Гроб с покойницей, толпою,
Как обычай наш велит,
В церковь на плечах снесли.
Хоть и было против правил,
Сотник сам плечо подставил,
И до самой церкви нёс,
Не стыдясь горючих слёз…
Церковь древнюю открыли,
В центре гроб установили,
Свечи вкруг зажгли, потом
Молча все вернулись в дом…
Сотник приказал козакам
Накормить Хому, однако,
Не давать горилку пить,
В церковь в ночь сопроводить.
В час вечерний, как случалось,
Возле кухни все собрались –
Бабы, девки, мужики,
Пахари и козаки.
Было там народу много,
Так что сели у порога,
И с галушками горшок
Кто – то резвый приволок…
Плотно закусивши, вскоре
Приступили к разговорам,
Как всегда народ любил,
Как – никак, а повод был.
«А скажи – ка Дорош, дядько, –
Молодой овчар, украдкой,
Козака того спросил,
Что за Брутом всё следил, –
Говорят что, извиняюсь,
Панночка с нечистым зналась?
Правду бают, али врут?
Расскажи, что знаешь тут…»
«Панночка? А то! Без спора! –
Затянулся люлькой Дорош, –
Присягну вам не со зла,
Чисто ведьмою была!»
Лысый, крепкий казачура
Крякнул, вскинув брови хмуро,
Бросив взгляд на панский дом,
Просипел, скривившись ртом:
«Полно, Дорош, полно, лихо
Не буди, покуда тихо,
Что теперь об этом уж…
И покойница к тому ж…»
«Хочешь, чтоб смолчал об этом?
Ни хуя тебе не светит!
Да она мне самому…
Впрочем, это ни к чему…»
«Дядько, ты вот с нею знался, –
Молодой не унимался, –
А скажи нам, как же быть,
Как нам ведьму отличить?»
«Отличить? Да очень просто –
Есть у ней над жопой хвостик!
Знающие говорят:
Как у маленьких крысят!»
«Тоже мне, блядь, верный признак, –
Лысый хмыкнул с укоризной, –
Бабы, коль стары совсем,
Так, ей Богу, ведьмы все!»
Тут философ с интересом
Подключился до процесса,
Был и он узнать не прочь,
Что про сотникову дочь:
«А с чего все посчитали,
Что она с нечистым зналась?
Аль наделала всем зла,
Раз уж ведьмою была?»
«Было всяко, коли вспомнить, –
Словно дикий бык, огромный
Отвечал ему козак, –
Дело, значит, было так…
Помните псаря Микиту?
Ох и псарь был! Знаменитый!
Нынешний Микола… Встань!
Супротив того – так, дрянь!
Тот, бывало, жбан сивухи
Хряпнет на пустое брюхо,
Лишь рукой смахнёт слезу,
И, как ни в одном глазу!
Славный псарь был при собаках,
Но на панночку, однако,
Стал заглядываться он
Каждый день, со всех сторон!
То ли вклёпался он малость,
То ль она околдовала,
Только стал он, твою мать…
Непристойно и сказать!»
«Говори уже, раз начал,
Раз уж нет его, тем паче…»
«И скажу! Ты не боись!
Стал он, братцы… пиздолиз!
Раз зашёл на псарню, вижу:
Панночку меж ног он лижет,
Как собакам лижут псы,
Ну а та, так прямо ссыт!
Вот тебе и недотрога!
Развела пошире ноги,
«Губы», те, что между ног,
Натянула на пупок!
А сама стоит, трясётся,
А с неё всё льётся, льётся…
Прямо брызгами, вразлёт,
Да Миките прямо в рот!»
«Тьфу ты! Бес видать вселился! –
Молодой перекрестился, –
Разве можно бабе так?
Надо было хуй в просак…»
«Хм, конечно хуй сподручней,
Только не давала, сучка,
На неё ему залезть,
Хлопец, аж извёлся весь!
А она всё издевалась,
Ему в руки не давалась,
Только так: лижи, лижи…
Отравила хлопцу жизнь!
А уйдёт она – он дрочит
Сам себе до поздней ночи,
Ёбнулся на этом весь,
А потом в петлю залез!.. »
«Точно ведьма, право слово,
Довести – то до такого!
Чтоб так плоть не побороть…
Упокой его Господь!»
«Ой, а вспомнить хоть Шепчиху!
З нею те ж зробилось лихо! –
Охавшая до сих пор,
Баба встряла в разговор.
«От була вродлива девка!
Першая була на спевках!
А вже танцювала як,
Пiд гармоню, або так!
Чорнi бровi, карi очi,
А волоссья цвiта ночi,
Та ще i розцвiла вона,
Як пiшла за Шептуна.
Тiке, бачь ти, як здалося –
Покохатись не вдалося,
Коли цiя вiдма враз
Поклала свii блядскиi глаз!
Що вона з нею зробила?
Тiльки ту як пiдмiнили,
Гребно дуже i казать –
З мужiком не стала спать!
Якщо нiчь – вона iз хати,
I до панночки проклятоi,
I удвох – на сiновал
Пруться, чорт би iх задрал!
А що там вони творили!
Баби бачили скрозь щiлi –
Сядуть наперекосяк,
Та i дрочуть свii просак!
Потiм до друг дружки жмуться,
Секелямi, сучкi, труться,
I ревуть та стогнуть так,
Шо трясеться весь чердак!
А тодi, як доведеться,
С пiхвы лижуть, все шо льеться,
Або, тьфу, казать гидко,
В сраку лiзуть язиком!
Згалом, спортила Шипчиху,
Збожеволiла та тихо,
Стала к бабам приставать –
Дай, мол, пiхву полизать…
Всi ii вiд себе гнали,
А весноi вона пропала,
Кажуть к туркам, от же страсть,
До гарема подалась!»
«А Степана, помнишь, Хмару?
С нею ездил на базары,
Сказывал, когда был пьян,
Про другой её изьян.
Что, когда были в дороге,
Тоже раздвигала ноги
И показывала, как
Может растянуть просак!
А еще хотела очень
Поглядеть, как он подрочит,
Среди степи на виду,
Глядя на ее пизду.
А ему, что делать было?
Хоть и стыдно, а дрочил он,
И «спускал» задаром, бля,
На дорогу, да в поля!
Отказал один разочек
И в отместку, знаю точно,
На охоте, как – то раз,
Получил жаканом в глаз!»
«А Миронова девица?
Надо ж было так случиться,
Что попалась, так сказать,
Этой ведьме на глаза.
Та ее, поставив «раком»,
Подложила под собаку,
И смотрела, как Сирко
Загонял ей глубоко!»
«И чем кончилось?» «А то же!
Та взмолилась, что не может,
Отказалась псу дать впредь…
Выловили аж в Днепре…»
«Ой, а Фрол, а Бородчиха?
Это ж сколько горя, лиха,
Многим жителям села
Эта ведьма принесла!»
«Девкам, точно всем досталось,
«Целых» вовсе не осталось!
Всех испортила она! –
Баба всхлипнула одна, –
Только сотник из посада,
Так она уже и рада!
Собирает девок всех
В хате для своих утех!
Измывается, как хочеть,
Напролёт все дни и ночи,
Пхаить в «дырки» им, что хошь…
Ведьма, что с неё возьмёшь!
И попробуй отказать ей,
Сразу с девки скинут платье,
И при всём народе тут
Хоть до смерти засекут!»
У Хомы с таких рассказов,
Всё похолодело разом:
«…От же вляпался я, гад,
Ни хуя себе расклад!
Панночка – то тут, похоже,
Развлекалась, не дай Боже!
Заебала всех окрест!
Ведьма, ведьма, вот те крест!
Хоть и панского помёту,
А с такою не охота
Ни сегодня, и ни впредь
Дела общего иметь!.. »
«Что же пан не знал об этом?»
«А для пана правды нету!
Что ему людей молва,
Дочь – вот кто всегда права!
Ну а жаловаться, тоже
Выйдет, что себе дороже…
Так что всем нам повезло,
Хоть чуть – чуть вздохнёт село!»
Наконец, недобрым словом
Ведьму помянувши вдоволь,
Люди, раз настала ночь,
Разбрелись по хатам прочь.
«Ну, пора и нам, философ,
Ведьма ль, нет, а без вопросов,
Раз уж взялся, твою мать,
Службу надо отстоять!
Ну а там уж, как придётся,
Всё случается под солнцем,
Среди этой кутерьмы
Все под Богом ходим мы!.. »
Как Хома не упирался,
Матюкался, вырывался,
В церковь трое козаков
Отвели его без слов.
Уговаривать не стали,
Внутрь пинками затолкали
И оставили его
Среди церкви одного.
Двери по приказу пана,
Чтобы сдуру он, случайно
Среди ночи не убёг,
Затворили на замок…
Брут вокруг повел глазами:
В глубине под образами
Свечи теплились как раз,
Да темнел иконостас.
И с него святые лики
Вниз взирали мрачно, дико,
Из притвора мрак темнел,
Да в серёдке гроб чернел…
«Что ж… Чего уж тут бояться?.. –
Руки сжав до хруста в пальцах,
Ободрил себя Хома, –
Тут ведь никого нема…
Человек какой, положим,
Сам сюда зайти не сможет,
Ну а что до мертвецов,
Есть у нас молитвослов!
Да к тому ж тут, вон – иконы,
Злые силы тут не тронут,
Ничего! Не унывать!
Раз читать, так уж читать!»
Осмотрелся без опаски
Да свечей увидел связки:
«Это кстати, надо б мне
Церковь осветить вдвойне!
Эх, ещё бы мне с охотой
Покурить перед «работой»! –
Думал, одолев испуг,
Расставляя свечи вкруг.
Вскоре он, закончив дело,
Хоть при свете, но несмело,
К гробу подошёл чуть – чуть,
На покойницу взглянуть.
И опять, етитска сила!
Красота его сразила,
Словно здесь, в гробу, она
Стала явственней видна!
К грешным мыслям побуждая,
Панночка, ну как живая,
В белом убранстве, в цветах,
Вызывала страсть и страх!
И Хома, объятый мукой,
Как во сне простёр к ней руку,
И ладонь, боясь вздохнуть,
Опустил он ей на грудь…
«Что ж я делаю, о Боже?..
Да на что ж это похоже?..
Что ж творю я, как посмел?..
Да в своём ли я уме?.. »
Но как будто бес вселился,
Словно разум помутился,
Словно кто – то злой, чужой,
Двигал сам его рукой!
Он, как по команде свыше,
Руку опустил пониже,
И вдруг, к своему стыду,
Проскользнул по животу…
Зачарованный проклятьем,
Скомкал на ногах ей платье,
Потянул куда – то вбок,
Оголяя ей лобок!
И с каким – то злым восторгом,
На чуть – чуть раздвинув ноги,
Околдованный вообще,
Пальцы погрузил ей в «щель»!
Позабыв про всё на свете,
Развалил ей «щёлку» эту,
Пальцы изогнув крючком,
Задрочил ей под лобком!
И почуял, страстным взглядом
Между ног красотки глядя,
Как пизда отозвалась,
Под рукою напряглась…
«Стеночками» пальцы сжала,
Мелко плотью задрожала,
И в ладонь прозрачный «сок»
Вдруг живою каплей стёк!..
Вслед за этим, как в пожаре,
Руку всю обдало жаром,
Словно он её до плеч
Сунул прямо в топку в печь!
И ему вдруг показалось:
Панночка вздохнула малость,
И безвольно, наобум,
Шевельнулась вдруг в гробу!
«Свят, свят, свят! О, Боже правый!
Помоги найти управу!
От бесовских страшных сил
Сохрани и упаси!
Что же это? Что такое?
Это же не я рукою…
Это же какой – то бес
Между ног её полез!...
Господи Иисус Христосе!»
Бросился Хома к клиросу,
Книгу спешно развернул,
Вслух молитву затянул.
Еле разбирая в книге,
Голосом густым и диким,
Упершись в клирос рукой,
Зачастил «заупокой»!
«Помяни Господь наш Боже… –
Ну а сам нет – нет, да всё же
Искоса глядел на гроб, –
Только бы не встала чтоб!..
Нет! Уже не встанет снова…
Побоится Божья слова!..
Да и что я за козак,
Коли испугался так?
Ну а если? Что как встанет?»
И увидел как в тумане,
Как она, лицом бела,
Вдруг чело приподняла…
Уперлась руками, села…
Изворачиваясь телом,
Соскользнула на пол вниз,
Так и не подняв ресниц…
Он протёр глаза и мигом
Забубнил, уткнувшись в книгу,
Вытирая жаркий лоб,
И… опять взглянул на гроб…
А она, с лицом сердитым,
Руки врозь, глаза закрыты,
Легкой поступью вперёд
Прямо на него идёт!
Очумел Хома от страха,
Вспомнил старого монаха,
Мелом враз, клироса вкруг,
Очертил неровный круг!
И сбиваясь от дыханья,
Зашептал он заклинанья
От потусторонних сил,
Как монах его учил…
На черте она и встала,
Дробно телом задрожала,
Словно стену этот круг
Перед нею создал вдруг!
Посинела, жутко взвыла,
Очи страшные открыла,
И, не видя ничего,
Двинулась вокруг него!
С жадной ненасытной мукой,
Развела пошире руки,
Будто, вопреки всему,
Силилась поймать Хому!
Яростным сверкая глазом,
Обошла весь круг три раза,
Но, как не хотелось ей,
Не нашла изъян в «стене»!
И не в силах снять заклятья,
В бешенстве задрала платье,
Чтобы Брут её «цветок»
Между ног увидеть смог!
Видно, путь другой избрала,
Вмиг грозиться перестала,
И, бросая нежный взгляд,
К гробу двинулась назад!
Пятясь вспять, как черепаха,
В смятой до пупка рубахе,
За собой звала Хому,
Знаки делая ему…
В тесный гроб легко присела
И, дрожа прекрасным телом,
Томно развалилась там,
Свесив ножки по краям!
И с улыбкою невинной,
Зад подняв и выгнув спину,
Выставила на виду
«Вход» в раскрытую пизду!
Пальцами впиваясь грубо,
Растянула напрочь «губы»,
Всю промежность напрягла,
Словно внутрь Хому звала…
А Хома, на это глядя,
За клиросом, как в засаде,
Сжавшись в ужасе в комок,
Взгляда отвести не мог!
«Дырка» панночки раскрылась,
Словно зверь зашевелилась,
Словно лопнувший пузырь
Раздалась «губами» вширь!
Чавкнула, как пасть большая,
Словно слюни «сок» пуская,
Отворилась как нора,
И полезла из нутра!
Вывалилась, развернулась,
И опять назад втянулась,
Словно жаждала она
Заглотить кого до дна!
И Хоме сорвало «крышу»!
Увидав как она «дышит»,
Захотелось, просто страсть!
В эту «пасть» лицом упасть!
Он заворожённый сценой,
Потрясая вставшим членом,
Был готов уже и сам
Броситься к её ногам!
Похоть так в нём забурлила,
Так его нутро скрутила,
Что молитвы сразу все
Позабыл он насовсем!
Панночка ж захохотала,
И легко кулак загнала,
Раздирая свою «щель»,
В сочное влагалище!
И со всей бесовской силой
Меж ногами задрочила,
Чувствуя, философ как
Ей сейчас глядит в просак!
Так была она прекрасна
В этой жуткой позе страстной,
Что мгновенье бы ещё
И бурсак бы к ней пошёл!
Он, поддавшись наважденью,
Весь горя от вожделенья,
Книгу выпустив из рук,
Сделал шаг… И тут – петух!
Спел разок, второй и третий,
Как и надо на рассвете,
И философа тот крик
Пробудил в единый миг!
«А – а – ах ты, бля, етитска сила!
Чуть меня не погубила!
Я, как дурень молодой,
Чуть не сгинул под пиздой!»
Тут и ведьму прихватило,
Как в припадке вдруг забило,
И она, теряя власть,
В гроб как надо улеглась!
Злобно на Хому скосилась,
Пальцем длинным погрозилась,
И в звенящей тишине
Крышка грохнула над ней!
С Брута пот катился градом,
Он, шатаясь, как от яда,
Еле стоя на ногах,
Выдал мат «в трёх этажах»:
«Охуеть, какая штука!..
Вот же ведьма, вот же сука!
Как она своей пиздой
Замутила разум мой!
Правду говорили люди,
Ну а что – то дальше будет?»
И измотанный совсем,
На пол медленно присел…
И сидел так, без ответа,
Ровно до того момента,
Когда в храм явились вдруг
Дьяк, да староста Явтух.
И к живым вернувшись лицам,
Долго он не мог забыться,
Наконец упадок сил,
Крепким сном его скосил…
268