Язык нумидийца.
Огромный дом Домициев на южном склоне Палатина, напоминающий базилику, поражал своими размерами. Толстые пилястры гордо возносились вверх, упираясь в мощную крышу с искусно вылепленными барельефами, – невозможно было разглядеть их рисунок, настолько высоки были стены. Бронзовые химеры на дубовой двери скалили зубастые пасти на храм Мира из белоснежного мрамора. Мозаичная надпись на пороге гласила: «Проходи мимо» – вместо обычного «Salve», а рядом на железной цепи сидел чернокожий раб с отталкивающей физиономией. Клиенты не осаждали этот знатный дом, предпочитая не водить знакомства с его хозяевами.
Луций Домиций, знаменитый предок древнего рода, удостоился своего прозвища Агенобарб в незапамятные времена, после того как римляне одержали победу над латинами при Регилльском озере. Постепенно пороки вытеснили из наследников добрые качества, и в Риме шептались, что в семье Агенобарбов рождаются ныне лишь дикие, кровожадные разбойники, не брезгующие ростовщичеством и обманом, погрязшие в преступлениях и пороках.
Последний отпрыск рода превзошел предков в заносчивости, расточительстве, жестокости и разврате. Агриппиниллу, сестру Гая Цезаря, насильно выданную за него замуж по воле Тиберия, он поначалу невзлюбил из-за ее невзрачности, но после восемнадцати лет она вдруг похорошела, а к двадцати завоевала славу одной из первых красавиц Рима.
Она сумела тонко сыграть на его ревности, даже не опечалясь, что нескольким ее поклонникам он переломал ноги, и благодаря этой ревности он наконец воспылал к ней запоздалой страстью. К тому же ему понравилось и то, что она оказалась искусна в любовных утехах и охотно закрывала глаза на его похождения. Ссоры меж ними были нередки, и иногда Агриппинилла подолгу не выходила из дома, пряча синяки, но, едва наступал мир, они любили друг друга неистово и ненасытно.
Утреннее солнце робко скользнуло тонкими лучами по ощерившимся мордам бронзовых химер и испуганно отпрянуло, будто сомневаясь, стоит ли будить обитателей этого мрачного дома. Но затем, осмелев, кинуло косой пучок лучей через комплювий, выхватив ярким пятном затейливый узор на мозаичном полу. Утренний свет растекался по атриуму, золотя мраморных муз и прекрасного Аполлона, стоящих в проемах между кубикулами. Тускнели огоньки бронзовых светильников, рабы начали уборку, из кухни потянулись вкусные запахи – дом оживал.
На широком ложе, инкрустированном золотом и слоновой костью, Агриппинилла металась в беспокойном сне на скомканных простынях, запутывая облако роскошных рыжих волос, и слезы лились из-под длинных ресниц. Неожиданно горький стон вырвался из ее уст, и она резко села, спрятав мокрое лицо в ладонях. Молодая рабыня испуганно наблюдала за ней, сжавшись в комок в углу. Все было приготовлено к пробуждению госпожи: и чан с теплой водой, и голубая туника, и маска из теста на ослином молоке, а новые прекрасные украшения искусно выложены на столике перед ярко блестевшим зеркалом.
Рабыня знала, что расстроило госпожу. Три дня назад ее мужа обвинили в разврате и прелюбодеянии с собственной сестрой и бросили в Туллиеву тюрьму. Но она не понимала, почему Агриппинилла так сильно убивается, если за день до этого он сильно избил ее и едва не утопил, сбросив в круглый имплювий посреди атриума на глазах у домашних рабов. Мокрая испуганная Агриппинилла, жадно хватая воздух разбитым в кровь ртом, едва выбралась из воды. Неужели она забыла об этом страшном оскорблении? Или боль от побоев уже поутихла?
Дурной сон отступил, слезы высохли, Агриппинилла медленно поднялась и приблизилась к зеркалу. Рабыня уловила небрежный жест и быстро подскочила. Госпожа села в удобную катедру с мягким сиденьем и указала на расческу с черепаховым гребнем. Испуганная ее молчанием, служанка стала бережно распутывать прядку около виска. Но дрожь в руках подвела ее, Агриппинилла резко вскрикнула и, схватив тонкую булавку, вонзила девушке в грудь. Рабыня зашлась в вопле, отскочив назад, чтобы госпожа не смогла до нее дотянуться. Агриппинилла тронула припухшие веки и недовольно скривила губы:
– Иди сюда, глупая гусыня! Не смей уклоняться, когда госпожа наказывает тебя за неловкость! Накладывай маску, я должна выглядеть хорошо. Сегодня хозяина должны отпустить, - добавила она.
Сдерживая слезы, рабыня усадила госпожу в теплый чан и принялась накладывать маску, похожую на густое тесто. Настроение Агриппиниллы улучшилось, плохой сон улетучился из хорошенькой головки, она без конца вертелась, разбрызгивая ароматную воду с лепестками цветов на пол. Но неожиданно тень набежала на ее лицо, и она с размаху впилась изящными розовыми ноготками в руку служанки.
– Ты очень неловкая сегодня, Кардикса! Я велю наказать тебя плетьми!
– Но, госпожа, пощади. Я не сделала ничего дурного, – взмолилась рабыня.
Агриппинилла завтракала в одиночестве, обдумывая, что ей теперь предпринять. Ее тело жаждало наслаждений, отсутствие мужа вызывало раздражение. Она уже привыкла к его чересчур грубым ласкам, хотя ласками его обращение с ней трудно было назвать. Агриппинилла не замечала вкуса пищи, бездумно отправляя в рот лакомые кусочки. Ручной лев ткнулся холодным носом в ее ладонь. Огромный зверь шумно ворчал и терся о ее ложе, словно кот. Она кинула ему кусок мяса. Он в одно мгновение разорвал его острыми клыками сквозь намордник и довольно заурчал.
– Посади его на цепь, Ант, – крикнула Агриппинилла высокому рабу-нумидийцу, – иначе этот зверь когда-нибудь всех сожрет. Глупая прихоть Агенобарба может стать роковой. И никогда не выпускай его впредь из клетки, пока не вернется господин.
«Если вернется», – угрюмо подумала она. Темнокожий раб ловко обвил шипастый ошейник вокруг косматой шеи льва:
– Пойдем, пойдем! Госпожа велела увести тебя!
Лев упрямился, но Ант упорно тянул цепь, зубья ошейника впивались в толстую кожу, причиняя зверю тупую боль, и он поддался человеку.
Закусив нижнюю губу, Агриппинилла с вожделением наблюдала, как горой вздымаются мышцы обнаженного торса Анта.
– Вернешься, когда отведешь зверя! – приказала она.
Нумидиец приблизился к госпоже. Капли пота блестели на его широкой груди: упрямый лев заставил повозиться, не желая идти в клетку. Резкий запах мужчины взволновал Агриппиниллу.
– Ближе! – скомандовала она. – Еще ближе!
В недоумении он встал, возвышаясь горой перед полулежащей хрупкой девуш
кой. Нежной рукой она приподняла его набедренную повязку, и глаза ее округлились от удивления. Черный член был громаден даже в спокойном состоянии.
– Быстро ко мне в кубикулу, животное! – проговорила она хриплым шепотом.
Отлитое мускулистое тело раба, прикрытое только набедренной повязкой бесшумно возникло в проеме. Агриппинилла поманила его к себе пальчиком. Сидя на ложе, она окинула его фигуру восторженным взглядом. И как раньше она не обращала на него внимания. Такой экземпляр, какое тело… А мужское достоинство… По ее телу пробежали мурашки в предчувствии того, что должно было произойти. Вот только рабы. Агенобарб убьет ее, если узнает. Она откинулась назад, упершись локтями в пурпурное покрывало. Воздушное одеяние распахнулось, обнажая точеные бедра. Ко всему прочему, ее возбуждал горящий жадный взгляд, которым ее окидывал Ант.
- Ну, же, смелее! – окликнула она его, почувствовав, как напрягся и окаменел его обнаженный торс.
Раб сделал два коротких шага, затем еще один. Теперь Агриппинилла могла дотянуться до него рукой. Под набедренной повязкой угадывался большой напряженный член нумидийца. Она не удержалась, оттянула повязку и замерла в восхищении. Ей и раньше не раз приходилось видеть голых мужчин и, что греха таить, со многими совокупляться, но то, что она увидела у этого раба, привело ее в настоящий восторг. Громадный, не менее двух ладоней, член гордо вздымался, глядя на нее единственным «глазом». Внизу покачивались, под стать ему, черные волосатые яйца. Агриппинилла в волнении проглотила подступивший к горлу ком.
- Настоящее животное, - проговорила она, не отрывая от него взгляда. – На колени.
Раб беспрекословно бухнулся на мраморный пол, поднял на нее большие выразительные глаза. Его и без того большие зрачки еще больше расширились. Вытянув миниатюрную ножку, хозяйка коснулась пальчиками подбородка, поддела его и потянула к себе.
- Покажи язык, - приказала Агриппинилла.
Нумидиец беспрекословно повиновался. Раскрыв рот, он высунул большой бледно-розовый язык.
- Чего ты ждешь? Давай, - прикрикнула она на него, раздвигая бедра.
Курчавая голова опустилась вниз. Осторожно, будто боясь обжечься, Арн коснулся языком ее бедра, лизнул его, снова вскинул испуганный взгляд на хозяйку.
- Ну же! Смелее!
Тогда нумидиец, наконец-то поняв, чего от него хотят, коснулся кончиком языка выступающего бугорка клитора. Агриппинилла закрыла глаза, сладострастно облизнула губы и, положив ладонь на курчавый затылок, вдавила его голову между бедер. Вот теперь раб по-настоящему принялся за дело. Шершавый язык принялся методично вылизывать розовые, чуть припухшие половые губы хозяйки, запуская кончик между ними, задерживаясь на бугорке клитора. Агриппинилла застонала, заерзала на ложе, еще больше раскрываясь под его ласками. Язык Арна был неутомим. Слегка забывшись, он подхватил черными руками белоснежные бедра и впился в истекающую медом плоть толстыми губами.
Она взвизгнула от неожиданности, но тут же поощрительно погладила его по голове, понуждая к продолжению. Добрых десять минут продолжалась пляска языка нумидийца на раскрытых прелестях римлянки.
- Довольно, - с легким придыханием прошептала Агриппинилла, потянув его за плечи на себя. – Возьми меня, животное…
Напряженный, увитый набухшими венами черный член навис над ней, а затем коснулся промежности, раздвигая багровой головкой податливую плоть. Римлянка вздрогнула, подалась чуть вперед, понуждая к проникновению. Черный гигант заполнил ее всю, добираясь до матки, и она задрожала всем телом от накатившего чувственного наслаждения. Такого «великана» в ней еще никогда не было. Четверть часа нумидиец добросовестно долбил распростертое под ним тело, вырывая из грудей хозяйки громкие восторженные вопли.
Кардикса, привлеченная необычным для утра шумом, бесстыдно подсматривала из-за занавесей. Тела на широком ложе ритмично двигались в танце любви, совершенство сочетания черного и белого притягивало взор молодой рабыни, а чужая страсть заставляла и ее тихо вторить громким стонам госпожи. Кардикса выскользнула из своего укрытия только тогда, когда белое без сил разметалось на черном. Агриппинилла перевернулась, усаживаясь на раба верхом. Теперь она была хозяйкой положения и корректировала глубину погружения его члена, который, казалось, был неутомим. Порою из мощной груди Арна вырывались глухие стоны и хозяйка вынуждена была закрыть его рот надушенной благовониями рукой.
- Молчи, раб. Настоящее животное, - прорычала она, раскачиваясь на его члене.
Уже дважды он довел ее до оргазма, но все еще был полон сил, и ей не хотелось отпускать его от себя. Нанизываясь на живую черную дубинку, она каждый раз чувствовала, как она распирает ее внутенности, плотно входя в горячее, взмокшее лоно.
- Хозяин вернулся, - донесся до обоих приглушенный крик Кардиксы. – Идет в атриум.
Агриппинилла напряглась, вся подобралась, уперлась руками в широкую грудь раба, пытаясь соскользнуть с его члена, но именно в этот момент Арн достиг кульминационного момента. Мощная струя спермы вырвалась из его гениталий, буквально подбросив госпожу вверх. Из его груди вырвался дьявольский громоподобный рык. Так мог рычать только пронзенный копьем умирающий лев. Закатив глаза, он замер, не выпуская ее бедер из цепких узловатых пальцев. Рабыня застыла, пожирая глазами совокупляющуюся пару. Его крик мог выдать то, чем занималась хозяйка в отсутствии мужа. И, как ей не было приятно, она решила наказать раба за несдержанность.
Чуть позже Кардикса метнулась ко входу и едва не столкнулась с господином. За ним шел управляющий, которого сопровождало пятеро рослых рабов, что носили воду и выполняли тяжелую работу по хозяйству. Агенобарб раздвинул тяжелые парчовые занавеси, уставился тяжелым мутным взглядом на жену.
Госпожа, полностью одетая, восседала в катедре, а Ант, стоя на коленях, бился лбом об мраморный пол.
– Отрезать ему язык! – кратко повелела Агриппинилла, метнула зеленую молнию из-под ресниц на Анта и прикрыла глаза, чтобы никто не заметил блеска похоти. – Теперь он будет работать в доме!
- Мой господин! Ты вернулся, - вскинула она оживленный взгляд, заметив супруга. – Как я рада. Приметив Кардиксу за его спиной, она продолжила: – А ты, гусыня, одевай меня, мы скоро отправляемся в гости к госпоже Эннии Невии. Пусть подают носилки!
SAS
180