В зону я попал не случайно. Детство прошло кое-как, в вечной ругани родителей, а закончилось, когда отец избил маму до полусмерти, а я, хилый от недоедания и недосыпания второклассник, подошёл к нему со спины и что есть силы ударил молотком по затылку, тем самым отомстив за ежедневные порки ремнём, за мамины слёзы, за всё то зло, что он ежедневно и ежечасно культивировал внутри нашей маленькой семьи.
Отец не умер, но остался инвалидом, к нам он из больницы не вернулся, решил уехать к себе на родину, где счастливо спился и через год попал под грузовик, с летальным исходом. Остались мы с мамой жить вдвоём, замкнутые в свои мысли и переживания, но время лечит, и маманаучилась улыбаться, иногда громко и заразительно смеялась над шутками подруг, посвежевшая, красивая, сбросившая тяжкий груз побоев и оскорблений, а вскоре появился Павел.
Он был на несколько лет моложе матери, работал на заводе и стал жить у нас, большую часть времени проводя с мамой за ширмой, на её кровати. Видя это, я уходил из дома, чтобы вернуться затемно. Мне тогда было уже n лет, я воспитывался на 5% в семье (маме было некогда, новый муж отнимал всё время), на 5% - в школе и на 90% на улице, среди таких же « зелёных» шалопаев и парней постарше.
Мы пили портвейн, курили папиросы «Беломорканал» и «Север», лихо закусывая мундштуки, вечером ходили по улице компанией человек пятнадцать, громко улюлюкая на разбегающихся девчонок и редких прохожих. В это е время я серьёзно увлёкся спортом, не бегом, не боксом, а тяжёлой атлетикой и «качалкой». После года занятий нарастил мышцы, набрал силу и пользовался среди своих пацанов, да и дворовых команд нашего района, авторитетом.
Учился я из рук вон плохо, переходил из класса в класс со сплошными натянутыми тройками только благодаря тому, что отстаивал честь школы, района, города на различных соревнованиях. Спорт захватил меня до такой степени, что в небытие ушли и шпанистые друзья, и подростковая заинтересованность девчонками, и от семьи дистанцировался. Отчим с мамой жили неплохо, он её не обижал зная, что есть защитник, на совести которого уже был инвалид-папаша. Мама меня искренно любила, поругивала, правда, за учёбу, но ярко сияла глазами и улыбкой, читая в местной газете о моих успехах в спорте.
Так продолжалось до 18 лет.Ялегко сдал нормы, сначала кандидата, а потом и мастера спорта, был третьим на всероссийской олимпиаде в своём весе, но однажды, на заурядных областных соревнованиях, решив побить все рекорды, взялся за неподъемную штангу и порвал связки на руках, провалявшись после этого с месяц в больнице. Меня вылечили, но приговор врачей был суров – про спорт забыть, а то останусь инвалидом.
Это был конец, потому что я не представлял себя без тяжелой атлетики, без ежедневных тренировок в родном спортзале, спортивных состязаний, медалей, славы. Первые недели после больницы я ходил, как потерянный, пробовал упасть в запой, но через три дня не понравилось, и я пошёл в родной спортзал, увидел ребят, услышал слова сочувствия и утешения, сел на скамейку и невидящим взглядом уставился на помост, где парни тренировали жим.
На плечо опустилась ладонь, я резко обернулся и увидел своего тренера Николая Ивановича, самого дорогого человека после мамы.
— Сергей, я рад, что ты пришёл, а то уже хотел звонить. Жалости от меня не дождешься, сам виноват, никто не заставлял брать этот вес, рыдать не будем, ты ещё совсем молодой, всё впереди!
— Николай Иванович, - я чуть не расплакался, - но кроме штанги я ничего не умею, после школы даже в технарь не пошёл!
— Ничего, потом заочно отучишься, а пока, - он жестом приказал мне подняться и следовать за нимв тренерскую. Там, под крепкий чай, и определилась моя дальнейшая судьба. С огромным удивлением я узнал, что групировку «спортивные», которую боялся весь город, создал и уже два года крышует мой тренер, который всем нам всегда казался мягким и добрым человеком.
Вобщем, я получил предложение, от которого не отказываются и уже через неделю вышагивал в новеньком спортивном «Адидасе» и крутой кожанке по нашему колхозному рынку в компании с двумя «шкафами» и собирал дань с лоточников. За год я, как говориться, «поднялся» - появилась своя квартира, правда,«однушка» на окраине, но лиха беда начало, иномарка « Форд», правда шестилетка, но то ли ещё будет, связи, девчонки, сауны, и всё это закончилось внезапно и неожиданно.
У Николая Ивановича были прикормлены все: и милиция, и администрация, даже кто-то в ФСБ, но в область пришёл новый начальник УВД, и произошёл сбой. Мы поехали на очередную, ничего не значащую «стрелку» с залётными питерцами, поорали, поломали кому руку-ногу, кому рёбра, и там же, на пустыре, нас обложил ОМОН, выпотрошив из нас стволы и прочие прибамбасы и доставивший нас в полном составе в КПЗ, а на следующий день, по быстрому постановлению суда – в СИЗО.
Не буду рассказывать, как сидел полгода в двенадцатиместной камере с тридцатью соседями и ждал суда, как плакала мама, услышав приговор – пять лет, слишком тяжелы воспоминания. Привезли с судилища в камеру- осужденку, а через неделю – этап, благо недалеко, в соседний город, знаменитый своими оборонными заводами, да «красной» зоной общего режима.
Ещё на следствии, в тюрьме, я познал все «прелести» зэковской жизни. Особенно меня не напрягали, получив с воли маляву, кто есть кто, да и посмотрев на мои бицепсы, вряд ли кому-нибудь пришла в голову идея ссориться по крупному, но «крещение», как и все первоходки, я получил, и закрепилось за мной погоняло «спортсмен». В зоне я обжился быстро, «семейничал» с авторитетными людьми, регулярно получал от мамы дачки.
Все мои деньги ей удалось забрать раньше, чем милиция их конфисковала, а потому большие китайские сумки с продуктами и куревом для друзей, я получал на КППкаждую неделю. В отказ от работы, как блатные, я не шёл и трудился в рабочей зоне на изготовлении мебели, ровные отношения были, как с товарищами по отряду, так и с администрацией лагеря.Время летело, все дни были монотонными до одурения: утренняя поверка, работа, часовое занятие на тренажерах, изготовленных самими зэка, вечерняя поверка, сон, и всё по новой. Пролетели первые полгода, и подошло время положенной долгосрочной свиданки.
Друзья по отряду с восторгом рассказывали о встречах (целых трое суток!) с жёнами, матерями, о том, что за эти сутки забываешь, где находишься, глотая радость встречи с родными большими глотками. И вот, накануне женского праздника 8 марта, меня пригласили в здание лагерной администрации. Там я подписал бланк правил повеления на длительном свидании и с разрешения хмурого майора – «кума» зоны, позвонил домой. Трубку поднял Павел, обрадовался, заохал и быстро передал её маме.
— Здравствуй, мам…
— Здравствуй, Серёженька, родной! Ты как, из зоны, да по телефону?
— Разрешили. Мама, у меня срок свиданки подошёл, можешь приехать на 3 дня?
— Ты ещё спрашиваешь, когда и что привезти?
— В любой день, привезёшь, что в передачках передаёшь, ещё носки, трусы, да сама знаешь, что нужно.
— Я завтра же приеду!
— Завтра праздник.
— Вот и проведу его с тобой, мой золотой, жди!
— Спасибо, мамочка!
Я чуть не расплакался, слушая родной, до сердечной боли знакомый, голос, хлюпнул носом и положил трубку.
— Когда приедут? – спросил майор, глядя в сторону.
— Завтра.
Он пододвинул ко мне лист бумаги и ручку.
— Напиши имя и фамилию матери, я передам на КПП, а сам завтра к обеду будь готов, вызовут.
— Спасибо.
— Свободен!
Весь день я провёл, как в тумане, а наутро в голову полезли разные мысли: вдруг мама почему-то не сможет приехать, вдруг что-то случится и мне отменят свиданку? Я не находил себе места, пока, ближе к вечеру, не прозвучало в проходе отряда:
— Панов, на выход!
Я схватил с тумбочки пакет с необходимыми вещами и бегом устремился к дверям, успев пожать руки семейникам, которые поздравляли с первой свиданкой, пересёк плац и остановился перед одноэтажным, покрашенным в весёлый салатовый цвет, зданием. Внутри, на входе, меня ошмонал прапорщик-комендант, просипел: « Иди в четвёртую!» и обернулся к вновь прибывшему зэку, чтобы оформить и того. С рожью в коленях, с красным лицом, я открыл филёнчатую дверь с табличкой « Комната 4» и увидел маму, сидящую на стуле.
— Мама! – бросился я к ней, распахнув руки, слёзы навернулись на глаза, дыхание перехватило.
— Серёженька! – Мама обняла меня, она плакала, и слёзы двумя дорожками стекали мне на плечо.
— Серёжа, - ещё раз повторила она дрожащим голосом, обмякла и опустилась на стул. Я испугался, что от переживаний, мама может потерять сознание и опустился на колени около неё внимательно всматриваясь в это родное, с детства любимое лицо, я целовал её глаза, руки и шептал: « Мамочка, успокойся, вот он я, живой и здоровый.»Мама открыла глаза и улыбнулась.
— Прости, сыночка, я так ждала этого момента, что переволновалась и испугала тебя, больше этого не будет.
Она крепко поцеловала меня в висок, вытерла слёзы и встала, поправив юбку и блузку.
— Сейчас мы с тобой сядем и обо всём будешь мне рассказывать, а я буду тебя кормить. Кушать хочешь?
За окном уже стемнело, и я вспомнил, что за весь день во рту маковой росинки не было.
— Очень хочу, - ответил я маме, и она тут же засуетилась, расстёгивая сумки, доставая какие-то кастрюльки, термосы, судки и массу пакетов.
— Сейчас, Серёжа, я всё разогрею, мне уже показали, где здесь плиты газовые находятся. Я, пока тебя ждала, с одной женщиной разговорилась, она уже в третий раз к сыну приезжает и всё знает.
Я смотрел, как мама всё заботливо расставляет на столе и любовался ею. Маме исполнилось 3n лет, и она была красавицей в полном смысле этого слова: длинные, светлые волосы, фигуристое тело с ровной осанкой. Когда жили с отцом, мама была похожа на серую, молчаливую мышку, но избавившись от этой вечно пьяной обузы, она расцвела, а я очень-очень любил её.
Мама ушла на кухню, в конец коридора, я скинул надоевшую за эти полгода зэковскуюхэбэшную робу с полоской – «паспортом» и переоделся в цивильные футболку и спортивный костюм, заботливо мне привезенные, сел на кровать и стал задумчиво грызть сухарик, я их с детства люблю. Мама, раскрасневшаяся от готовки, вошла в дверь, неся в руках кастрюлю и тут же ушла за сковородой с шипящими кусками мяса. Мы чинно уселись, но в дверь раздался стук, и зычный голос дубака-контролёра позвал на поверку. В коридоре, кроме меня, выстроились ещё пять человек незнакомцев, видимо из других отрядов. Прапорщик быстро закончил перекличку, закрыл журнал и распустил всех по комнатам.
— Ну, всё, теперь до утра никто не придёт, - сообщил я маме, садясь за стол, а она, с загадочным видом, выдвинула из под кровати большую кастрюлю, поставила на стол и открыла. Ёмкость была заполнена на три четверти холодным картофельным пюре, которое мама тут же взялась колупать ложкой, вытаскивая из этой массы чекушку водки, а за ней и вторую.
— Вот, сынок, полноценный праздник у нас, женский день!
Чёрт!! За этими волнениями и приготовлениями к свиданию я совсем забыл про знаменательную дату, кинулся к своему пакету и достал подарок.
— Мамочка, это тебе, поздравляю!
Ребята из кузницы за 10 пачек сигарет и чай, отковали из меди и олова обалденную розу на коротком стебле и чуть подкрасили её, получилось здорово! Мама с восхищением смотрела на металлический цветок, ахая и охая:
— Серёженька, какая прелесть, спасибо, родной мой!
Она обняла меня, прижавшись всем телом и крепко поцеловала, да так крепко, что мой друг в штанах моментально среагировал, да и не мудрено, женских объятий я был лишен в течении целого года. Мама ещё раз поцеловала меня и усадила за богатый стол. Чего тут только не было, и все блюда, все салаты – мои любимые! Отсидев год, я много слышал, а то и сам был свидетелем, как приходили парни со свиданок на ватных ногах, а потом отправлялись в больничку под капельницу, а то и ещё хуже.
Это – « кишки», зэки-молодёжь, которых перемыкает при виде еды, и они жрут, жрут, до усери, до желудочных колик и дикой боли, когда уже не работает пищеварение, мы это называли « желудок встал». Я же знал, как вести себя с деликатесами и ел понемножку, прислушиваясь к внутренним ощущениям, а перед этим мы с мамой выпили из местных эмалированных кружек водки, вкус которой я уже забыл, а потом и по второй, и начался вечер воспоминаний, вопросов и рассказов о том, что твориться дома, я же вводил маму в курс зоновской жизни.
Под потолком тускло светила лампочка, мы переместились из-за стола на одну из кроватей-полуторок и сидели, крепко обнявшись, и не могли наговориться. Вскоре водка была выпита, я захмелел с непривычки, а мама рскраснелась и просто молча сидела рядом, положив голову мне на плечо. За окном, как огромный жёлтый блин на тёмно-синем фоне, висела луна.
— Полнол
уние – время чудес и тайн, - прошептала мама.
— Ага, ещё время оборотней, вампиров и прочей нечести, - заунывно пропел я, и мы оба рассмеялись. Мама тоже изрядно опьянела, то ли от водки, то ли от момента общения со мной, достала из сумочки маленький плейер с динамиком, включила что-то медленное и позвала меня:
— Кавалер, пригласите потанцевать даму, она так это любит!
— С удовольствием!
Мы встали, обняли друг друга за плечи, и мелодия мягко подхватила и понесла нас далеко отсюда: от периметра с колючкой, от КСП, контролеров, собачьего лая. Когда закончилась музыка, мы так и продолжали стоять, немного покачиваясь в такт ушедшей песне.
— Серёжик, поздно уже, давай спать располагаться, я только посуду помою. Я помог отнести маме чашки-тарелки в помещение с двумя большими раковинами, а сам пошёл в комнату готовиться ко сну и незаметно для себя задремал не дождавшись маму, но моментально очнулся, услышав, как она закрыла дверь, плотно задвинув защёлку.
— Сыночек, ты спишь?
— Да нет, мам, только глаза прикрыл, а спать не хочу.
— Давай я рядом лягу, поговорим ещё, а потом уйду к себе на кровать?
— Конечно, мамочка!
Она потушила свет, зашуршала в темноте снимаемой одеждой – блузкой и юбкой и в одной шелковой, обалденно красивой комбинации, скользнула ко мне под одеяло, прижалась, приобняла.
— Серёжа, а кто здесь твои товарищи, как вы справляетесь?
Я вкратце рассказал о системе « семеек» на зоне, когда несколько человек собираются вместе, делятся всем, от курева до одежды, защищают друг друга и т.д, и т.п.
— Да, интересно, - вздохнула мама, - даже за колючкой возможны нормальные отношения между людьми. А как вы обходитесь, - мама сделала паузу, - ну… сам знаешь без чего, молодые же, кровь играет?
Да, кровь играла, да так, что мой друг, почувствовавший тёплый, женский бочёк, своим напором рвал трусы по швам, стараясь вырваться из плена. Я терпеливо объяснил маме про порядки в отряде, про « опущенных», из которых 90% не были пидорасами в полном смысле этого слова, просто попали в « голубой угол» по беспределу или из-за своих косяков.
Зато остальные 10 % эксплуатировались зэками на полную катушку, но мне было западло в грязное дупло лазить или в беззубый рот, и я, как и многие другие, дружил с Дуней Кулаковой по нескольку раз в день. Всё это я расскащзал завуалировано, но мама поняла и, погладив мягкой ладошкой по моей короткой причёске, прошептала:
— Бедненький, как же тебе тяжело, - и тихонько заплакала.
— Мамочка, я сам виноват во всём, тут пенять не на кого, - стал я успокаивать маму, гладить её по голове, плечам, и мой торчащий член непроизвольно упирался ей в бедро, а в голове билась одна мысль – сходить в туалет и сдрочнуть. – Не плачь, я тебя люблю сильно-сильно!
Мама ещё сильнее прижалась ко мне, словно не замечая мощного стояка и быстро, быстро зашептала:
— Серёженька, я тебя тоже сильно люблю! Видишь, как ты сильно возбудился, может быть это и неправильно, ведь с мамой лежишь, но, бедненький мой, я всё понимаю! Я, до того, как ты пришёл, с одной женщиной познакомилась, Наташей зовут. Она к сыну уже в третий раз приезжает, призналась мне, что каждый раз даёт ему разрядиться, ну, ты понимаешь. Это, конечно, поперёк морали и норм человеческих, но кто их придумывал, эти нормы?! Пусть это ненормально, но я так решила!
Я с замиранием сердца почувствовал, как мягкая, нежная мамина ладонь залезла в мои трусы, обняла напряженный ствол и начала его тихонечко гладить.
— Может быть ты возненавидишь меня, будешь проклинать, - продолжала мама, но я прервал её монолог лёгким поцелуем в пухленькие губы и положил руку на попку, сказав этим всё. Она глубоко и как-то обреченно вздохнула, прижалась ко мне изо всех сил и взяла мои губы в сладкий плен, запустив в рот свой острый язычок. Поцелуй получился настолько долгим, что мы оба задохнулись и, отлепившись друг от друга, обессилено лежали на спине, а у меня вообще ум за разум зашёл, и я не знал, что делать дальше. Будь на месте мамы другая женщина, она уже бы криком исходила под моими толчками, но мама, мой самый любимый в этом мире человек?! От всех этих мыслей член стал заметно опадать, а яйца сильно болеть. Мама заметила это и с болью сказала:
— Я была права, я противна тебе даже в качестве утешения, да и не мудрено старуху не хотеть.
— Мамочка, какая ты старуха?! Прости, просто я сейчас привыкну к этой мысли, и всё будет хорошо.
Видя мои сомнения и страдания, мама решила взять инициативу в свои руки, в прямом смысле этого слова. Я почувствовал, как её пальчики подцепили резинку моих трусов и стали настойчиво и нежно спускать их вниз, чему я помог шевеля ногами. Затем мама приподняла попу и резко сняла комбинацию, оставшись только в белых, кружевных трусиках, отбросила шёлк в сторону, крепко всосалась в мои губы, положив одну ладонь на пробуждающийся хуй, а второй гладя меня по плечам и груди. « Будь, что будет!» - подумал я и резко подмял маму под себя и торопливо стал снимать кружева с бархатистых, горячих бёдер.
— Серёженька, не спеши, мой родной, у меня мужчины почти год не было.
— А как же Павел? – оторопел я.
— Он очень хороший, заботливый, но с этим делом у него капитальный сбой, ходит по врачам, но пока безрезультатно, вот так-то.
— У меня там, наверное, всё паутиной заросло, - хихикнула мама, и этот её смешок окончательно вывел меня из ступора, я полностью осознал, что рядом лежит шикарная женщина, абсолютно голая, пусть мама, но я хочу её так сильно, как не хотел до этого никого. Руки легли на мамину грудь и стали её осторожно массировать, теребя пальцами соски и постепенно спускаясь всё ниже и ниже, пока ладонь не легла на мягкий холмик лобка и не потянула вниз трусики, убирая последнюю преграду.
В окно светила луна, и мне было хорошо видно мамино белое тело, такое манящее, такое желанное, зовущее к себе. Мамина пизда была аккуратно подбрита и, не смотря на дикость и неоднозначность ситуации предстоящей ебли с родным сыном, обильно текла. У меня самого друг плакал прозрачными, резко пахнущими капельками и был готов взорваться в любую секунду. Мы в очередной раз слились в далеко не родственном поцелуе, и мама, широко раздвинув ноги, потянула меня на себя, поелозила попой, и хуй, как скоростной локомотив, ворвался во влажный, горячий тоннель, раздвигая эластичные, узкие стенки.
— Серёженька, помедленнее, мне больно, - простонала мама, и я, опомнившись, стал осторожно и нежно прокладывать себе путь, пока не упёрся пылающей головкой в донышко, вырвав у мамы ещё один стон, но не боли, а наслаждения. Не спеша, мы начали двигать тела навстречу друг другу, раскачиваясь на волнах страсти, и хватило то меня на полминуты: острая волна прокатилась от генеталий к голове, я прорычал что-то и начал изливаться в маму, дрожа в оргазме, как в приступе лихорадки. Мама обхватила меня крепко за задницу, прижала к себе, словно хотела проглотить всего, без остатка, засунуть в животик, из которого я появился когда-то. Потом мы лежали рядом: мама положила мне голову на плечо, пальцами теребила волосы на груди и шептала:
— Маленький мой, не расстраивайся, что так быстро всё получилось, это потому что было долгое воздержание, ведь главное, что мы это сделали, хотя мне до сих пор стыдно.
Я, в который раз, накрыл её губы своими, засунул язык в милый ротик и начал там движения, имитирующие маленький минет, а мама отвечала тем же. Она встала с кровати, достала из сумки халат, согнувшись и показав мне манящую темноту между полужопок.
— Пойду помоюсь, ты меня наполнил, что аж в ушах булькает, - хохотнула она, - а ты не вздумай спать!
— А ничего, что я вовнутрь? – испугался я.
— Всё нормально, эти три дня можно, - и она, открыв дверь, выпорхнула в коридор. Последняя фраза мамы обещала, что три дня пройдут в такой неге, что я буду помнить их всю жизнь! Пронеслись минуты ожидания, скрипнула дверь, стукнула защёлка, и мама, рывком сбросив с себя халат, нырнула ко мне. Она обалденно пахла земляничным мылом и тут же начала влажным полотенцем вытирать моего бойца, который уже проснулся, потянулся во весь рост и стоял покачиваясь.
— Ах ты, миленький, - причитала мама, обтирая хуй, - потрудился и опять готов к работе, как оловянный солдатик! Бедненький, сейчас мама тебя успокоит.
Она поцеловала головку, но не взяла её в рот, а посмотрела на меня и быстро заговорила:
— Коли мы смогли перейти эту грань, о три дня мы не мама и сын, а любовники и будем делать всё, что хотим! Ты будешь воплощать свои фантазии, а я – свои, хотя самую главную я уже претворила в жизнь. Мне стыдно сказать, но когда я постоянно видела дома твоё накаченное тело, я представляла нас вместе, в одной кровати, как сейчас. Меня имел Паша, а я фантазировала, что это сын вколачивает свою дубинку, я даже подсматривала за тобой в душе, вот такая я развратная мать!
— А почему ни разу не намекнула, если хотела? –напрямую спросил я и потёрся о мамино бедро напряженной залупой.
— Ну, мечта это одно, а действительность с её правилами и порядками – другое. Это сейчас можно всё, потому что…
Потому что! – закончила мама и поцеловала меня в грудь, живот, пупок, взяла член в руку, повела плотью по своим щекам, подбородку и, облизнув головку, начала медленно вводить её в тёплое нутро своего ротика. Я натянулся, как струна, в голове вновь зазвенело, и хуй непроизвольно двинулся вперёд, ощущая трепещущий язычок и внутреннюю мягкость щёк.
— Мамочка, я тоже хочу поцеловать тебя, пожалуйста!
Она, не выпуская любимую игрушку изо рта, уселась мне на живот, приподняла попу, и напротив моего рта расположились булочки и пирожок, разделенный надвое щёлкой, по которой я тут же провёл языком, вызвав у мамы лёгкую дрожь в животе. Я лизал и сосал мамину писю, засовывал язык в дырочку, как можно глубже, одновременно испытывая обалденные ощущения от маминых губок на своём члене, пока не понял: всё, кончаю! Одновременно с толчками моего хуя, мамина пизда взорвалась и оросила меня пряно пахнущей жидкостью, которая перепачкала мне всё лицо и попала в рот, заставив сглотнуть. Вкус не очень, но ничего, пойдёт! Мама стонала и тряслась, сидя на мне, а я тихонько рычал, в общем, вечер удался, хотя оба мы этого боялись! В полной отключке откинувшись на кровать, мы моментально уснули, голые, потные, плотно прижавшись друг к другу.
Утром я по привычке проснулся очень рано, часов в пять, чуть было не бросился одеваться и готовиться к утренней поверке, но вовремя опомнился и засеменил по коридору в туалет. Сделав все дела, вернулся в комнату, закрылся и в свете полной луны, залюбовался мамой. Она лежала на боку, еле прикрытая простынёй, грудь свесилась на бок, а лёгкая накидка задралась вверх, обнажив наполовину симпатичную попу, а у меня – утренний стояк!
Кто служи в армии, знает, что такое просыпаться со стоячим другом, а у зэков это – втрое сильнее! Я осторожно опустился на кровать рядом с мамой и, чуть дыша, положил руку ей на грудь, помял её немного и начал спускаться по животику к сладкой пещерке, прошёлся по коротким, жёстким волосикам, чуть-чуть раздвинул ножки и, нащупав пальцем бугорок клитора, начал нежно теребить его, на что мама ответила глубоким вздохом, открыла глаза, затянутые сонной поволокой и прошептала:
— Что, уже утро?
Я нежно поцеловал её, чувствуя, как под ласками раздвигаются ноги, приглашая меня и моего друга в гости, аккуратно перевернулся на мягкое тело и почувствовал мамину руку, направляющую вздыбленный хуй в горячую, влажную глубину, вошёл, и начались утренние танцы, сопровождаемые мамиными стонами, поцелуями и шёпотом:
— Родной мой, как я тебя люблю, мне стыдно, но мне сладко, я каждую минуту хочу тебя!
Тела двигались навстречу друг другу, убыстряя темп, истекали потом и похотливыми запахами, метались по кровати, принимая самые фантастические позы. Мама начала дрожать, как от холода, вцепилась зубами в подушку, чтобы заглушить крик, даже какое-то рычание, и забилась подо мной, обильно кончая.
Я, как можно глубже засунул хуй в огнедышащее влагалище и начал наполнять его скопившейся за год, ещё до конца не израсходованной спермой, а было её так много, что простынь под нами вспотела сексуальными выделениями двух тел. Мама отходила от оргазма минут пять, а когда успокоилась, обняла меня и моментально уснула. А потом были три дня и три ночи, наполненные любовью сына к матери, матери к сыну.
Ну и пусть, что любовь эта была греховной по меркам ханжей, мы не жалели и не жалеем об этом! А через два месяца мне пришло письмо с воли, от мамы: « Серёжа, сынок, здравствуй! Как ты там, как здоровье? Дома всё хорошо, а из новостей главная – у тебя скоро будет брат или сестрёнка! Павел рад ужасно, на руках меня носит, а я боюсь, как рожать буду в мои-то годы? Ты рад?»
Да, я был очень рад, потому что знал, чей это ребёнок, которого сейчас бережно вынашивает мама.
393