— Ты почему мою доченьку обижаешь? Она жалуется на тебя. Говорит, что ты ее совсем любить перестал, и уже почти не ебешь! За неделю всего два — три раза, просто издеваешься, изводишь всю! За что мучить-то так стал? Она так оголодала, бедная! Пожалей её! Довел уже, гад, до того, что она приехала ко мне вся в слезах! Представляешь, до чего девку довел — она через стыд сама у меня, у своего отца, этого попросила! Миленький, говорит, нет сил больше терпеть, а по чужим мужикам ходить — такой стыд! Переспи со мной!
Я опустил глаза и покраснел. То, о чем тесть со мной заговорил, меня застало врасплох. Я знал, что всё обстоит иначе, что его сперма нужна моей жене по безаппеляционному требованию её лечащего, по поводу бесплодия, врача. Но промолчал, быстро справившись со своим возмущением. Возможно ведь, что ей было просто трудно и стыдно объяснять отцу, с его семилеткой, про генную коррекцию, про то, как хранится и обрабатывается получаемая сперма женским организмом. Её врачиха прочла нам целую лекцию на сорок минут, стремясь убедить в необходимости такого шага! Как объяснить?! Пьяный же, в конце-то концов! А он продолжил, с удовлетворением отметив про себя, что я проглотил его обвинение:
— Ты что, болен, у тебя что, не стоит совсем? Почему не хочешь как все: утром, перед работой, вечером, после работы, и перед сном?... вначале она так радовалась, хвасталась мне, что ты ей иногда по три, по четыре раза за день впихиваешь!
Что случилось? У тебя другая завелась? Скажи честно, ведь нельзя же так над живым человеком издеваться! Она же страдает, и любит тебя!
— А когда она жаловалась?
— Давно, еще до ноябрьских.
— А чего только теперь говоришь?
— Сил больше нет! Мужики уже косо смотреть стали на работе!
— А они-то при чем тут?
— Ну как же! Я же поговорил, мол так да эдак, потом позвонил твоей миленькой, мол, доченька, приезжай, я тебе все устрою. В первый раз она приехала, и увидела здесь Витьку, токаря с бывшего твоего участка, мы с ним ровесники, Володьку с пятого этажа, ее одноклассника бывшего, и бригадира со сборочного, нового, ты его не знаешь, он после тебя пришел. Увидела их. Покраснела как рак и давай кричать на меня. Володьку взашей выгнала на площадку. Витька притих на балконе — он вышел покурить, и она его не заметила. А Бориса она не знает, ну и успокоилась. Он сам мне махнул рукой и ушел.
Сели за стол, выпила она, поругала меня, я ей ещё налил, чтоб отмякла душенька-то у ей. Почитай, на круг, стакан приняла, ну, и закосела. Это хорошо. Витьку-то она сразу не увидела на балконе, а то никому не дала бы! А тут вижу: уже колеблется, тогда я подмигнул ему, ну, он взял ее за руку и тащит за собой в маленькую комнату. Она нехотя так, но идет и все причитает про то, что стыдно, мол.
Ну, а он, вместо того, чтобы поскорей ей впиндюрить, пока она не передумала, неспеша, так, раздел ее до гола, как интеллигент, и сам штаны снял, и только потом полез на нее. Все вроде хорошо, на лад пошло у них на моём диване. Ну, поорала конечно, сначала, с непривычки — хуина-то у него, не меньше моего! Сантиметров под тридцать, и когда он его в руку берет — пальцы тоже, не сходятся! А после приладилась к нему, и всё у них пошло, как по маслу! Такая лапулечка! Я смотрю, любуюсь на нее, а она такая ладная! Сердце так и радуется, что ей, моей кровинушке, так сладко да приятно делают! Так сладенько ахает, как поёт! Ну, просто прелесть, какая красивая! Витька-то, спустил всё в неё по первому разу, и так, не выная, уже начал по второму разу, а она, как увидела меня, так стала из-под него вырываться! Он тогда зовет, чтоб я помог. Витька ей руки стал к дивану прижимать, а я ноги ее задрал и в стороны развел, так, что она коленками в свои плечи упираться стала. Он снова заработал — притихла, глазки прикрыла, а покраснела так, будто целочка! Прям расцеловать хочется! Такая красивая! Вылитая мать! Та тоже ведь, сначала ерепенилась, в позу вставала, когда я дружков приводил. А мы все молодые, сильные, после армии. Выпьем, ей нальём — она и подобреет, и пообмякнет. Я её — на стол, чтоб одёжку снимала, а она также — вся застесняется, покраснеет, и мы её уговорами-уговорами, пока совсем голеньой не останется! Коленки ей целуем — она сладко так же ахает, глазки прикрывает, потом, кто посмелей, пизду язычком ласкать начинает, ну, ножки у ней и подломятся, тогда положим прямо на скатерть, она у ей всегда чистая, и давай ее по очереди... до утра! Ох, и ругалась она на меня после! А самой нравилось! Только после, когда одни лежим в постели, нет-нет, да и попросит, мол стыдно же, ты их в дом не приводи, люди же видят! Что подумают про меня! Или хотя бы только одного — двух, не более! А то бывало и вшестером её миловали! Ну, не нарочно, конечно, ну если там, праздник какой, всей бригадой к нам заваливаемся, пьём, гуляем, с гармошкой! А после, как выпьем всё, сам знаешь — баба нужна. А где взять? Одна хозяйка моя! Вот, я её отведу за занавесочку, положу голенькую на топчан, выебу по первому разу, выйду и зову следующего к ней, а после те, кто с неё вставал — бежал за водкой. С каждого по мерзавчику, ну, по чекушке, и гуляем до утра! Весело было! И доченька, тоже, вылитая мать! И ахает, и стонет, и вскрикивает также, а когда Витька стал чуть не в матку ей залезать, так кричала! Ну, такая прелесть, что у меня самого на нее встал, как на её мамку!
С Витькой она кончила раз пять, и совсем обессилила. Глаза прикрыла, дышит ртом, ну, такая красивая! Витька отошел от нее, и как увидел, что я тоже через трусы себя поглаживаю, и головка из трусов снизу торчит налитая — так у меня встал на неё, говорит:
— Классно у тебя дочка порется! Как швейная машинка! Ты сам-то ее пробовал? Давай, чего ты! Я ребятам говорить не стану!
Мы ее на стол перенесли — у меня ж поясница... Ноги на плечи закинул. После Витьки я в нее легко засунул, вот на столько (он показал пальцами примерно 20 сантиметров). Только начал им работать, как она глаза открыла, и стала подо мной извиваться, просить отпустить, что ей стыдно, что Витька всем расскажет. И тут замерла — почувствовала, как моя головка в самое нутро её залезает, и заахала, затряслась, притянула к себе за шею, стала как полоумная меня всего целовать, а после заорала, заголосила, да таким голоском, что я прямо всё ей и спустил! А потом она успокоилась, и мы, с Витькой, ебли ее по переменке до самой ночи, и по всякому ее ставили и поворачивали, и она сама так разохотилась, что давала нам снова и снова! Пиздень-то у ней такая сладенькая, узенькая, и глубокая, как у мамки ее до родов была! Она, даже, сама верхом, как её мамочка, садилась и на Витькин. и на мой! От боли орет, а садится. Ох и ебливая девка выросла! Огонь! Как же она это дело любит!
Мы ее с Витькой вдвоем ебли с месяц. Она приезжала ко мне через день, и сразу краснела, моя лапочка! А после, когда она обвыклась, я предлагал ей еще с кем попробовать, так она — ни в какую! Такая скромница, кровиночка моя! А потом ты и совсем уехал в командировку на месяц. Тут она ко мне переехала, и я устроил ей сюрприз после майских: тех же троих ребят пригласил, и еще двоих токарей. Она все поняла, и говорит мне на кухне, чтобы я даже не мечтал про групповуху. А там выпили, Володька ей под столом руку в трусы подсунул, она расслабилась, потанцевали, добавили так, что еле на ногах стояла, и на Витьку вешалась, и сама просить стала! Мы ее раздели быстренько, и на стол, как мамку её, и чего только с ней не вытворяли ребята! Ебли по-всякому! И вдвоем засовывали, и на бутылочку, «чебурашку» сажали, а ей. .. — всё мало! И так гуляли три дня! Три дня ее ебли все подряд! Одни приходили со своей водкой, пили, потом на мою красавицу залезали, другие — уходили. Когда ребята разошлись — она уже не то, что рукой пошевелить, «мама» сказать не могла — виноват, пьяный был, не уследил, заебли ее малость! Побелютенила недельку, и, как новенькая! Люблю я её, блядищу! Умница! Утром встаю на работу — завтрак сготовила и ко мне в постельку. Вечером приду — ужин на столе, ходит в одном халатике нараспашку. Я только поем, и идём спать. И всё просит, чтобы в неё спускал! И так мне тогда захотелось, чтоб она мне ребёночка, сыночка родила! Все мысли только про это! А она говорит, что сперва мужу, тебе родит, а после, если разрешишь, то и мне. А я ж не молодой уже! Может разрешишь ей сперва мне родить? А? Ты ж парень добрый, всегда уважительный к старшим! Как сам-то думаешь?
Совершенно ошеломлённый всем услышанным, я просто не знал, что ответить тестю! Закурил, пытаясь собраться с мыслями. Конечно, он пьяница, и сейчас мог просто наплести свои фантазии, весь тот бред, что мерещился ему, ведь уже был случай, когда он рассказывал мне про то, что к нему маршал Жуков приезжал, и они пили чай, а моя жена — его дочь, всё уговаривала его остаться переночевать, а после пошла проводить его до машины у подъезда, а он из окна рукой махал. Она его поцеловала на прощание, и он в своей эмке уехал по делам. И другой был случай, когда он уверял меня, что моя жена таскает у него водку, и по ночам, стоя в ванной, ею подмывается, нагнувшись, и, прямо из горлышка, вливая себе в вагину, а его друг Витька стоит на лестничной площадке и ждёт. Водка из неё стечёт в стакан, и она его ему выносит. Витька выпьет, поцелует её, отдаёт стакан и уходит. Говорил он это с такой убеждённостью, что если бы я не знал, что жена в это время выезжала с классом на сбор урожая, то смутился бы. Да и в командировке я бывал лишь по десять дней, и не в тот месяц, май. Опять же, если он говорил про то, что было в ноябре, то события во время моей командировки после майских — это после этих праздников, которые ещё не прошли! Вот теперь я вздохнул с некоторым облегчением, поняв, что это его пьяный бред, и чтобы отвязаться от тестя, сказал ему:
— Хорошо, я не возражаю: пусть сперва тебе сына родит, а после — мне.
Тут он сразу полез обниматься-целоваться, и меня спасло лишь появление жены.
Вскоре весь этот маразм стал забываться, но сомнение он мне в душу всё же заронил: пусть — бред, но от чего-то он начал отталкиваться! Может, частица правды в его баснях есть? А если есть, то какая? Та, где моя потихоньку от меня с кем-то встречается? А может и вовсе невероятная, та, где она ему даёт?
Только подумал, да представил это — не было больше сил сидеть дома. Жена и вправду через день ездит к отцу — постирать, приготовить, прибраться, и я не возбухаю: родителю помочь — святое дело! Посомневавшись ещё немного, и представив, как смешно я буду выглядеть в роли проверяльщика-ревнивца, стал придумывать предлог для своего появления. Неожиданно вспомнил про обещание сестре жены собрать купленную на днях прихожую, и, главное, закрепить на ней новое, большое зеркало.
Собрал нехитрый инструмент, и рванул к тестю.
Как заправский детектив, я прошёл к подъезду девятиэтажного дома прячась за листвой деревьев, и на лифте поднялся не на девятый этаж, а на седьмой, а дальше осторожно поднялся до восьмого и прислушался. Как по заказу, дверь квартиры открылась, и на площадку вышел тот самый дядя Витя, у которого не так давно я работал мастером, и ещё один токарь с бывшего моего участка. Они закурили, и Витя спросил молодого парня:
— Ну, как она тебе?
— Да-а-а! Я не ожидал такого! Всё, как-то... я думал, что ребята так, треплются! Думал, что на самом деле такого быть не может!
— Ну, а сама-то Т? Как тебе?
— Охуительно! Все силы выкачала! Аж шатает! Да, зря я тебя раньше не послушал! Я, когда её по второму разу, думал, что всё, отстрелялся, а тут Старый подошёл со своим дрыном, и она сама ноги раздвигает... никогда не видел, чтобы баба так спокойно собственному отцу давала! У меня аж снова поднялся на неё!
— Да, тонизирует! Скоро там Генка-то?
— Со старым договаривается снова прийти.
— А ты послезавтра пойдёшь?
— Хочется, но не знаю. Если с женой всё тихо будет. А ты давно к ней ходишь?
— Где-то года полтора. Она сама отца попросила, чтоб нашёл ей ёбаря, ну вот, с тех пор один иногда два раза в неделю захожу.
— Её что, муж не ебёт?
— А такой всё мало будет! Что он один, когда мы вон, вчетвером еле-еле одолели!
— Да, блядь — первостатейная! Как только С. столько продержался один!
— А может, и не один? Откуда нам знать?
— Всё равно, жалко мужика — нарвался на такую, вроде он мужик-то нормальный! Чего ей, курве ещё надо было!
— Вот этого и надо. Гены! Мы ещё её мать ебли всем цехом! Не сразу, конечно, но все переебли. Пообедаешь — на неё, прямо на работе, а то и Старый к ней сам приглашал. Весело гуляли!
— Значит это у неё наследственное! Представляешь, если дочку родит!
— Не, у Старого пунктик, чтобы дочка от него сначала ещё сына родила!
— Допился, крышу сносит!
— Наверное. Где Генка-то!
— Поехали без него! Сколько ждать можно! Моя меня прибьёт!
Но тут вышел третий парень, незнакомый мне, и они загрузившись в лифт, уехали вниз.
Я медленно приходил в себя, стараясь унять жуткую ревность и успокоиться. Покурил, и приблизился к двери. Хотел было уже позвонить, но заметил, что входная дверь чуть приоткрыта. В щель увидел, как голая жена промелькнула, и загремела пластиковыми тазами в ванной, и услыхал, как тесть чиркает спичкой, закуривая. Жена — в ванной, тесть — в туалете. Я чуть больше приоткрыл дверь, и увидел жену. У стены, в коридорчике стояли детали прихожей, и то самое, большое зеркало — в нём-то я и идее свою супругу: дверь в ванную была раскрыта и подвязана к гвоздику. В этом доме мужчины и женщины явно не стеснялись друг друга. Моя, вся мокрая от пота, с совершенно красным лицом, зажавшись ладошкой между ног, немного медлительно от явной усталости, перешагнула в ванну и стала регулировать воду, пустив мощную струю. Затем она включила душ и стала смывать с себя пот и усталость.
Я не мог разглядеть всего подробно, хотя обожаю любоваться её ладным телом, а она, быстренько сполоснувшись, присела, доставая из старой стиральной машины резиновый шланг в продольный рубчик, и надела его на «гусака» смесителя, переключила воду с душа на шланг. Отставив изящную ножку с красным, натёртым коленом на край ванны, засунула себе в вагину сразу все четыре пальца по костяшки ладони, раскрывая малиново-красные, натруженные губы, откуда тот час потёк ручеёк спермы, и вставила в себя другой конец шланга. Сделала она всё это привычными точными движениями, видимо давно используя такой приём. От мощной струи она сладко ахнула в голос, чем привлекла внимание тестя. Он был откровенно пьян, и с восторгом стал смотреть на подмывающуюся дочь, встав в дверном проёме, и загородив её от меня. Теперь я видел только её лицо. Оно стало вновь серьёзным и строгим. Продолжая подмываться, дочь начала выговаривать отцу:
— Зачем ты притащил этого Генку! Хочешь, чтобы вся округа судачила про то, какая безотказная у тебя дочь?! Больше, чтобы ноги его в этом доме не было!
— Ох, люблю ж я тебя такую грозную, блядищу драную! Ну, вылитая мамочка! Ну, не серчай, не мог я ему отказать! Ох какая ж ты красавица у меня! Дай ещё-то немножко поебу тебя!
— Перебьёшься! Не заслужил ещё! Давай, говори, не увиливай.
А чего говорить-то! До получки далеко, а он ко мне пристал долг вернуть: я ему как раз червонец за водку задолжал, ну и предложил! Ох и люблю ж я тебя такую, голенькую, с пиздой-то раскрытой нараспашку! Прелесть просто!
Жена закончила процедуру и стала вытираться полотенцем, не прекращая разговора:
— И ты решил, что он в счёт долга меня оттрахает?
— И что такого, от тебя ж не убудет! Ну не срдись, золотко моё! Сученька, ты моя, недоёбанная! Дело житейское! Не бурчи!
— С кого ты ещё деньги за это брал?
— Ну, ребята по пятёрки скидываются, чтобы на стол-то накрыть! Ну, остаётся, конечно, но я на выпивку ни-ни! Что остаётся, всё складываю, на отпуск коплю.
— Ты соображаешь, что теперь по всей округе разойдётся, что я у тебя — проститутка! Хочешь, чтобы меня с работы выгнали?! Подумай, своей дурьей башкой, как я выгляжу: учительница занимается проституцией!
Давно с них деньги берёшь?
— Да, всё время беру, и ничего! Не кипятись, дай лучше папочка тебя поебёт маленько!
— Отстань, притырок! Сколько накопил? Принеси, и положи на кухонный стол! Всё, если не прекратишь — с тебя тоже буду деньги брать, как ты — с ребят!
— Да бери, только приезжай, доченька, я ж без твоей пизды-то к кому приткнусь?! Кому я такой старый нужен! Лапуля моя, драная, ох, и люблю ж я тебя, блядищу страшную! Сейчас, принесу, не серчай на папаньку!
Пока тесть ходил за деньгами, я отпрянул от двери, но он не заметил, что дверь приоткрыта. Он быстро вернулся, и положив деньги на край стола, тут же вернулся к ванной, где дочь, уже выйдя из ванной и оперев ступню задранной левой ноги на эмалированный борт ванны, обмазывала свою вагину мазью из какой-то баночки. Тесть тут же подскочил к ней сзади, с напряжённым, длиннющим членом и стал стараться впихнуть его головку дочери между раскрытых губ влагалища. Она не сопротивлялась, но и не помогала ему, лишь бросив: через плечо:
— С тебя пятёрка, учти, я — серьёзно!
В зеркале я увидел болезненно сморщившееся лицо жены, а после она, когда елда отца стала плавно вползать в неё сладко, сдавленно ахнула, и сдалась, нагнувшись и опершись о край раковины, руками, сложенными, как у ученика на парте. Движения постепенно ускорялись, и жена откровенно подмахивала отцу, пока тот, застонав, не кончил в неё. Почувствовав это, жена и сама сладенько заголосила, кончая. А после часто шумно дышала, приходя в себя. Обмякший, похожий на шланг с крупной головкой на конце, член тестя выскользнул из влагалища его дочери, и я увидел, как на пол потекла тоненькая струйка половых извержений. Продлилось это действо минуты три — четыре.
— Ну, вот, только испачкал всю! — пробурчала вечно недовольная жена. А тесть, тем временем, продолжая покручивать её сиськи, похожие на совсем небольшие холмики, за малиновые от прежних ласк, соски, покрывал со всей своей нежностью поцелуями плечи и спину дочери.
— Всё! Отпусти меня!
— Ох и злоебучая ж ты у нас получилась! Вылитая мамочка! Дочего ж я тебя люблю-то, блядюга ненасытная! Мужа — заебала! Всех дружков моих — заебала! Жеребца тебе трёхлетку надо!
— Пробовала, и пони, и осла, и жеребца.
— И что? Не понравилось?
— Нет, не понравилось!
Она высвободилась, снова залезла в ванну и пустив струю из душа, пошерудила ладошкой, обмывая себя снаружи, и после, слегка промакнув воду банным полотенцем, стала натягивать на себя обычные, трикотажные белые трусики. Накинула, не застёгивая, лёгкий, короткий халатик, и вышла на кухню. Жена деловито отсчитав и убрав в кармашек сколько-то денег, устало села за стол и налила себе холодного кваса.
Я отступил от двери, считая, что всё самое главное узнал, и спустился по лестнице до седьмого этажа, а дальше — на лифте. Мой мозг старательно анализировал увиденное и услышанное, и я немного успокаивался тем, что жена действительно не ради удовольствия или денег занимается этим, просто ей, стараниями её врачихи, не хватает меня одного, и она добирает сладкого на стороне, продолжая искренне любить меня и оберегать от знания того, что путается с другими мужчинами.
Позже я поднялся в квартиру, окончательно успокоившись, и собрал прихожую. Закончил работу поздно, и потому мы остались ночевать у тестя.
Я естественно, находился на взводе, и предложил ей заняться любовью. Она вяло согласилась, вздохнув, что я опять, только раззадорю её и усну, а ей придётся до утра мучиться неудовлетворенным желанием. Но похоть глуха к призывам разума. После событий дня я ну, очень хотел!
Естественно, что когда жена, из любви ко мне, покорно приняла мужнино естество в своё просторное лоно, и я начал стараться, то из-за перевозбуждения не продержался и десяти минут, чем вызвал вздох досады у жены. Вот тогда-то я понял, что поступил крайне эгоистично: разве я не знал, что даже снуя в растраханном четверыми мужчинами влагалище жены, из-за перевозбуждения долго не продержусь, и дать удовлетворение, распалив в ней похотливое желание, не смогу! Вскочив на колени, я хотел исправить свою ошибку и тут же начал повтор. Она с готовностью приняла позу, сдвинув бёдра, и ложась грудью на постель, с вытянутыми вперёд руками, но и в этой позе, проработав минут десять, я лишь приблизил её к сладостной минуте. Последняя попытка. Я водрузил её на себя, и она со всей любовью желая сделать мне и себе приятное, опустилась верхом, но оргазм был совсем коротенький, не такой, как бывало у нас прежде, с грудными рыданиями и полной отключкой минут на пять. Она досадливо вздохнула, и легла рядом, благодарно чмокнув.
— Тебе мало? — шепнул я. Жена под простынёй нашла мой выжатый до состояния тряпочки член, и вновь вздохнула:
— Ты сделал всё, что мог, но ты же не виноват, что мне теперь не хватает только твоих ласк — и она со всей нежностью поцеловала меня, а после продолжила свой шёпот:
— Я по-тихому от Султановны (врачихи из института) съездила в институт матери и ребёнка, и записалась на приём. Они говорят, что всё пройдёт с появлением ребёнка. Осталось месяц потерпеть... Ты меня простишь за всё?
— За что, всё?
— Ну, за всех мужиков, которые меня массировали?
— Глупышка, я же люблю тебя!
— Нет, правда, она мне даёт такое лекарство, что у меня, иногда, просто всё там так болит от желания, что аж в глазах темнеет! А у неё всегда один ответ: массаж с тем, к кому она меня направит. Как они мне надоели! А я только тебя люблю, а ты столько не можешь! Получается — раззадоришь только, и всё.
Жена вновь тяжело вздохнула. Я понимал и чувствовал весь драматизм, и отчаяние её положения, но дать жене кроме сочувствия и своей любви ничего не мог.
— Ладно, спи, скоро всё встанет на свои места. Только потерпи ещё немного! Понимаешь, мне — нужно это! Это, как наркомания, что-ли. Терпишь-терпишь, а после: раз, и срываешься, когда уже нет сил сопротивляться. Я старалась даже насытиться впрок, но это — бесполезно, просто подкатывает не каждый день, а чуть реже. Ты простишь меня?
Жена просила меня простить её за вынужденные встречи с другими мужчинами, не в силах перебороть эффект от той фармакологии, которой пичкала её врачиха! Просила прощения и за те разы, которых ещё не было, но с которыми бороться у неё уже нет никаких сил!
От бессилия хотелось плакать, как мальчишке, и я обнял её, стал целовать, как юный влюблённый, чувствуя во всей этой ситуации с нами и большую долю своей вины за то, что не уберёг, не разглядел беды, не защитил, не вырвал из рук лже-врачей.
Отдышавшись, я горячо шепнул моей любимой:
— Не вини себя, и не мучай, я — вытерплю! Я тебя — не брошу!
Мы снова, как сумасшедшие целовались, и от избытка чувств я начал покрывать тело любимой поцелуями. Ей было сладко, но она просила меня:
— Не надо! Прекрати! Не надо, милый! Не на... — и осеклась, задохнувшись от новой волны возбуждения, обмякла, позволяя спуститься моим поцелуям на грудь, на живот, и шумно дыша, уже сама нежно гладила и трепала мои волосы на голове, шумно дыша, когда она оказалась у неё между ног. Я ласкал мою любимую, нежно беря губами за наливающийся жаром клитор, оттягивая растянутые многими мужчинами до свисавших рюшами нежных лепестков, совсем не понимая того, что этого-то делать нам и нельзя. Я остановился только тогда, когда жена стала с хрипами, негромко рыдать в голос, а таз её начал содрогаться в конвульсиях. Я растерялся, а она из последних сил, с неимоверным для себя трудом, ласково оттолкнула меня от своего тела. Вот только тогда я осознал, что натворил. Она отвернулась, сжавшись в комок, подтянув колени к груди и заплпкала. Её пробирала крупная нервная дрожь.
Минут через десять она перестала всхлипывать, и тихо сказала:
— Зачем?! Ну, зачем!
— Прости! Я дурак! Я не хотел! Прости...
Она затихла, всё в той же позе, а вскоре я услышал её болезненные стоны. Они продолжались и продолжались. Потом услышал:
— Принеси бутылку, любую, с длинным горлышком.
Я был растерян и напуган тем, что сам и натворил, поэтому тут же метнулся на кухню, не зажигая свет. Под руку попалась бутылка из-под шампанского.
Жена взяла её и приладив горлышко, принялась с болезненными стонами проталкивать её себе между ног, затем двигать ею, всё скорее. Стали слышны хлюпающие звуки и после её вздох облегчения. Бутылка ещё какое-то время оставалась всунутой, но я боялся не то, что дотронуться до жены или бутылки, но даже дышал совсем тихонечко. Любимая снова вздохнула, и распласталась на постели, потом её снова начал прошибать крупной дрожью, нервный озноб. Она откинула бутылку и села, шумно, возбуждённо дыша. Некоторое время мы так и сидели. Наконец, видимо решившись, она прильнула ко мне, и жарко зашептала:
— Дурачёк ты мой! Потерпи! Потерпишь?
— Да, я всё вытерплю! — до меня ещё не доходило то, на что она решалась.
— Ты правда простишь меня за всё-всё?
— Да, я люблю тебя.
— Тогда... я пошла.
Она коротко поцеловала меня в губы и поднялась, как была, голышом.
— Ты отпускаешь меня?
— Да, иди. — ответил я автоматом, ещё не понимая, куда она собралась идти голой.
— Я люблю тебя! Прости, мне — надо!
Она выскользнула из комнаты, старательно прикрыв дверь. Я ожидал, что услышу то, как она накидывает на себя плащ, надевает босоножки, но вместо этого услышал звук плотно закрывшейся двери в комнату отца.
Я решил, что мне это показалось, и распахнул дверь в коридор. До меня донесся скрип дивана у тестя за дверью, и неясный короткий разговор, после которого диван снова коротко скрипнул, потом снова, снова, всё чаще. Вскоре жена начала потихонечку голосить, и я не удержался: подошёл к двери и осторожно, чтобы та не скрипнула, приоткрыл её.
В отсветах уличных фонарей была хорошо различима фигура тестя, лежащего на спине. Руки его были подняты к груди дочери. Крепкие пальцы простого рабочего защемили её соски. Сама же она, запрокинув голову с широко раскрытым ртом и прикрытыми глазами, скакала на отцовой елде. Она поднималась с неутолимой энергией, и со шлепком, мощно, напарывалась на его, едва ли не тридцатисантиметровой длины, пропорциональной толщины членище. Я остолбенело смотрел на это и в голове не было ни каких мыслей. Не знаю, сколько это продолжалось по времени, я очнулся только когда Скачка прекратилась, и жена ритмично раскачиваясь на гигантском фаллосе, на который сама себя и нанизала, лишь сидела сладостно, в голос постанывая. Она приоткрыла осоловелые глаза. Она смотрела мне в глаза, но не сразу осознала, что это я стою в дверном проёме, в двух метрах от неё, а когда поняла это, дёрнулась животом, захрипела, конвульсивно забила тазом, глаза её прикрылись и она, с животными рычаниями и хрипами рухнула грудью на своего самца. Она минут пять изрыгала эти звуки, от которых аж мурашки по коже шли, прежде, чем затихла.
Решив, что всё закончилось, и она скоро вернётся, я ушёл в большую комнату, так и оставив двери открытыми, и принялся ждать супругу. я собирался сказать ей, что ничего не изменилось, и я по-прежнему люблю её такой, какая она есть, но вместо этого, после продолжительной тишины и похрустывания пружин дивана, вновь начались размеренные скрипы и лёгкие аханья жены. После этого вновь шлепки тела о тело и её поскуливание. Я, не выдержав, закурил, и вновь встал в дверях. На этот раз моя любимая стояла, как говорят в народе «на четырёх костях», широко расставив ноги, а сзади неё, на коленях, тесть. Он старательно, до шлепка ягодиц дочери о его живот притягивал свою самку за бёдра, насаживая на агрегат. Внутри меня что-то кольнуло в самое сердце, и я, в очередной раз затянувшись, нахально выпустил струйку сигаретного дыма в их сторону. И тесть и жена почувствовали запах дыма и обернулись в мою сторону. Жена стыдливо отвернулась, не меняя позы, только чуть шумнее задышала: видимо присутствие мужа при ее сексе с отцом здорово взволновало и возбудило супругу. Тесть же радушно пригласил:
— Ты чего, как не родной-то! Заходи!
Он дотянулся одной рукой до шнурка выключателя дёргалки, и сразу вспыхнули желтоватым светом, все пять плафонов, на мгновение ослепив нас. Но глаза жены хоть и были закрыты, всё лицо моментально вспыхнуло стыдом. Она молчала, только чуть сдержанней стала отвечать на фрикции партнёра.
— А я ведь тоже, заглядывал к вам в комнату, когда ты её пёр также, как я сейчас. Ох и ебливая девка тебе попалась! Золото! Блядища ты моя, ненасытная! Весь вечер вчетвером её драли, ты отметился, а ночью — к папке снова пришла и просит выебать! Сейчас, доебу её, и перекурим — и тесть возобновил всаживание члена в лоно дочери с прежней частотой, а она от всех этих грубостей, от того, что выставлена отцом напоказ мужу, вдруг стала кончать, и он сосредоточился на предмете своего удовольствия. Теперь я рассмотрел всё вблизи: его член к основанию плавно расширялся и становился диаметром не меньше, чем майонезная банка. Если б только он знал, какие деньги ему за фото подобных сцен отваливали бы западные порножурналы!
Наконец жена заголосила и упала на постель, соскользнув со своего «массажёра». Между ног осталась незакрывающаяся, краснющая от трудов дыра, сочащаяся на одеяло.
Тесть перехватил мой взгляд на своё достоинство, и по-доброму сказал, закуривая и садясь на край разобранного дивана, чтобы не придавить ногу любимой дочери:
— Ты не менжуйся! У тебя тоже, нормальный! У меня в юности у самого плохо стоял, так я к ворожее пошёл. Она там какими-то ниточками перетягивала, чем-то мазала, так вот теперь, с тех пор, и стоит. Только спустишь, повиснет, и через десять минут снова, как огурец. Мы тогда с дружком моим, Витькой, да ты его знаешь, только отслужили, пришли в цех работать, и познакомились с её мамкой, доченьки моей, ебливенькой! Стали ухаживать да девкой. Привели на пруд. Он её пару раз выеб, и спёкся, а я после — всю ночь, до утра, пока не взмолилась, чтоб пощадил, что не может больше. Так я Витьку тогда к той же бабке сводил, и у него так же стало, только поздно — мы уже с моей поженились, и доченьку, вот её, блядиночку мою, любимою, я уже заделал. Вот и тебе такую ворожею искать надо, пока не поздно, а то моя лапуля все соки из тебя повыкачает, и импотентом станешь.
А хочешь, мы её сейчас вдвоём выебем! Ты — в зад, я — в передок?
— Да нет, зачем, ей и с тобой одним хорошо!
— Зря! Мы с Витькой, когда её натягиваем на два сразу — орёт, как резаная и кончает без передыху! Ну, такая красивая!
— Ну, ты всё рассказал, трепло!
— Сердится. Ну, мне пора продолжать, а то злющая без ебли будет, как мегера! — и обращаясь к дочери, — притомился малость, перевернись на спинку!
Жена перевернулась на спину и лежала, прикрывая от меня лицо согнутой в локте рукой. Отец уверенно взялся за её голении, согнул ей ноги в коленях, и развёл в стороны. Я увидел сильно раздолбанное влагалище жены. Он грубовато пощупал дочь за низ и констатировал:
— Сколько нерожавших баб переёб, а такая сладенькая пизда не у каждой рожавшей встретится! Вам бы в деревню жить поехать, раз она так это дело полюбила, купили бы, жеребчика, а то — двух, да и пускай они её поёбывают! И ей удовольствие, и ты сбережёшься!
— Может хватит! Сейчас уйду от вас на улицу! Противно слушать! Психи!
Насмотрелся, как твою жену ебут? Всё! Давай, двигай отсюда! Или хочешь поучаствовать, может ноги мне поддержишь?
Матерно ругается моя любимая только, когда уже на пределе, и готова взорваться, поэтому я ответил примирительно:
— Ладно, не буду мешать, Пойду посплю, у вас здесь и без меня всё хорошо получается!
Я ушёл, а тесть так при свете и продолжал наяривать мою любимую. Я слышал, как они ещё раз переменили позу, и после — уснул, не дождавшись жены в супружескую постель.
После этого она на меня целую неделю дулась, и не разговаривала, а после мы помирились.
Она ещё полтора месяца ездила к отцу, и мы терпели. Она деланно обыденным тоном говорила мне, что едет к нему с ночевой, и делалась пунцовой. Подробности мы обходили молчанием поскольку она, считая себя виноватой передо мной, зато была ещё нежней и ласковей со мной во всём, стремясь компенсировать постель.
Наступил долгожданный, и самый ответственный день, когда жене нужно было ехать с пробиркой спермы в институт матери и ребёнка. Она радостно-возбуждённым голосом сообщила мне это по телефону, и то, что по пути заедет к своим, на минутку. И она заехала к отцу, по пути с работы, чтобы поделиться важными новостями — сегодня её очередь подошла, и ей сделают искусственное оплодотворение из-за проблем с трубами.
Дома она появилась вовсе не радостная, как я ожидал, а раздражённая, даже злая на меня. Я никак не мог в такой атмосфере сосредоточиться и выдать генный материал, а она всё стояла над душой и торопила меня. Кончилось тем, что я выдавил из себя изрядное количество семенной жидкости, а вот сперматозотдов совсем немного, хотя и достаточно для оплодотворения. Она взяла пробирку, хлопнула дверью, и уехала, а из меня стали выходить уже не нужные сгустки.
Жена забеременела, но отношения, по непонятным для меня причинам, между нами перестали быть доверительными, любовными. Так, два приятеля, даже соседа. Что-то случилось в тот день, но это открылось мне только через непростые, мучительные четыре года, когда тесть, умирая, повинился мне в том, что сказал в тот день дочери про наш давний разговор и моё согласие на то, чтобы первого ребёнка она родила от него. У меня аж в глазах потемнело, и слёзы подступили, но, я простил его.
Оказывается, она вспылила тогда, и дала ему пробирку, раз так её муж решил, и он заполнил её. Мне, кипя от возмущения, и ничего не объясняя, она дала вторую, запасную, в надежде, что отец врёт, или я передумаю. А когда я не выдал семенного материала, как положено, она решила, что я это сделал нарочно, ведь обещал.
Оскорбившись до глубины души за все те муки, которые годами претерпевала ради пшика, она сделала глупость — в отместку мне, отдала врачам пробирку с семенем отца, от которого и забеременела, и родила сына. Тесть был рад до слёз, и пообещал ей, хранить эту тайну от меня до самой смерти. Первые пол года она тихо наслаждалась тайной рождения своего сына, и этой мести ей вполне хватало. Мы нормально жили, занимались любовью, радовались ребёнку, но постепенно её начала задевать моя привязанность к нему, и тогда она совершила ещё одну глупость, сдавшись на уговоры своей врачихи, и чтобы мне сделать побольней, соглашалась на недвусмысленные поездки по телефонному вызову с ночёвкой в некие загородные дома. За ней приезжала чёрная волга без заднего номера и после привозила назад. Когда — на утро, когда — через сутки, и изрядно вымотанную, с трудом передвигающую ноги. Однажды она отсутствовала и вовсе трое суток, и её привезли не домой, а к её врачу-гинекологу в клинику, где она ещё четыре дня получала профильное лечение. Что с ней сделали я так и не узнал — гос. тайна покрывала и все развлечения небожителей. Она же и после этого вовсе не старалась избавиться от настойчивых требований работы своим телом на «контору», и лишь тихо упивалась своей местью — тем, что я знаю, что её имеют некие мужчины, против которых мои руки были коротки, поскольку факт этих ночей сам по себе, уже являлся государственной тайной. Но СССР вскоре рухнул, как раз к годику сына. Контору распустили. От неё отстали и моя прежняя преданность стала её ещё больше раздражать, по мере осознания глубины своей неисправимой ошибки. Супруга всё большезлилась и на меня, и на себя. Она изменяла по поводу и без повода, и смеялась вместе со своими любовниками надо мной. Я — терпел, поскольку заслужил, и лишь мучительно и терпеливо ждал, когда же она почувствует себя отмщённой.
Наши отношения становились всё прохладней, и хотя внешне мы вели себя на людях всё так же, дошло до того, что она снова стала, открыто от меня, ездить к отцу, и последние два года его жизни, со мной практически не спала, только ради того, чтобы дать мне помучился тем, чего лишился. С весны, на всё лето, оставляя сына в деревне, до холодов, у моих родителей, она жила у своего отца, как жена, навещая мальчонку лишь по выходным, вместе со мной. Зимой же, она просто, уезжала к отцу на все выходные, а в будни ночевала у него.
От неё же я узнал и про то, что тесть снова начал приглашать в дом
250