубль два. Потанцуешь еще на столе.
— Васька, а водка — это тебе? Или ты меня решил напоить и овладеть мною в беспамятстве? — Бьют неожиданно осеклась, и обняла Васю за шею, став серьезной. — Прости, Вась. Глупость сказала. Не сердись, милый.
— Тебе шампанское, безалкогольное. Медицина не протестует, это я тебе как бывший санинструктор говорю.
Вася осторожно обнял жену, стараясь не придавить живот, но и чувствовать его. До чего же было здорово, что она опять дома. Доставала иногда она Васю совершенно невероятно, пугая своими выходками даже самого Егорова, но когда она уезжала за новыми магнитами на холодильник... у Васи появлялось ощущение недостающего зуба во рту. Вроде и не болит ничего, а пустое место постоянно о себе напоминает. Все время его языком проверяешь.
***
Вася расстегнул блузку Бьют, аккуратно снял, расцеловывая плечи. Расстегнул лифчик, усадил на кровать, потащил вниз брючки. На него смотрели широко расставленные рысьи глаза из–под темно-русой челки. Снежные волосы еще не отросли.
Бьют красиво беременела, животик не пополз вверх по талии, а висел как приклеенный, выдуваясь плотным, компактным, белым рюкзачком. Сиськи, кажется, вообще не изменились, оставаясь все теми же яблочками с розовыми пимпочками. «Чем мы детей кормить будем?» — тревожно спрашивал Вася на поздних сроках беременности. «Корову купим», — беззаботно отмахивалась Бьют.
Забеременев, Александра Борисовна вычитала где-то о вреде солярия, и поэтому полгода уже ходила цвета молока. Такая невероятная жертва с ее стороны говорила о том, что после родов Васин рейтинг откатится, как минимум, еще на одну позицию после малыша, дизайнерской посуды и денег. Времени терять было нельзя. Пока тебя хоть как-то ценят, надо пользоваться. Тем более что встало у Васи еще в машине Башкира.
— А? — спросил Вася, гладя уютно развалившуюся в постели жену.
— Ага, — ответила Александра Борисовна. — Я сама уже скоро туда руками доставать перестану из-за этого пузана. Побреешь меня потом, кстати, мне самой неудобно. Только сильно сейчас не тыкай. Ты как пихнешь сдуру, куда не надо, так я аж вздрагиваю.
Вася уселся в ногах Бьют, положил ее ляжки себе на бедра, приподнял ее отяжелевший таз, отвел пальцами в сторону распухшую, налитую складку и аккуратно вошел в нее. «Ай... « сказала Бьют и засопела носом, задвигала попой, выбирая положение поудобней.
«Какая же она стала вкусная», — думал Вася, ритмично двигаясь над своей женщиной, стараясь не потревожить плод. — «Это что, природа специально так придумала, чтобы хитрые самцы не убегали из пещеры, сделав свое дело?»
Припухшие губы, закушенные от удовольствия, литой пузик, тугой и упругий, который Вася бережно прижимал, натягивая Бьют на себя, обрезанная челка над прикрытыми глазами, эти ее невероятные «ай!» и «ой!», к которым никогда невозможно привыкнуть, сколько ни слушай. «Нет», — думал Вася: «Все-таки я запишу это, чтобы Бьютик не знала, и на мобилку вызовом поставлю. Пусть все оборачиваются».
С наступлением беременности сексуальные аппетиты Бьют не то чтобы увеличились, просто стали непредсказуемыми и труднообъяснимыми. Она могла запросто приехать к Васе на студию, разогнать хихикающих блядей, и воткнуть Васю себе носом между ляжек. Вася глухо жаловался оттуда на то, что ему надо работать и семью кормить, а Бьют сурово говорила: «Ну, так давай, работай. Старайся. Семья тебя прокормит. О, вот так хорошо».
— Может, ты сверху? — спросил Вася, жалея животик.
— Не-не, давай работай. Старайся. — промурлыкала Бьют. — О, вот так хорошо
Бьют внезапно заныла, цапнула Васю за руку, потянула на себя, прогибаясь в спине, выпячивая живот ему навстречу, требуя глубже и плотнее, стиснула его несколько раз мягким влагалищем и бессильно обмякла. Вася догнал ее на лестнице в небеса, и обмяк тоже.
Бьют задумчиво полежала, глядя в потолок и забросив на Васю ногу. Потом полезла ладошкой себе между бедер, достала мокрый палец, и лизнула его, хитро глядя на Васю. Затем глаза ее округлились.
— Ой! — сказала Бьют. Но это было не то влажное тягучее «ой», которое собирался записать коварный Вася в качестве рингтона, а совсем другое. Как если бы молоко на плите убежало.
— Что такое? — встревожился Вася.
— Ничегосенько! Я же тебе подарок купила. — Бьют неуклюже слезла с кровати и пошлепала в прихожую, проворачивая белую попку. Такая попка стоила даже магнитов на холодильник. Сейчас налепим их, эти магниты, и займемся попкой внимательнее. Вася потянулся на кровати.
Бьют завозилась в прихожей над своим чемоданчиком, а потом появилась в проеме двери с чудовищного размера биноклем.
— Это что? — испуганно спросил Вася. — А где магниты?
— Это самовар, конечно, — ответила Бьют. — Ты что, опять по-куриному ослеп? Ты ешь, вообще, витамины, которые я тебе покупаю? Это бинокль фирмы «Карл Цейсс». Я знаю, ты такое любишь. Дорогой бинокль, между прочим. Две тысячи четыреста евро. Я на тебе не экономлю, дарлинг.
— А где это бинокли по ночам продаются, дарлинг? — подозрительно спросил Вася. — Ты что, в итальянском военторге витрину разбила?
— Дурачок ты, Вася, — Бьют вздохнула и села рядом с мужем, обняв его. — Да еще и шпион гнусный. В интернете все давно уже покупается и оплачивается. Я просто сразу забыла купить, а утром бегать по магазинам времени не было, надо было в аэропорт ехать. Спозаранку в гостиницу и привезли.
Бьют полезла на кровать, обошла ее по углам, как настоящая рысь, подумала и встала на четвереньки, расставила колени, растопырила ляжки и призывно посмотрела на Васю. Такое растопыривание Вася называл «распопыриванием». Это был ультиматум, который отвергнуть Вася не мог.
— Только снизу меня придерживай, и в попу не лезь, — сказала девочка из комиксов.
Вася взял бинокль, перевернул его и посмотрел на Бьют другой стороной немецкой оптики.
— Ах ты, писечка моя... маленькая... — ответил Вася.
***
Егорову было плохо и грустно. Жизнь его дала трещину и покатилась под откос. Виной всему был капитан милиции. Вернее, капитанша. Егорова Татьяна Егоровна, тридцать два года, уголовный розыск.
Нет, она не ковала Егорова в наручники, и не волокла на кичу — просто выскочила однажды на ночную дорогу, под свет фар, и панически замахала руками. Злобный Егоров решил не сбивать ее, а выяснить — в чем дело?
Осмотрев продавленный диском до корда спущенный скат «Микры», злобный, но вежливый Егоров сообщил маленькой темноволосой женщине, что менять колесо не на что, а вот дальше, через два километра, в Чайках, есть станция техобслуживания с вулканизацией, и даже ночью она работает. Так что он свозит маленькую потерпевшую туда и обратно, да ладно, не стоит благодарности. Егоров снял колесо с «Микры», забросил в багажник, посадил маленькую женщину с ямочками на щеках в свою машину, и они поехали чинить и вулканизировать.
Станция условно работала, но в праздничном режиме. Доступ туда был открыт всем желающим, однако персонал был потрясающе пьян, попытки переговоров ни к чему не привели, а увещевания вызвали встречные оскорбления и предложения сучке отсосать, а пидарасу идти нахуй. Таня восхищенно понаблюдала за побоями, причиненными злобным Егоровым нерадивым сотрудникам сервиса, а также зафиксировала факт хищения маленького временного колеса, в обмен на оставленную во рту у одного из веселых механиков мелкую купюру.
— Егоров, — сказал Егоров, закончив устанавливать колесо на хромую «Микру», вытерев запачканную руку о дорогие штаны, и протянув ее для знакомства.
— Егорова, — ответила женщина, пожала руку и прыснула от смеха. Егоров подумал и тоже улыбнулся.
В тот раз она поехала к себе домой. Егоров на всякий случай, до города медленно ехал за ней, подсвечивая сзади фарами. Ему было приятно думать, что вот есть такие маленькие, ужасно красивые женщины, которые тоже, как он, Егоровы. Хорошо, когда ты не одинок в мире, когда есть другой Егоров, который поддержит и поможет. «Если еще мы, Егоровы, помогать друг ругу не будем», — думал Егоров: «То все, пиздец, этот мир можно закрывать на переучет».
А через два дня Егоров к ней приехал сам, с новым полноразмерным колесом, запакованным в подарочный лавсан, перетянутый пошлым красным бантом, с итальянским алкоголем и букетом хризантем.
Так началось падение Егорова.
Осознание произошедшего к Егорову пришло примерно через месяц, когда Таня, поддавшись на его нудные и настойчивые уговоры, все-таки перебралась к нему на квартиру, и повесила в Егоровском шкафу свою милицейскую форму с капитанскими погонами. «Ой, а разве я тебе не говорила»?
Хлипкую сиротскую кровать Егорова, истинное украшение четырехкомнатной квартиры, они раздолбили за пару недель, и переехали на пол, обложившись тонной искусственного меха. Егоров соблазнял Таню мебельными каталогами с двуспальными кроватями, но с уютного пола она переезжать не хотела. Половая жизнь, объясняла она Егорову, потому так и называется, что на полу удобнее.
Так Егоровых стало двое.
Мутный Азот, пытавшийся пошутить на эту тему, что, мол, даже паспорта Егоровым менять не придется, чуть не получил по зубам.
Вася тоже чудом избежал расправы, предложив взять двойную фамилию. «А что», — говорил он: «Татьяна Егоровна Егорова-Егорова — это же почти как «тридцать три корабля лавировали-лавировали... « Башкир прямолинейно выдвинул версию, что Егоров все уже обтяпал, а сейчас просто непонятку включил, чтобы на свадьбе не проставляться. И вообще — хуй его знает, кто там на самом деле Егоров, надо девичью фамилию проверить у обоих. Егоров только скрипел зубами в бессильной злобе.
Самое ужасное случилось, когда милиционер Егорова спросила бандита Егорова — а чем он, собственно, по жизни занимается и на какие шиши живет? Совершенно правильный для женщины вопрос, который, между прочим, надо задавать до переезда, а не после, застал Егорова врасплох. Не будешь же правду рассказывать о веселых злодействах и милых негодяйствах. Не подумав о последствиях, Егоров брякнул, что работает у Васи на студии. Идея изначально казалась здравой — Вася, если что, подтвердит.
«Ой!» — сказала Таня: «Как здорово! На настоящей студии? А можно посмотреть? Когда мы поедем? Давай сегодня!» Когда отговариваться больше стало невозможно, Егоров набрал Васю по телефону и попросил помощи, обещая быть вечным должником в этой, следующей и позаследующей жизни. Звонил Егоров из собственного туалета, говорил шепотом, что показывало всю глубину его падения.
Блядей, намазанных маслом, перепуганный Вася успел отмыть и разогнать со студии ровно за пять минут до прибытия очаровательного капитана милиции.
«Ой!» — сказала Таня: «Так это вы моего Петьки начальник»? Вася осторожно посмотрел на Егорова и неуверенно кивнул головой, Егоров чуть не зарычал. «Смешно-то как» — говорила Таня, бродя по студии: «Василий Иванович, и его Петька». Васе было не смешно, ибо в глазах Егорова, вместо благодарности, пылало обещание кровной мести «Василий Иванычу» минимум на три поколения.
«Ой!» — сказала Таня, увидев забытый на стеллаже фаллоимитатор лошадиного размера: «А это что? Это тоже для съемок?»
«Это искусственный член импортного производства», — вдохновенно сказал честный Вася: «Я их на прокладки для оборудования режу. Если как колбасу резать, то примерно нужные по размеру шайбы получаются. Там же силикон высшего качества, его же специально для контакта с телом изготавливают, прилегает к деталям плотнейше. Технический силикон такого качества у нас не достанешь. Дешевле вот это покупать, и потом самому резать, чем по каталогу из заграницы заказывать. Видите, чем в нашей стране приходится заниматься вместо творчества? Самому стыдно, а выбора-то нет... « — Таня с сочувствием покивала головой и положила прозрачный хуй на место. Егоров медленно отвел руку от пистолета.
Вряд ли он собирался стрелять в безвинного Васю или любимую Таню. Скорее всего, намеревался застрелиться.
Так и жил Егоров двойной, черно-белой жизнью. Наслаждаясь и мучаясь. Ночью он яростно мял своего маленького капитана милиции с двумя ямочками на щечках, и двумя ямочками над попкой, а утром покорно чистил зубы, брился, одевался, и уходил «на работу». На два этажа выше, в том же подъезде — на съемную квартиру, где и заваливался дальше спать до обеда.
Один раз он чуть не провалился на явке, как профессор Плейшнер, во время миграции в майке и трениках между своим любовным гнездом и тайным лежбищем, когда Таня внепланово вернулась с работы за какой-то дребеденью. Спасла профессиональная реакция. Егоров стоял, вжимаясь в стену, и старался дышать тихо, пока Таня не клацнула замком его же, Егоровской квартиры, в которой он сам стал изгоем и рабой любви.
Жить двойной жизнью для злобного Егорова было невыносимо тяжело. Теперь он спал на полу в собственной квартире, изгонялся по утрам оттуда «на работу», а по ночам его с визгом и азартом трахала милиция. Милиция засовывала язык ему в рот, теребила яйца, снисходительно называла «Петькой», а потом поворачивалась спиной, требуя не храпеть на ухо.
При этом Вася был его «начальником», — такой молодой, а уже босс, не то что ты, балбес, Петька...
Вася старался не шутить на эту тему. Сочувствуя приятелю, он даже как–то предложил пристрелить Егоровское горе. На что Егоров только вздохнул и сказал: «Не поможет...»
ГЛАВА ВТОРАЯ, ПРО МУЖЕЙ
В такие дни, как этот, Вася любил свою работу.
Постановочное порно он снимал редко, поскольку таланта особого к этому не имел. Ограничивался видеовизитками экспортных шлюх для Ибрагима и его компаньонов, благо заказов хватало. Но в этот раз на студию заехала веселая компания из Питера — каким ветром их занесло в Васин город из северной порностолицы, он так и не понял, однако заказ поступил, аванс был оплачен и пришлось браться за работу.
Три девулечки-симпатюлечки и двое развеселых небритых ебак, глушивших пиво и почесывавших яйца. Яйца, кстати были бритыми. Через час работы Вася сам начал улыбаться, а через три — откровенно ржать.
Ему действительно нравились эти молодые, смешные, чистые, вкусно пахнущие симпатюлечки, и их веселые ебаки, комментировавшие процесс съемки так, что Вася иногда чуть не ронял камеру. «Мораль...», — думал Вася: «Ну вас нахуй, с вашей моралью. Люди трахаются себе на здоровье, им это нравится. Не на цепи же они в подвале у Хаши сидят, и не выламываются через силу на продажу перед камерой. Девки вон вообще зашлись, попами друг к другу, хоть за хвосты их растаскивай, как барбосов».
Девкам тоже нравилось у Васи. Когда веселые ебаки в перерыве между сценами оделись и пошли за бухлом, Вася не удержался, и лизнул мармеладный сосок одной из симпатюлечек — Маринки. Беспутные девки тут же с писком набросились на Васю, поволокли его на диван, стоявший в окружении резиновых рельсов для тележки с камерой, и начали стаскивать с него штаны. В ответ на неуверенные протесты Васи, они с хохотом поясняли, что оральный секс супружеской изменой не считается, а является просто формой расслабляющего массажа. Вася девкам был симпатичен, как человек продакшна с одной стороны, но явно свой распиздяй с другой.
Две из них устроили Васе «хот-дог» из влажных целовашек и Васиной сосиски, а третья разместилась у Васи на голове, мотивируя это сексуальным равноправием и социальной справедливостью. Писька была у нее плотная, свежая, пахнущая молодым и здоровым человеком, которому не нужны совсем парфюмы и дезодоранты, только чистая вода, утренняя зарядка и самое простое детское мыло. По комсомольски задорная писька, с триммингованной полоской шерсточки, ведущей прямо в светлое, влажное и сочное будущее.
«Видел бы меня сейчас Егоров», — отстраненно подумал Вася: «Это же пиздец по всем понятиям». Потом Вася решил, что не Егорову, еженощно трахаемому милицейским капитаном, читать ему уголовные морали, и вкусно прищемил у наездницы выпуклый клитор в гладком капюшончике кожи губами. Девчонка взвизгнула, крепко сдавила Васины уши загорелыми бедрами. Легко приподнялась над Васей, просунула голову себе между ног, и, радостно скалясь, посмотрела на Васю из-под своей румяной попы и пипы.
— Ты чего кусаешься, бармалей? Маринка, а ну, цапни его за перец, он кусается, гад такой.
Вася раздвинул упругие питерские полужопки, любуясь тем местом, где обычный цвет человеческой кожи переходит в невообразимый, не определяемый «пантоном» колор. Где женская шкурка, через тонкий перламутр спайки, переходит во внутренний пурпур. На грани щелки, которую сколько не трахай, все равно никогда не поймешь полностью, и не опишешь словами.
Потому что именно от пизды, например, — размышлял Вася, — Происходит слово «пиздец», которое отличается от других слов необъяснимостью, невозможностью точного семантического позиционирования и отсутствием синонимов. Вот как хочешь — так и понимай. «Это пиздец», — решил Вася и потянулся к нему губами.
Тут Васю, действительно, мягко и плотно тяпнули за хуй и потащили на себя, Вася взвыл и кончил, как бахчисарайский фонтан.
А потом пришли веселые ебаки с чудовищным ассортиментом шампанского, коньяка и пива в полиэтиленовых пакетах, увидели это безобразие, и с хохотом к нему подключились. «Ребята, давайте хоть что-то снимем», — жалобно упрашивал их Вася, с трудом отрываясь от комсомольских прелестей: «Мне же аванс потом возвращать придется».
— Давай снимем, — радостно соглашались ебаки, — только с девок уже снимать нечего, кроме чешуи.
Девки ржали и прыгали ногами на Васином студийном диване. А потом, в голом виде, с визгом и писком, начали катать друг друга вокруг дивана на тележке камеры. Полупьяный Вася снимал эту оргию второй камерой, называя всех комсомолок «Маринками», отличая их только по стрижкам на лобках — «треугольничек», «полосочка» и «голенькая». Трио Маринычей.
Ебаки пили коньяк, травили анекдоты, и иногда ловили девок, катающихся с воплями на тележке.
Конечно, это не работа, это порнография какая-то.
Вася сидел с ебаками на диване, передавая по кругу бутылку коньяка, и обсуждал великих людей современности. Вот, говорил он одному ебаке, Дженни из Сочи, которая с нарисованными бровями, ей же можно электричку в жопу загнать! Это же талант! Блядь, я бы хотел ее снять в историческом фильме, как триста спартанцев защищают проход...
— Да, — говорил старший ебака, — То есть, нет. Женька может и электричку принять. Но она хорошая девчонка, добрая и ласковая. Ты нихуя про нее не знаешь. Триста спартанцев там ничего не сделают. Там линия Маннергейма нужна, с минными полями и колючей проволокой, а не триста голых греков в кожаных стрингах. Вот такая там жопа... — ебака глотнул коньяк и передал бутылку Васе. — Если бы ты знал, какая там жопа, то другое кино снял бы. Оперу, блядь. Симфонию. Анально-героическую! Она нормальная вообще девушка. Ее вообще все хотят. Ради нее столько спермы в кулаки пролилось, что можно Аральское море восстановить! Ты просто поговори с ней... Коля, а набери-ка Женю, пусть Вася с ней поговорит. Пусть поймет, что это за золотой человек.
Вася робко отнекивался, но младший ебака потыкал кнопки на смартфоне и передал его Васе, ободряюще подмигивая. «А Женю можно?» — робко спросил в трубку Вася. Из смартфона мужской голос послал Васю нахуй и пообещал оторвать ему яйца, если он еще раз позвонит на этот номер. Вася вежливо сказал: «Спасибо» и вернул смартфон.
— Вот, ты понял! — торжествующе сказал старший ебака. — Я же говорю, баба — золото! Такие где попало не валяются. Это национальное достояние!
Голые Маринки под ликующие вопли с грохотом повалили тележку с камерой набок. Съемочный день был закончен.
В итоге, кое-как набрав материал на монтаж, преимущественно в стиле «behind the scenes», Вася на студийном бусике с водителем повез питерских комсомольцев на вокзал, провожать. Долго обнимались возле поезда, пьяная Маринка (кажется, «треугольничек»), не выдержавшая смеси коньяка с шампанским, плакала Васе подмышку. Ебаки братски хлопали его по плечам и звали в гости («Ты ахуеешь, Вася, бля буду»). Потом компания погрузилась в купе, девулечки-симпатюлечки расцеловали окно вагона изнутри, испачкав его помадой, затем задрали майки и размазали крепкими грудками помаду по стеклу. Поезд лениво тронулся.
Провожающие на перроне со злобой и завистью смотрели на Васю, медленно идущего возле уплывающей порновитрины с расплющенными о стекло сиськами и машущими на прощание веселым ебаками. Какой-то гражданин с лицом бывшего полковника внутренних войск сказал Васе: «Вообще уже распустились, управы на вас нет». Вася миролюбиво ответил ему: «Иди нахуй», и пошел дальше рядом с поездом, провожая друзей
Потом фирменный поезд разогнался и понесся в свой далекий Питер, а Вася пошел к бусику, думая о том, как хорошо, в принципе, жить, если все в жизни по любви и согласию. В кармане внезапно зазвонил телефон.
— Але, Вася, — сказал один из ебак. — Пока мы не тут отъехали на роуминг, тебе Маринка хочет два слова сказать.
— Давай, — сказал Вася.
— Вася, ты точно приедешь? — спросила одна из Маринок, судя по голосу то ли «полосочка» на лобке, то ли «гладенькая».
— Точно приеду, — сказал нетрезвый Вася.
— Свою ляльку тоже бери. Когда она разгрузится. Я ее занямкаю. Всю, до косточек. Если это та, что на видео была. Я вообще ее всю съем. И вторая Маринка тоже ее съест, она сама сказала, и третья Маринка. Ты приезжай к нам, и свою ляльку бери обязательно.
— Хорошо, возьму, — ответил Вася, и сел в студийный бусик. — Доедьте только там нормально, ладно? Поезд не переверните. Поебитесь тихонечко, и спать бегом.
— Хорошо, Вася, поебемся тихонечко. Маринка уже ебется тихонечко, а Маринка в вагон-ресторан пошла, — сказала Маринка. — Фотки пришли ваши, ладно? Вконтакте дай. Свои и лялькины тоже. Пока. Целую, творческих успехов, — и сбросила звонок.
— Поехали, — сказал Вася водителю. Ему захотелось домой, к Бьют. Занямкать ее до косточек. Пока другие не занямкали. Много вас тут развелось, желающих нямкать...
***
Бьют дома не было. Вася набрал ее номер, но абонент был недоступен.
Ослепительная Александра Борисовна никогда не соизволяла отчитываться о своем месте пребывания, как и во времена своей бурной молодости. Есть же у человека свои принципы, что ни говори, а это всегда вызывало уваж
200