Механикам работы выше крыши. Да и у меня бумажной волокиты достаточно. Хотя её можно лихо переложить на старпома. Короче, я свободен. Правда, свободен относительно. Домой-то ехать не хочу, потому что в Питере придётся с начальством встречаться.
А тут этот тревожный звонок на мобильник от моего друга. Проходили мы с ним по морям на разных судах лет 25. Я капитаном, а он со мной старшим механиком. Земной шарик обкрутили вместе не один раз.
Голос мне его что-то не понравился. Вот и решил я рвануть на пару дней в нэзалэжну Украину.
Как опытный моряк, бухла экзотического, прихватил с собой ящик. И закуси деликатесной. То, что сейчас и у нас можно легко всё купить, это — сказочка для дурачков. Как говорил Остап Бендер: «Вся контрабанда делается в Одессе на Малой Арнаутской улице». Ничего не изменилось. Мировая продукция производится на местных рынках. Кстати, фирменная упаковка с наклейками там же. Вот только цены порой превышают оригинальные. Это якобы таможенный сбор при перевозке через границу.
Когда пересекаешь с таким изобилием пограничные кордоны, возникают определённые трудности. Но при моём огромном опыте и непомерной жадности и продажности таможенников, какой бы национальности они не были, это проблемы решаемые.
И вот на звонок мой кореш открывает дверь. В тельняшке и в трусах, в тапках на босу ногу. С сигаретой в зубах. Не брился, уже, наверное, больше нежели.
Он пристально смотрит мне в лицо, пытаясь узнать. Я, не поздоровавшись, отталкиваю его плечом и прохожу в квартиру.
— Который день бухаешь? — уже в комнате, ставя на стол поклажу, поворачиваюсь я к нему.
— Лучше спроси, которую неделю, — наконец, узнаёт он меня.
— Здорово! Мастер! Спасибо, что деда своего не забыл, — лезет он целоваться. Так на флоте наши должности называются. И мы при общении часто друг друга так зовём. Нам так привычнее.
Я, вообще-то, коньяк уважаю. А дед мой, ещё лет 20 назад, когда мы в Глазго на ремонте стояли, на виски подсел. Что-то не шла мне горькая в тот день. А он, видимо, уже не мог больше. Так что к вечеру мы и первую бутылку не закончили, хотя я уже знал про скурвившуюся жену и про то, что во всех земных бедах виновато мировое сообщество пидарасов.
— Мастер! Ну, вот скажи. Отчего жизнь паскудная такая? — уже в десятый раз задал он один и тот же вопрос.
— Рано ты на море замок повесил, — прервал я, наконец, его нескончаемый монолог.
— А ты, что? Совсем заземляться не думаешь. Так и хочешь кайки там бросить? — уставился он на меня пьяным немигающим взглядом.
— Скучно с тобой, —
отмахнулся я.— Понял! —
взял он мобильник и, едва попадая в кнопки, стал набирать номер:
— Сейчас шлюх закажем.
— Ты, хотя бы штаны надень, — улыбнулся я, равнодушно отреагировав на эту идею.
— Ты же из рейса. Тебе расслабиться необходимо, —продолжал он тыкать пальцем в телефон.
Шлюхи появились быстро и в очень избыточном количестве.
— Зачем нам столько? — искренне удивился я.
— Какие для души, какие для разговора, а может какие и для тела сгодятся, — мой друг, надев брюки и повязав поверх тельняшки галстук, одну за другой приглашал их в комнату.
Шлюхи, не успев толком переодеться в спец одежду, а попросту совсем раздеться, толпой бросились к изобилующему столу, безапелляционно заявив, что проголодались с дороги.
Настоящий шотландский вискарь — вещь надёжная. Совсем скоро, как водится, разговор за столом перешёл на профессиональные темы. Это общеизвестно, что мужики по пьянке любят про работу поговорить. Но, уверяю, когда бабы, да ещё такие, под градусом устраивают проф. разборки! Это — что-то!!!
Слушать опытных профессионалок было невероятно интересно. Но пришло время традиционного тоста «за тех, кто в море, на границе и в роддоме», который я и провозгласил под восторженные женские крики.
Выпив, мой друг резко погрустнел, тут же наливая ещё по одной.
— Куда гонишь? — попытался остановить я его.
— Ты, Трофима-орденоносца помнишь? — отодвинул он пустую бутылку в сторону.
Ещё бы мне не помнить? Я со стариком совсем сопливым штурманёнком в свой первый рейс пошёл. Спустя много лет, как-то на одном капитанском совещании наш начальник пароходства, должность по тем временам запредельная, толкнул речь часа на два. А закончил выступление тем, что, мол, вы каждый командуете одним кораблём, а у меня, их сотни. На что Трофим из зала и выдал:
— Судном командовать труднее, чем руководить пароходством. Да. У нас у каждого свой корабль. И я командую одним судном. У меня на судне порядок. В противном случае вылетел бы, как пробка. В пароходстве бардак. А вы в своём кресле сидите больше десяти лет.
Неприятности после этого у старика начались нешуточные. Но он выстоял. А уважать его коллеги стали безгранично. А я вообще гордился тем, что у него начинал.
— А, зачем ты Трофима вспомнил? — не понял я.
— Умер он. В Москве похоронили. Ты в море был. Чтобы не волновать, сообщать не стали. А я забухал. Тоже поехать не смог, —
над столом повисла гнетущая тишина.— Мальчики! Давайте, не чокаясь, если человек хороший был.
робко взяла рюмку одна из шлюх в сиреневом лифчике.
— Да, погоди ты. Успеем ещё помянуть, — остановил он её:
— С флота ушёл по возрасту. И месяца берегового житья не выдержал. Мы ведь в море к порядку привыкли. Каждый винтик на своём месте. Каждый человек знает, что ему делать в любой ситуации. А страна — это, как большой корабль. Так почему же в ней, как на корабле, не навести порядок. Вот я и спрашиваю. Почему жизнь такая паскудная?
— Рыба гниёт с головы, — я тоже взял рюмку.
— Это ты про себя? — ухмыльнулся мой друг.
— Я капитаню уже хрен знает сколько лет. Но, наверное, страной руководить, это не судно на дугу большого круга укладывать, —
выпил я свою рюмку. Шлюхи, глядя на нас, тоже выпили молча и, не чокаясь.
— Ты, целку-то из себя не строй, — не унимался мой друг:
— Я с тобой и тонул, и горел. Нас во льдах прессовало. А уж водки мы точно океан выпили вместе.
— По поводу девичьей невинности, это ты вот к барышням. А на счёт остального. Я тебе не президент страны, чтобы отвечать на дурацкие вопросы, — меня начинали раздражать его приставания.
— А, почему ты не президент? Почему Москва подсланевой ветошью забита по самые пайолы? — зло уставился он на меня.
— У тебя что? Совсем кингстоны в головном отсеке потекли? — разозлился и я.
— Мастер! Ты не горячись, — как-то, вдруг, успокоился мой друг:
— Я всю жизнь выполнял твои приказы. И ни разу ты меня не подставил и не сдал. Вот и теперь, у кого мне спросить? Ну, почему жизнь такая паскудная?
Я задумался. А подумать-то было о чём.
— Власть — инструмент очень опасный. Отточенный кинжал — ничто по сравнению с этим. У капитана в море столько власти, что президенту страны и не снилось. Порой применять её приходится в полном объёме. А, иначе, нельзя. Иначе все погибнут.
Перед капитаном ставится задача простая до тупости. Из пункта А доставить в пункт Б, сохранив при этом людей, судно и груз. А вот, чтобы выполнить это? Тут. О-го-го... Но именно простота задачи и безграничная власть и помогает преодолеть все трудности.
А государство — это не судно. И задачи, стоящие перед президентом государства очень туманны, — рассуждал я, иногда останавливаясь, чтобы принять очередную рюмочку. Слушали меня внимательно.
— А, если упростить, как на флоте? Если оставить только одну задачу. Государство должно существовать лишь для того, чтобы богатели его граждане. Всё должно работать только на это. Ещё Столыпин говорил, что будут люди богатые, будет держава сильная.
— Под всех сразу не ляжешь, — перебила меня одна из проституток. Совсем молоденькая девчонка. Она, почему-то одна сидела за столом без спец одежды.
— А ты почему не разделась, — отвлёкся я.
— У меня критические дни. Сегодня я только сосу, — разъяснила она.
— Это верно, под всез сразу не ляжешь — продолжил я:
— Разом всех не накормишь. Для начала всё равно придётся выделять какую-то одну категорию населения. И это должны быть люди, которые трудятся. Которые создают. Не чиновники, менты, прокуроры, вояки и прочие, прочие, а работяги. В ящике непрерывно показывают, что работают только министры да артисты.
— Так, ты что? За коммунистов? — на этот раз меня перебила очень пышногрудая дама, да и по возрасту, видимо, самая старшая из наших гостей.
— Слишком много эти уроды людей погубили. Руки у них по локоть в крови. У меня оба деда и одна из бабушек репрессированы. Я им этого никогда не прощу. — выпив очередную рюмку, я чуть не закашлялся:
— Идею они толкали оригинальную, но изначально порочную. Хорошо было этому низкосракому еврейчику с бородой, спрятавшись за задницу своей жены-миллионерши, от нехрен делать «Капитал» писать.
— Это ты про Карла Маркса? — подсела ко мне поближе пышногрудая. Устойчивое вертикальное положение сохранять ей было уже трудно, и она вывалила на стол свои огромные голые сиськи.
— Упаковки для молока со стола убери, — ткнул я в одну из них пальцем.
— Обойдёшься, — отпихнула она мою руку:
— Мне так удобнее.
— Вот я и говорю, — отстал я от неё:
— Создали партию трудящихся. Только к этой партии очень быстро присосалась толпа бездельников, возглавила её и заставила всех работать на себя. Ни дать, не взять. Всё по Марксу. Как и сам Маркс делал.
— Так делать-то чего? С чего начинать надо? — Мой друг поднялся из-за стола за очередной бутылкой.
— Ленин ответил на эти вопросы ещё в позапрошлом веке. Начинать нужно с прессы, — подвинул я другу свою опустевшу
ю рюмку.
— Это, из искры возгорится пламя, что ли? — пышногрудая тоже протянула свою рюмку.
— Ты у нас человек пишущий. Тебе и карты в руки, — разливал виски мой друг.
— Ты, что? Пишешь? — качнулась ко мне пышногрудая. Я никогда не прятался за псевдонимами, и под всем, что писал, всегда подписывался своим именем. Когда я назвал свою фамилию, шлюхи совсем взбесились.
— Мы в Интернете читали твою порнушку, — визжали они и лезли целоваться.
— А потом партию создавать надо, — мне с трудом удалось всех успокоить.
— Есть такая партия! Вернее профсоюз, — наконец, подняла сиськи со стола моя соседка:
— Каждая четвёртая проститутка в Европе украинка. Представляешь, какая силища! Если мы поднимемся, да ещё клиентов своих с собой возьмём, мы всю Европу раком поставим.
— А при чём тут каждая четвертая проститутка? Я же из России.
не понял я.
— А что, ваши бляди трахаются хуже? — — Наши трахаются не хуже! — проникшись гордостью за прекрасную половину населения своего отечества, грохнул я кулаком по столу.
— Вот то-то и оно, — закивала она головой.
— Политика — дело грязное! А политики все импотенты, — Закончив вторую банку корейских кальмаров, вмешалась в разговор голая толстушка, примериваясь, как лучше открыть третью.
— Да уж! — повернулся я к ней:
— С нами их не сравнить. У нас капитана со стороны никогда не возьмут. Он должен вырасти в своём коллективе. А любой капитан когда-то был молодым штурманом и начудил по молодости предостаточно. Как сказал мой друг, ему из себя целку строить не надо. Его все знают, как облупленного. А что мы знаем про любого президента? Только то, что он сам хочет, чтобы про него знали. Никакой правды. Сплошной имидж. Для любого политика, правда, страшнее, чем лопнувший презерватив для проститутки.
Шлюхи согласно закивали головами.
— Откуда они берутся? Если делать ничего не умеешь, а тем более не хочешь, сам бог велел идти в политику. Лизать дуг другу жопы процесс деликатнейший. Здесь размер имеет значение. У кого язык длиннее, тот и проникает глубже. И в политике, кстати, тоже.
Все затихли. Даже перестали жевать, слушая. А меня уже понесло:
— В Белой России батька сам себя выбрал и послал всех в задницу. А кто не захотел туда идти, он их силой туда засунул. У вас в Малой России у президента криминальное прошлое. А, значит, и криминальный опыт, со всеми вытекающими... Как бы вам не пришлось жить по понятиям. В самой России и того смешнее. Встали в очередь, и давай по этой самой очереди друг дружку выбирать.
Всё. Остановиться я уже не мог:
— Когда я учёбу заканчивал, мои папа и мама, как раз вышли на пенсию. Получили по 132 рубля. А буханка хлеба стоила 14 копеек, пачка Беломора 22 копейки, кружка пива 22 копейки, бензин 10 копеек, метро 5 копеек, автобус 5 копеек, трамвай 3 копейки. А, теперь, если взять пенсии стариков и посмотреть, сколько стоит буханка хлеба? Высшей математики не надо. Арифметики достаточно. Жить стали в 12 раз хуже. Не было никакого пенсионного фонда, а пенсии были достойные. А теперь попробуй прокорми миллионы чиновников в этом самом фонде. Что старикам остаётся? А эти клоуны в ящике чуть ли не каждый день индексируют и инфляцию уменьшают. Ссы в глаза, всё божья роса. Это же надо так засрать мозги целому народу! Какой талант для этого нужен! Я бы им сразу всем присвоил звания народных артистов и пинком под зад.
Я последние n лет танкером командую. Русскую нефть тысячами тонн гоню за границу. Перевёз столько, что и не сосчитать. Это же бабки запредельные. А кому они идут? Старушкам? Детишкам? Жиреет кучка олигархов, а меня при этом пытаются убедить, что все природные ресурсы у нас общенародное достояние.
Куда ни сунешься, везде охрана. Мордовороты здоровые. Они же работать могли бы. Их миллионы и тоже кормить надо. И вообще, кто у нас в стране сейчас работает? Все только торгуют.
Про вояк не говорю. Им перед выборами кость кинули. Они радуются, как дети, не понимая, что их покупают, как проституток. Я замолчал. Необходимо было выпить. Нависла долгая пауза.
— Ну, Мастер! Тебе бы президентом! — проговорил мой друг.
— Это верно, — подала голос молчавшая до этого весь вечер шлюшка.
— Чего, верно? — не понял я. Она повернулась ко мне:
— Верно. Военные те же дети, только с большими хуями.
— Так, делать-то чего? — толкнула меня плечом пышногрудая.
— Чего-чего. Выгнать на хрен всех гастарбайтеров. Тогда работодателям платить людям за работу придётся. А раз заработки будут достойные, то и работать будут. Закон о защите частной собственности принять, раз уж капитализм строим. У меня друг-фермер бомжа на своём поле палкой по башке огрел, так срок дали. Это что же получается, если ко мне на дачу кто-нибудь залезет, найдёт в холодильнике бутылку, а когда вылезать будет ёбнется по пьянке с подоконника и ногу себе сломает, мне отвечать придётся за нанесение телесных повреждений. Зачем я дверь на замок закрыл, и скользкий подоконник песком не посыпал?
— Так, если знаешь, что делать, какого хрена здесь сидишь и водку с голыми бабами жрёшь? — заорала на меня пышногрудая.
— Не водку, а виски, — поправил её мой друг.
— Какая разница, — отмахнулась она.
— Один ебётся, другой дразнится. Порядок должен быть. Вот с этой разницы и начинается бардак, — не унимался мой друг.
— Достал! Леська! Отсоси этому правильному, чтобы не мешал с человеком разговаривать, — повернулась она к той, что была без спец одежды.
— Вы его хотя бы помыть сводите. Он уже неделю бухает, — попробовал остановить я Лесю.
— Разберёмся. Я ему резинку надену, — прожевав, поднялась та из-за стола.
— Надо профсоюз поднимать. Тебя во главе. Европу будем раком ставить, — ещё плотнее придвинулась ко мне пышногрудая.
— Как тебя зовут? — спросил я.
— Мария.
— Понимаешь, Маша. На хрен нам Европа сдалась. Нам бы у себя хоть что-то сделать, — я перестал от неё отодвигаться.
— А, что у нас сделаешь? У нас давно уже все раком стоят, — у неё, вдруг, по щекам потекли пьяные слёзы. Она навалилась на меня своей огромной грудью и обняла за шею руками:
— Вы трахать-то нас будете? Что мы зря через весь город сюда пёрлись.
— Да, не кипешись ты. Дам я вам денег, — я её тоже обнял одной рукой.
— А нам так не надо. Мы девочки порядочные и работу свою привыкли делать до конца, — ко мне подошла худенькая шлюшка, опустилась на колени и стала расстёгивать ремень на брюках.
— Вы видели, сколько я выпил. Какой тут секс. Не встанет у меня, — попробовал я протестовать.
— Пососу, встанет, — она сняла с меня ботинки и стянула брюки вместе с трусами.
— Дочка, — погладил я её по голове:
— Как-то по пьянке в Архангельске даже жевали, не встал.
Но она уже делала своё дело. И делала мастерски. Прямо по секундам ко мне возвращалась мужская сила. Обнимавшая меня Мария, попыталась подняться, но, пьяно покачнувшись, с грохотом сдвигая бутылки и рюмки, повалилась животом на стол. Опят попыталась подняться.
— Стоять! — надавил я ладонью ей на спину.
— Мастер, может лучше меня? Она же пьяная совсем, — худенькая перестала делать мне минет.
— Только собаки на кости бросаются. А тут роскошный кормовой отсек! — я со всего маху звонко влепил ладонью Маше по заднице.
— Ай! Бить-то зачем? — заорала та.
— Ну, тогда техника безопасности, — улыбнулась худенькая, не поднимаясь с колен, достала из висящей на спинке стула сумочки презерватив, разорвала упаковку, взяла его в губы и, наклонившись, ловко ртом надела мне на член.
Внутри Маша казалась безразмерной. Я совершенно не чувствовал её. Казалось, что мой член проваливается в пустоту. Трахал уже минут пять, а финиш ещё даже не маячил. Я пару раз со всей дури шлёпнул её по ягодице, думая, что от боли у неё там хоть что-нибудь сожмётся. Но она только орала во всё горло и больше ничего.
— У неё работы сегодня было много. Попробуй в жопу. Тогда может получится, — сочувственно посоветовала мне худенькая. Я тут же воспользовался её советом и вроде бы процесс пошёл. Но всё равно, трудиться пришлось ещё долго, прежде чем смог разрядиться.
Оттолкнувшись от её задницы, устало плюхнулся на стул.
— Мне помыться надо, — поднялась Маша и, покачиваясь, вышла из комнаты. А я тупо уставился на свой поникший член.
— Ты чего? — спросила худенькая.
— А где гандон? На хую нету. На полу нету, — осмотрелся я вокруг.
— Наверное, у Машки в жопе остался. Не заморачивайся. Давай, лучше выпьем, — махнула она рукой.
— Дед! — закричал я на притихшего после минета друга, сидящего в окружении проституток за противоположным краем стола:
— Да, уберёшь ты, наконец, эти мензурки. Стаканы тащи!
— Вот это по нашему! По-бразильски! — радостно поднялся он и пошёл на кухню.
. ..
— У-у-у-й-й-й..., — сознание возвращалось медленно и мучительно. Работающая где-то бензопила своим звуком распиливала кору моего головного мозга. Невероятным усилием воли мне всё-таки удалось поднять голову. Мой друг лежал на животе поперёк дивана. Нет. Это не бензопила. Это он храпел так, что люстра качалась. С трудом сфокусировав зрение, я увидел перед собой стоящую на столе бутылку пива. Дотянувшись до неё дрожащей рукой, я зубами открыл пробку и, присосавшись, одним глотком отпил половину. Где я? Что я? Почему я без штанов? Отвечать на вопросы я ещё не мог. Но я их уже задавал. Значит, есть что-то к лучшему. Я допил пиво, взял из салфетницы салфетку, вытер губы и высморкался в неё. Какая-то странная салфетка. С резинками. Я развернул её.
— Тьфу, ты, — в руках у меня были бабские стринги. С кухни потянуло запахом свежи сваренного кофе, и послышались женские голоса.
— Ой! Бли-и-и-н!!!. .., — обхватил я голову руками.
182