Тамара пришла домой только под утро: растрёпанная, возбуждённая, пьяная... На вопрос Марка Фишмана: «Где была?», сказала, что её изнасиловали.
Спать, они легли в разных комнатах. Как это ни парадоксально, но Марка приводили в дикое возбуждение мысли о случившемся... Он живо представлял в уме соблазнительные сцены изнасилования жены, и сладострастный трепет пронизывал всё его хилое от природы, полудегенеративное тело.
Марк, облизываясь, фантазировал: вот Тамара извивается между двух похотливых волосатых, как орангутанги, самцов, нанизанная на их толстые горячие «палки» подобно куску кошерной баранины на шампуре. И дрожь его тела усиливалась, переходя в эротические конвульсии. Марк поспешно сбросил трусы, скомкав, отшвырнул в сторону. Освобожденный от материи, обрезанный в детстве по обычаю, член вытянулся на ляжке, расправил смахивающую на шляпку гриба синюю головку. Марк погладил член пальцами, чувствуя как он увеличивается в размерах, растет на глазах. Ему стало приятно, захотелось ласкать себя еще и еще. Но больше всего захотелось жену. Захотелось не просто, а так, как кобель хочет суку, облизывая у нее под хвостом!
Нормальное, традиционное совокупление уже давно не удовлетворяло его. Трахал он жену подолгу, мучительно пытаясь кончить, так что она иной раз даже засыпала под ним. Особенно, если была – подшофе. Кончал он только тогда, когда представлял, что пользует другую, намного моложе её. Несовершеннолетнюю малолетку... чуть ли не ребёнка. Иногда в его черноволосую, кучерявую голову с весьма узким лбом, доставшимся по наследству от отца уголовника, приходили мысли о том, что он совокупляется... с мальчиком. Тогда Марк кончал в лоно жены ещё быстрее.
Сперма просто фонтаном выплёскивалась из его изуродованного обрезанием члена. Это, к слову сказать, была инициатива не отца, – не верившего ни в бога, ни в чёрта, а матери – очень богобоязненной, аккуратной прихожанки...
Правда, во время частых отсидок отца, малолетний Марк нередко замечал в коридоре на вешалке чужие мужские пальто и строгие чёрные шляпы необычного фасона... но не подавал вида, что обо всём догадывается. Во всяком случае, мамеле Ребекке лучше знать, с кем делить пустую без мужа, холостую ночную постель – огромную и мягкую, как царское ложе. По примеру мамеле, он, когда женился, тоже купил себе такую кровать. Он во всём старался подражать матери, которую не то что любил, а – боготворил.
Однако, это не мешало ему оной раз ночью, когда Тамара лежала в больнице с очередной женской болезнью (а детей у них, естественно, не было), предаваться в мечтах совокуплению со своей, покойной уже, мамеле. При этом он вспоминал, как подсматривал в юношестве за купающейся в ванной Ребеккой, и яростно дрочил, изливая драгоценное семя на пол подобно ветхозаветному своему братану Онану, от которого и повелось литературное название всех последующих извращенцев-мастурбаторов.
В ветхозаветные времена вообще было полно всяких супер-сексуальных кайфистов и любителей современного нетрадиционного траха. Шифман в своё время хорошо проштудировал Тору на этот интересный предмет! Чего стоит хотя бы эта священная заповедь – одна из десяти – начертанная самим Яхве на каменных скрижалях, торжественно вручённых патриарху Моисею: «Не ложись с мужчиною, как с женщиною: это мерзость». И далее – ещё круче: «И ни с каким скотом не ложись, чтоб излить семя и оскверниться от него; и женщина не должна становиться пред скотом для совокупления с ним: это гнусно».
Марку, однако, в тайне души нравилось, когда женщина становится перед скотом для совокупления. Он представлял, как его собственная мать, стоит на карачках перед собакой, и в голове его мутилось от такой картины. И член вскакивал сам собой, без всякого ручного понуждения, и стоял уже до конца, пока влажно не обмякал под его трепещущими, как в лихорадке, клейкими рахитическими пальцами извращенца. Ребята как-то подловили его на избитой шутке, как бы между прочим обронили при утреннем приветствии: «Марк, а знаешь, – у онанистов волосы между пальцами растут!»
Шифман тут же с тревогой глянул на свою руку, и, сконфузившись, под дружный взрыв хохота этих грубых, невоспитанных гоев, отвёл глаза в сторону. Поняв, что погорел... И от этого ещё пуще обозлился на дворовых сверстников. И делал им всякие гадости почти всё детство. Под шумок, между прочим. То верёвкой дверную ручку к перилам привяжет, позвонит и убежит, то газеты в почтовом ящике подпалит, то в старый Ребеккин кошелёк накладёт собственного свежего кала из унитаза и подбросит на середину дорожки. А сам в кустах спрячется, подсматривает и, зачем-то дрочит. А рукоблудием Марк Шифман занимался регулярно, особенно любил делать это на природе, за городом или в отцовской деревне. Заберётся куда-нибудь в самые кушери, разденется до гола и – давай мастурбировать. И представляет то соседских девчонок, то их матерей, но чаще всего – свою собственную, Ребекку.
Дрочил Марк на мамеле и в детстве, когда спал с ней в одной постели. Ему было тогда восемь лет, но он продолжал спать вместе с Ребеккой как маленький, мотивируя тем, что он якобы боится ночевать один. Мать не возражала и прогоняла Марка только тогда, когда возвращался домой отец. Марк очень завидовал папеньке, который бесцеремонно брал Ребекку – Марк постоянно слышал из их спальни её громкие страстные стоны и крики. Марк представлял себя на его месте, – что это под его нетвёрдо ещё стоящим членом бьётся на скомканной постели, как безумная, простоволосая, голая мамеле.
Сейчас возбуждённый Марк Фишман встал с кровати и голый прокрался в соседнюю спальню, где на диване спала Тамара. Он откинул одеяло и юркнул к ней, пристроился в ногах, зарылся лицом в интимные кружева нижнего женского белья, которое жена надела, вероятно, взамен изорванного насильниками. Марк со сладострастной дрожью подумал, как чужие мужские руки срывали с жены одежду и нижнее бельё. Как она лежала где-нибудь в роще под кустом, голая и беззащитная, стыдливо прикрывая руками отвисшие полные груди, а насильники жадно раздвигали её красивые ноги...
Марк раздел ее, сонную, слабо сопротивляющуюся, пробежался губами, как пианист по клавишам, по обнаженному женскому телу. Особенно тщательно вылизывал солоноватый бутон влагалища и анальное отверстие, даже пытался просунуть в него язык. Когда это не вышло, вонзил ей в зад два пальца и, продолжая раздражать языком мокрый от любовного сока клитор, трахнул ее пальцами, пока она не проснулась и, визжа как резаная, не кончила прямо ему в рот.
Он любил, когда она кончала. В это время он поворачивался к ней задом и садился на ее лицо. Она делала в это время самые невероятные штучки: сосала его набухший от горячей крови член, пока он не выплескивал прямо ей в горло огненную струю спермы, вты¬кала в его анус палец и быстро-быстро орудо
вала им, как миниатюрным членом.
Марку это особенно нравилось. Он заметил, что кайф в такие моменты удваивался. Но пальца стало не хватать, он был слишком тонок и Марк придумал заменять его свечкой. Свечка входила в его зад, как средних размеров мужской член, и в момент оргазма Фишман принимался кричать и мять свои маленькие, совсем не женские груди, как это обычно проделывала жена. Она спрашивала: неужели ему так хорошо от свечки?
И он отвечал, что – да! Чтобы как-то объяснить свое необычное поведение, он стал врать Тамаре, что у него в анусе – эрогенная зона, что ничего предосудительного в том нет, что подобными вещами занимались древние греки, композитор Чайковский, писатели Куприн и Максим Горький, французский поэт Артюр Рембо, художник Ван Гог и Ленин с Зиновьевым в шалаше, в Разливе... Тем более – она и сама испытывала острое наслаждение, когда во время оргазма он совал палец в ее задний проход.
На самом деле Марку хотелось не просто свечки, но настоящего, живого члена. То есть, он мечтал переспать с мужчиной. Ночами, ложась в постель с женой и вручив ей в руку толстую свечку, он становился перед ней на четвереньки и жалобно умолял выебать его, как женщину. Тамара стала бояться его, спала в другой комнате.
Думала, что он извращенец или маньяк. На самом деле он насмотрелся у приятеля, работавшего на базаре реализатором видео-дисков, западных порно-фильмов. В них актёры делали такое, от чего перехватывало дух и томительно хотелось чего-то нового, неизведанного... Шифман надевал бельё своей жены: узкую полоску шелковых трусиков, прозрачный бюстгальтер, чулки с поясом и, выпив немного пива, приходил ночью к ней, как заправская валютная проститутка. Ползая перед ней на коленях, он целовал ее ноги и рассказывал о том, что его якобы изнасиловали в детстве, и с тех пор у него появилась устойчивая привычка отдаваться мужикам.
– Как это было, Марк? – веря, соболезнуя ему, спрашивала Тамара. Гладила его, как ребенка, по волосам.
– Я был в совхозе на практике от СПТУ, – рассказывал муж. – Однажды вечером пошел в сельскую баню. Там мылся какой-то коренастый, весь разрисованный татуировками, волосатый мужик, явно бывший уголовник и явно – армянин. Он был один в бане. Как только я зашел, он сразу же запер дверь и попросил меня потереть ему спину. Я выполнил его просьбу. Тогда он сказал, что потрет спину мне, и велел повернуться спиной. Я повиновался. Он принялся тереть меня мочалкой, и мне это было очень приятно.
Потом его рука соскользнула ниже спины и стала намыливать мои ягодицы. Мне было неловко и в то жe время хорошо, я понимал на что он намекает, и от этого понимания член мой напрягся. Я полностью отдался его рукам. Он уже без мочалки полез пальцами между моими ягодицами, а другой рукой, положив на спину, стал наклонять меня вперед. Я подчинился, зная, что он сейчас будет со мной делать, и сам расставил пошире ноги, чтобы ему было удобней. В следующую секунду я почувствовал, как его член входит в мой зад.
Член был толстый и еле пролазил. Я испугался, что он там что-нибудь порвет, и попросил не делать этого. Мне стало больно. Но он продолжал совать в меня свой огромный, вставший, как кол, член. Другой рукой он схватил меня за яйца и стал мять, надеясь доставить мне удовольствие и отвлечь от острой боли в анусе. Член его вошел в меня почти на половину и дальше дело пошло легче. Он принялся ебать меня, как девку, глухо постанывая и дроча мой небольшой член.
Вскоре мне стало хорошо, а когда он участил темп своих движений и стал сопеть и сладострастно постанывать, в мою голову ударила сладкая волна удовольствия. Я задергался в его руках, нанизанный на его член, закричал в экстазе, забился, и выплеснул длинную струю белой горячей спермы прямо ему на руки. Он в это время тоже стал кончать, его член ходил в моем заду как поршень в двигателе внутреннего сгорания. Он зарычал, вонзил глубоко в меня свое обезумевшее орудие, сжал меня по-медвежьи за узкую, девичью талию и, кончив, обмяк...
Марк конечно же всё придумывал, на самом деле ничего подобного не было, но ему очень хотелось, чтобы такое когда-нибудь с ним случилось. К тому же, ему доставляло острое удовольствие рассказывать жене о своем унижении...
От всех этих жутко приятных воспоминаний и действий член у него вытянулся на полную длину, затвердел, как камень, стал напоминать средних размеров скалку, которой хозяйки раскатывают тесто. Марк оторвался от влагалища жены, лег сверху и вошел в нее со стоном, чувствуя, как член нежно обволакивает клейкая горячая мякоть ее внутренностей. Ему показалось, что он снова сделался ребенком, мало того, – человеческим эмбрионом и проделывает обратный путь эволюции, возвращаясь в уютную материнскую утробу.
И... странное дело – только он об этом подумал, как сейчас же почувствовал, что действительно – скользит ногами вперед и вниз в какую-то черную, вязкую, удушливо теплую нору. Погружается в нее, словно в ванну во время купания. Восторг, охвативший Шифмана в этот момент, был неописуемый: он с головой бултыхнулся в приторное, тягуче-бесформенное, клейкое месиво, содрогнулся в последних сладострастных конвульсиях, и длинно и горячо кончил в утробу своей жены-матери...
...Тамара тоже забилась в оргазме, засучила по простыне голыми ногами, схватилась за большой, вздувшийся, как арбуз, живот. Недоуменно взглянула на него, брезгливо отдернув руки. Повела ничего не понимающими глазам по комнате: Марка нигде не было, у нее был живот, в животе что-то шевелилось, содрогалось, стонало и охало. Происходила форменная чертовщина, объяснить которую человеку в здравом рассудке явно было не под силу. Муж исчез... Долгожданная беременность наступила мгновенно, за какие-то считанные минуты...
Только вот – от кого? Вряд ли – от бесплодного пустоцвета-мужа... Может быть, – после недавнего изнасилования в роще?.. Впрочем, изнасилования ли? Она с лукавой улыбкой вспомнила о мимолётном ночном происшествии в роще... Такого оргазма она не испытывала никогда в жизни, и всё – от сознания, что её грубо берут силой, в кустах, бесцеремонно поставив на четвереньки. Раздев и разбросав по роще её вещи. В душе Тамары пробудилось что-то первобытное, она почувствовала себя единственной женщиной на Земле, прародительницей всего человечества, этакой первобытной Евой... Из ребра которой должен родиться Адам – первый мужчина-ребёнок... Муж и сын.
– Всё хорошо, милый, – шептала Тамара, ласково поглаживая себя по вспучившемуся чуть ли не до подбородка животу, даря мужу запоздалую женскую ласку, в которой он, увы, уже не нуждался. – Всё в порядке. Скоро у тебя будет сын... Не от тебя, а от духа святого. Сын в отце, и отец в сыне... Хорошо! Как хорошо, милый, что меня изнасиловали. Как это прекрасно и возбуждающе сладко!.. Какая женщина не хочет, чтоб её хоть раз в жизни по настоящему изнасиловали?..
149