В колхозе, где суждено было родится, всю жизнь пропахать землю — и умереть на старости лет, всеми брошенным и спившимся. Да только не
таков Федор Владимирович — сбежал из постылого «Светлого пути», сначала в армию, а после и в город. В городе очень забавно! Телочек много, работа интересная, не то что навоз вилами цеплять, — ежедневно что-то новое. Федор Владимирович стал неплохим работникам, после — мастером, выучился, и стал начальствовать участком. И в эту минуту, через 20 восемь лет, был весьма удовлетворен собой — несмотря на
неурядицы, трудности, развал и вялое восстановление завода, смену начальства и курса, он ВЫСТОЯЛ. Обзавелся квартиркой, женился, когда надоело менять подруг — телкам по душе крепкий здоровый деревенский мужик, притом не дурак и не бухарик. Федор с молодости не бухал водочку и вино. Зачем?! Чересчур много людей все это зелье сгубило на его глазенках. Поэтому семейное радость Федора Владимировича сложилось хорошо, — с женой жил душа в душу, дочурку вот приподняли и учиться отправили, дачку построили. Уф, будь она неладна, эта дачка!
Воля Федора Владимировича, эти бабки лучше было бы потратить на новенькую тачилу, — а ведь желал новенькую, «Калину», и отбросил сколько надо, — ан нет, подавай Галине этот чертов домик, да еще и кирпичом облицовочным обложи. Пришлось довольствоваться «девяткой». Впрочем после «ветеранской» «четверки», на которой Федор Владимирович проездил аж девятнадцать лет, и «девятина» казалось верхом совершенства.
Но супругу тянуло к земле довольно прилично и перманентно, поэтому стало нужно уступить. Федор демонстративно отстранился от ненавистных сельхоз работ, и в отпуск все временим проводил за рыбалкой, «спокойной охотой» и лишь парой бывало помогал — не более чем поправить ограду, отремонтировать крышу и проводку.
Это Федора Владимировича не напрягало. Что его на самом деле доставало, так это. ТЕЩА!
Старая карга не выпускала Федора из виду ни на минуту, неплохо зная, как его это раздражает, и намеренно следила за каждым шагом. В принципе, Федор Владимирович имел достойный характер, чтоб послать пожилую стерву на три советских буквы, и неоднократно посылал, но помогало это слабо. Все паскуде всё было как с гуся вода.
Пока благоверная тоже была в отпуске, Федор еще мог временами отдохнуть на славу — с Галиной не очень нудно, можно и в баньку вместе сходить, и на рыбалку выбраться, да и откровенно сказать — в огороде что ни-будь за компанию поделать. Парой отвращение к землеройным работам и теще компенсировалось близостью любимого, своего человека, ну и конечно, здоровой еблей каждый божий день.
Да, именно «еблей». ЕБЛЕЙ! А что подобной?! Это молодежь всякие там словечки придумывает, а у Федора Владимировича как в молодости закрепился единственный применяемый термин, так и задержался по сей день. А что, опять же? Не «супружескими же обязанностями» ЭТО называть! Кровь у Федора вся такая еще молоденькая, да и Галина была очень даже совсем — крепенькая, задница и груди сдобные, и чего же время терять?
Поебаться Федор любил и умел.
Но после, как у законной супруги закончился отпуск и она стала появляться на их «островке» была по воскресеньям, дело пошло хуже. Безумно скоро дача стала раздражать Федора еще сильнее незатейлевого, теща превратилась в сущего черта, которого так и тянуло тихонечко удавить, Федор стал часто раздражаться по мелочам и пристальнее обычного заглядывался сквозь доски ограды на соседок по дачным участкам, которые как на зло, частенько выходили на грядки только в купальниках. Классных девушек среди них было, горячо скажем, не густо, но зато к концу недельки звереющему от без бабья Федору казалось, что от вида их туго натягивающих купальники задов у него могут лопнуть шары.
Он отрывался в беззлобных сворах с тещей, но и с этим Потом появилась заминка — на дачу заявилась первокурсница-дочь, Дашка.
С хрена двадцатилетней девке сделать на даче в конце июня, Федор не мог понять даже при сильном напряжении извилин. Дочка его, он это отлично знал, вовсе не была ангелом и с мужиками вовсю крутила еще лет с восемнадцати так что сейчас, после учебы, самое время было энергично отдыхать. К земле Дарью не тянуло наверное так же, как и отца — видимо, генетически, и обычно на дачу ее можно утащить только на пару дней — в баньке попарится, да клубники потрескаться. А тут Дашка вполне добровольно вызвалась прожить с бабушкой и отцом неделю-другую, причем как будто и с участием в «трудовом процессе». Что уж вовсе выглядело нереальной. Работать, впрочем она и так и не собиралась, все вчитывалась какие-то свои книжки модных авторов, лазала по Интернету с карманного компьютера, эсэмэсилась и вела долгие беседы с барышией, которая во внучке души не чаяла. В принципе, все это конечно было хорошо — свежий воздух, общение с бабушкой, все это для бабенки очень отлично, однако Федору желал только отбросить простые русачки с тещей (стеснялись оба в присутствии Даши), а они, как выяснилось, хоть тускло, а да и скрашивали слегка его тоскливую житуху. Снова заиграло срамное, опять в голове замелькали идиотские планы соблазнения соседок.
Дочурке до него было мало дела. Городская барышня, студенточка, Дашка обращал на папаши немного внимания, тайком полагая его совковым туповатым чурбаном, хотя и обожала конечно, но как-то свысока. Федора это бесило, разумеется, — но тут у него вполне хватало ума не начинать криков на почве вечных проблем папиков и отпрысков. Сам такой был.
Так поскольку пролетела неделя. Было очень жарко, да вдобавок Галина вообще не могла приехать на выходные — в самый последний миг электричку отменили, и она не успела, так что субботнюю баню Федор принял в одиночестве, мрачно напился крепкого чаю в предбаннике, с сигаретой на закусь, и уснул в половине одиннадцатого у себя в спальной комнате, стремилась не думать о грешном. А грешного хотелось. Мысленно Федор дал себе зарок в начале недели же вернуться в город, и при первой оказии увести Галину в кровать, да пару суток уже и не выпускать.
Утречко выдалось свежее и классное. Федор Владимирович органически не умел кимарить позже семи, — и не от того, что был «жаворонком» как нынче модно говорить, а просто жизнь приучила, перековала. В молодости он подрыхать ой как любил.
Проснувшись, он остро испытал, что чай ещё вчера был, пожалуй, крепковат, а сигарета — не лучшего качества. Во рту была натуральнейшая конюшня. Федор вылез из кроватки, полез, пару раз уселся, и, почесывая волосатое брюшко, пошел через сени во двор, к умывальнику. Он старался не шуметь, чтоб не разбудить дочку, — теща-то уже тоже не спала, у стариков так уж. И был безумно ошеломлён, когда услышал из спальны Дашки ее голос. Девица уже не спала, мало того, речь ее не звучала заспанной. Он оживленно с кем-то беседовала, как он сначала подумал, по мобильнику. Федор мысленно подивился, и вышел во дверь, где впопыхах ополоснулся нагревшейся утренним солнышком водицей, почистил зубы и вполне удоалетворенный возвратился в дом. Было невтерпеж перекурить. Соображая, куда ещё вчера вечером засунул сигареты, Федор Владимирович задержался в сенях, и услышал звонкий смех дочурки через дверь.
«И с кем это она так щебечет? » — спросонья озадаченно подумал он, машинально толкнув дверную ручку, приоткрывая дверь в дочкину спальню, и уже задним умом соображая, что, наверное, следовало бы постучать.
Дашка была у окошка, облокотившись на подоконник, и оживленно общалась с кем-то в палисаднике. Сначала Федор не понял, а после дошло — под окнами дочери стоял шезлонг, в котором любила сидеть в промежутках промеж трудовыми свершениями любезная теща. И услышав с улочки голос карги, он уже ничему не удивлялся — бабка читала Дашкин девичий журнал, и комментировала содержание, по-стариковски категорично и от этого смешно. Дашка увлеченно объясняла ей смысл слов «фьюжн» и «гламур», и смеялась над сварливыми словами бабки.
Федор засмеялся, и хотел было уже украдкой закрыть дверь, но не удержался, чтоб не окинуть взглядом стоящую на фоне большого окна Дашку. «Совсем взрослая-то уже телочка», — нежно подумал он, машинально-оценивающе погладив взглядом крепкую круглую задницу, сильные ноги с великолепными впадинками под коленками, крутые бедра и бархатистую талию, с чуть наметившимися складочками на боках. Дашка побежала и в мамку, и в него — в него она высокая, ладная да нестерпимая, а от Галины достались густые каштановые локоны, карие глазенки с искринкой, румяные щечки с ямочками длиннющие реснички и аппетитная, третьего размера, тугая большие сиськи. Где-то, пока Дашка ложиться, титьки у ней тоже не расползаются в блины, а гордо возвышаются, будто две горки с острыми коричневыми вершинками.
«Тфу ты», — рассердился Федор сам на себя. Нашел о чем думать. Вот что безбабье с мужчиной сделать возможно! Чтоб как-то сгладить мысленную вину от допущенного срама, он без колебаний приблизился к телке сзади и сугубо по отчески невзначай обнял её круглые мягкие плечики. Дочка в первую секунду от неожиданности метнулась. Но как только поняла, что это не кто ни-будь, а отец родной, успокоилась, и доверчиво прижалась к нему всем горячим телом, прикрытым было лишь неспешной ночнушки. Блаженно улыбаясь, Федор поцеловал дочку в макушку, вдохнув густой пряный запахи ее нагретых солнышком волос. Такие вот минуты ласки у отца и дочери случались нечасто, так уж Федор был воспитан. Конечно он очень любил дочурку, но уж как-то привык с девства, что с детьми сюсюкаться не принято. И не сюсюкался.
А вот, оказывается, как реально это ответственныо, чтобы дочурка испытала ласку и теплоту.
Так он простоял с минуту, зажав дочурку по ближе к себе, дыша ее запахом и слушая ее беседу с тещей, что и не подозревала о его присутствии. Это было даже интересно, — с внучкой теща держала себя совсем не так, как с ним. И ничто парой, вполне нежная зрелая девушка! Зачарованный такой метаморфозой, он заслушался, и из положении блаженного утреннего ступора его вывела вновь неизвестно откуда возникшая мысль, — а ведь дочка-то стоит перед ним в классической для трахали стойке. «Раком» стоит, если точнее.
И ее крепенькие ягодицы от его пениса отделяет только тонкая ткань ночнушки, да его свои четы. Опоздал он сам должным образом осознать суть этого открытия, как его член явственно стал твердеть. Начальной реакцией было отпрянуть от дочкиного тела назад, чтоб она ничего не попробовала, — но это столь в грубой форме бы нарушило.
ощущение спокойствия и сердечного равновесия обоих, что он не рискнул. Хотя о его равновесии и душевном спокойствии уже очень скоро можно только задумкать, — какая-то часть сознания, несмотря на все уговоры и угрозы, продолжала его настойчиво информировать, что у него в страстных объятиях молоденькая зрелая дамочка, причем в стойке наиправейшей готовности. Запахи дочери показался вдруг безстыже мускусным, он испытал интим ее стана каждой клеточкой своего, руки на мягких плечиках непроизвольно сжались сильнее. Он отстранился все-таки назад, не совсем, а настолько, чтобы окончательно набравший силу большой член не касался девушки.
Нужно уже это. Сваливать. И подрочить, что ли. Действительно.
Но тут случилось нечто, что потрясло Федора Владимировича куда могучее. Дашка, испытывая, что он подался назад, не выпуская ее плеч, вдруг выдвинула жопой к нему, разом упершись в твердый передок. Федор затаил дыхание и застыл на мгновения. Но Даша не отстранилась, и ничто не сказала, а напротив, подалась к нему ещё несколько раз ешё раз, явственно потеревшись ложбинкой промеж ягодицами по его хищно оттопыривающему трусики концу. Один разок, после еще раз, уже вдруг. требовательно.
Чувствовалась, что она удивлена, но ни чуть не боялась, и с любопытством ожидала его реакции.
Так моментально ее не последовало, — Федор Владимирович был чересчур ошарашен, она изогнула поясницу уж совсем по-кошачьи и потерлась о его естество уже явно-настойчиво. Подобной Федор вытерпеть уже не смог, и машинально побежал навстречу ее безграничному тугому крупу, дав дочурке попробовать всю переполняющую его силу.
Самое поразительное для Федора вовсе было то, что Дашка ни на секунду не прекращала размеренной беседы с тещей, — неужели что слова ее стали какими-то слегка рассеянными. Но голос не изменился, и когда она терлась попочкой о стойкий член отца, теща ни немного не заподозрила, что внученька занята чем-то, помимо разговора с ней!
Теперь они уже не прощупывали почву, а целенаправленно любвали друг друга.
Дашка, высказывая теще свое мнение по поводу актера Ричарда Гира, поймала ладошкой правую рукой отца, убрала ее со своего плеча и переложила под бретельку ночнушки, на восхитительную нежность правой грудки с жестким сосцом. Признаться, осатаневший от потрясения и вожделения Федор оказался не способен на превасходные нежности, и удовлетворено всетаки в грубой форме сжал нежно-упругую жаркую сисечку мозолистой ладонью. Другую рукой он практически автоматом запустил дочурке под подол, задирая его, и скользнул ладонью по крепкому белому бедру, напряженным ягодицам, взъерошил клинышек прядей на лобке, огладил животик, и остановился на второй груди, для чего Дашка понятливо поднялась с подоконника.
Накрыв ладонями обе груди извивающейся в его страстных объятиях Дочурки, ненасытно разрабатывая их и теребя сиськи, при случае продолжая, уже входя в ритм, тереться о нее болтом, Федор Владимирович не мог не понимать, чем все должно было прекратится.
Но в тот миг он только хотел этого, не в силах думать ни о чем другом.
Дочка, поддерживая разговор с бабушкой, умудрялась сохранять спокойную интонацию, и даже задавала вопросы по делу (а бабка пространно отвечала, радуясь внимательному слушателю), но ее фантазия было уже таково, что он на высоте полного роста испытывал ее острый запахи, а телодвижения стали нетерпеливыми и быстрыми.
В конечном итоге, он задумался. На секунду отступил назад (телочка нетерпеливо покрутила попкой), сдернул трусики, примерился, и покрепче ухватив ее бюста, крепким, безжалостным рывком влез в дочку, натягивая на себя ее белое, податливое тело. Внутри Дашка очутилась возбуждающей, мокренькой, но тесной, он отвык от такой узости и пожалуй, переборщил с силой внедрения, но сдержаться не смог. Дашка умудрилась сдержать стон, лишь беззвучно откинув голову назад, уткнувшись пушистой головенкой ему в лицо. Он от избытка чувств немного укусил ее за шею, окончательно забывшись, и начал КРЫТЬ ее мощными толчками, вдавливая в подоконник, так довольно прилично, что не отрывал ее босые пятки от линолеума. Дашка, впрочем, не отбросала — милашка, оказывается, опытна посмаковать еблю не хуже отца, и мощными волнообразными движениями тела подмахивала ему, грациозно и ритмично, будто накачивала себя его жестким, как камень, поршнем.
Сколько они тогда снашались, Федор не помнил. Что-то было нереальное в их бесстыжем, животном, но удивительно слаженным и синхронном совокуплении, — они двигались друг на встречу другу как пляшущая пара, испытывали друг друга и растворялись в страсти, будто трахались вот так каждый день.
На радость, теща как раз решила зачитать длинную статью про одежду от знаменитого кутюрье, и Дашке какое-то время была дана свобода не отвечать на вопросы и не кидать ценных замечаний. В этот момент отцовский член так распирал ее, так сотрясал все ее тело, что разговаривать она не могла бы по чисто физической причине.
Как они кончили, Федору надолго запомнилось. Он вдруг испытал, что принемается трахать, и Дашка, несмотря на весь запал, ощутила это тоже, по какому-то вовсе уж неистовому ритму, с которым он начал ее трахать. Но когда он грезил выйти из нее и излиться снаружи, она настойчиво остановила его, впившись в его руки острыми ноготками. Даже когда он уже не мог активно работать, лишь рефлекторно двигал бедрами навстречу ей, она крепко сжимала его плечи, не давая убрать наглые руки с со своей сиськи, и бешено накачивала его, ритмично извиваясь всем фигуркой. В конечном итоге, он взорвался, наполняя дочкину горячую глубину влагой, и практически одновременно же обмякла и Дашка — ее бедра резко дернулись, и замерли, она вновь, как в самом начале, откинула голову, раскрывая розовый рот в бесшумном крике и жмуря глазки. Он ощущал спазмы ее узкого влагалища — такие знакомые, и такие забытые за много лет чувства, и торжествовал от своей победы, испытывая восторг и триумф.
С две минуты она пролежала на его ручке, краешком губок слюнявя большущей палец, но тут бабуля как раз завершила чтение, и поинтересовалась, что же думает «первокурсница» о новой коллекции этого самого «нежно гобаны».
Как-то очень незаметно втянув воздух в легкие, Дашка начала едва ли не не изменившимся голосочком излагать, что собственно думает, а Федор Владимирович аккуратно вышел из дочери и жарко расцеловывал ее в шейку. Дочурка, в промежутке промеж фразами, гибко изогнулась, и куснула его за ухо, оставив на щеке и шее мокренький след от языка.
Федор снова вышел во двор, и практически ничего не зная, подошел к умывальнику, вылив остатки воды на свою холку и вытерев пенис вчерашним грязным полотенцем, на котором следы семени рассмотреть мне пофиг было нельзя. Вдохнул, прокручивая в голове произошедшее.
У него еще будет время поговорить с Дашкой.
Он не даст себе обидеть ее, чем бы то ни было.
Он не жалел о случившемся — чересчур это было хорошо.
Но чутьем человека, повидавшего многое, он испытывал, что житуху его уже никогда не станет в точности такой, какой предоставлялась до этого утречка.
227