Третьекурсник с погонялом Беляш догнал свою хохочущую одногруппницу Леру у раздевалки, обхватил за талию и поволок назад:
— Пошли, сучка, не рыпайся... щас всё всем расскажу, какая ты крыса...
Лера, не переставая звонко смеяться, вцепилась в решётку раздевалки:
— Караул! Насилуют!
Её пронзительно-звонкий голос разнёсся по пустому коридору училища.
— Пошли, — шипел Беляш, срывая с решётки руки Леры, — Ща Семёна позову, будешь знать как крысить!
Лера была высокой, страшненькой и тощей, а Беляш маленьким, прыщавым и щуплым, так что это была борьба практически равных противников. Лера продолжала смеяться:
— Ка-ра-ул, убивают!
Свитер её задрался, обнажив плоский голый живот:
— Ладно, Белый, хорош, пошутили и хватит, не брала я твой маркер...
— Не рыпайся, морда крысиная...
Сзади послышался звук каблуков по плитке.
— Беляков! — раздалось по коридору.
Беляш остановился.
— Что тут происходит? — Анна Михайловна быстро подошла, оттянула его за плечо от Леры. — Что тут происходит?! Я тебя спрашиваю, Беляков!
Лера встала ровно, оправила расписной свитер и скатавшиеся на костлявой заднице джинсы:
— Беляков опять приставал ко мне, Анна Михайловна.
Анна Михайловна вздохнула, взяла Белякова за плечо:
— Герасименко, иди в класс. Беляков, пошли со мной...
— Ну, Ан Михална...
— Пошли, пошли! Герасименко, скажи, чтоб в кабинете не шумели. Я скоро к вам зайду.
Лера побежала прочь.
— Идём, Беляков. Ты, я вижу, совсем обнаглел. Вчера Тихонову в сугробе искупал, сегодня Герасименко по полу возишь...
— Ан Михална, я не буду больше...
— Иди, иди. Не упирайся. Вчера Тихонова плакала в учительской! А, кстати, почему ты не зашёл ко мне вчера после занятий? Почему? Я же велела тебе.
— Ну, я зашел, Ан Михална, а вас не было.
— Не было? Ты и врёшь ещё очень нагло. Молодец, Беляков.
Анна Михайловна подошла к своему кабинету, распахнула дверь:
— Заходи, Беляков, не стесняйся.
Беляков медленно вошёл.
Анна Михайловна бросила ключи на стол, села, кивнула Белякову:
— Иди сюда.
Он медленно побрёл к столу и встал напротив.
Анна Михайловна сняла очки, потерла переносицу, вздохнула и устало посмотрела на него:
— Что мне с тобой делать, Беляков?
— Я больше не буду, Анна Михайловна, честное слово...
— Да, эти честные слова твои, сколько раз я их уже слышала... — усмехнувшись, она встала, подошла к окну, зябко повела полноватыми плечами. — Что у тебя вчера с Тихоновой вышло?
Беляков замялся:
— Нууу... я прооосто...
— Что, просто? Просто обидел девочку? Так просто — взял и обидел!
— Да я не хотел... просто мы в снежки играли, а она мне в лицо попала...
— И за это надо было насыпать ей снега за шиворот и в сапоги?
— Нууу... так вышло...
— Поэтому ты ей юбку задирал?
— Да я не задирал... просто...
Анна Михайловна подошла к нему:
— Задирал, Беляков, ещё как задирал. Но зачем? Зачем?
— Не знаю...
— Но цель-то, цель-то была какова? Ты что, хотел посмотреть, что под ней?
— Да нет...
— Ну а зачем тогда задирал?
— Не знаю...
— Просто хотел посмотреть, что под юбкой? Ну-ка по-честному! А?!
— Да...
Анна Михайловна засмеялась:
— Какой ты глупый... Что у тебя под штанами?
— Ну, трусы...
— У девочек — тоже трусы. Колготки, а потом трусы. Ты разве не знаешь, что девочки тоже под колготками или джинсами носят трусы?
— Знаю... знал...
— Врёшь, Беляков, врёшь! — она наклонилась к нему. — Неужели правду так тяжело сказать? Тебя не трусы интересовали и не юбка! А то, что под трусами!
Беляков ещё ниже опустил голову.
Анна Михайловна слегка тряхнула его за плечи:
— Вот что, значит, тебя на самом деле интересовало!
— Нет... нет... — бормотал Беляков.
— И ведь стыдно-то не это, не это, Беляков. Это, как раз, естественно... Стыдно, что ты не можешь сказать мне правду! Вот что стыдно! Тебя ведь Серёжей звать?
— Да.
— Надеюсь, хоть тут не врёшь, наглый врун и лжец!
— Да я могу не врать... могу...
— Нет, не можешь!
— Могу...
— Тогда скажи сам.
Анна Михайловна села за стол, подпёрла подбородок рукой.
Беляков шмыгнул носом, поскреб щеку:
— Ну я...
— Без ну!
— Ну... меня интересовало... что там под колготками... под юбками... под трусами... у девочек... просто так интересовало...
Анна Михайловна понимающе покачала головой:
— Сколько тебе лет, Беляков?
— Восемнадцать.
— Восемнадцать... Взрослый уже человек. У тебя сестра есть?
— Нет.
— А подружка?
— Нет.
— И не целовался с девочками?
— Нет.
Анна Михайловна повертела в руках перьевую ручку:
— Нет... Слушай! А на прошлой неделе ты дрался с Таней Дудник! Ты тоже хотел посмотреть, что у неё под трусами?!
— Да нет, нет... это я... там совсем другое дело было...
— Ну-ка, посмотри мне в глаза. Сейчас хоть не ври.
Беляков снова опустил голову.
— Врёшь. Опять. Ведь тоже хотел посмотреть. Правда? А?
Он кивнул.
Анна Михайловна улыбнулась:
— Беляков, ты только не думай, что я над тобой смеюсь, издеваюсь, или собираюсь наказывать за это. Это совсем другое дело. Тебе восемнадцать лет. Самый любопытный возраст. Всё хочется узнать, всё увидеть. Я же помню, я тоже была когда-то восемнадцатилетней. Или ты думаешь, завуч так и родился завучем? Была, была девчонкой. Но у меня был брат Дмитрий. Да и сейчас есть. Старший брат. И когда пришла пора, он мне всё показал. Чем мальчик отличается от девочки. И я ему всё показала. Вот. Так просто. И никому не потребовалось юбки задирать. А выросли нормальными людьми. Он летчик гражданской авиации, я завуч в ПТУ, оба семейные, с детьми, а он уже и с внуком. Вот так.
Беляков исподлобья посмотрел на неё.
Анна Михайловна продолжала улыбаться:
— Как видишь, всё очень просто. Правда, просто?
— Ну да... вроде...
— Ну, у тебя есть какая-нибудь родственница твоего возраста?
— Нет. У меня брат родной есть... младший... и два двоюродных... а сестёр нет...
— Ну, а подруга, настоящая подруга есть у тебя? Подруга в лучшем смысле, друг настоящий? Которой можно доверить всё самое сокровенное?
— Нет... Людка... нет...
Анна Михайловна отложила карандаш в сторону, почесала висок:
— Жалкое вы поколение. Ни сестёр, ни подруг... Наделают потом глупостей...
С минуту помолчав, она встала, подошла к двери, заперла её двумя поворотами ключа. Потом, быстро пройдя мимо Белякова, задернула шторы на окне:
— Запомни, Беляков, заруби себе на носу: никогда не старайся узнать что-то нечестным путем. Это знание тебя только испортит. Иди сюда.
Беляков повернулся к ней.
Она отошла от окна, подняла свою коричневую юбку и, придерживая её подбородком, стала спускать колготки, сквозь которые просвечивали красные трусики.
Беляков вобрал голову в плечи и попятился.
Анна Михайловна стянула колготки, сунула обе ладони в трусы и, помогая задом, спустила их до колен.
Беляков отвернулся.
— Стой! Стой же, дурак! — придерживая юбку, она схватила его за руку, повернула к себе. — Не смей отворачиваться! Для тебя же стараюсь, балда! Смотри!
Она развела полные колени, потянула за руку Белякова:
— Смотри! Кому говорю! Беляков!
<
p>Беляков посмотрел и снова отвернулся.
— Смотри! Смотри! Смотри!
Она надвигалась на него, растопырив ноги.
Губы Белякова искривились, он захныкал.
— Смотри! Ты же хотел посмотреть! Вот... вот... смотри...
Она выше подняла юбку.
Беляков плакал, уткнув лицо в рукав.
— Ну, что ты ревёшь, Беляков. Прекрати! Замолчи сейчас же. Ну, что ты испугался? Замолчи... да замолчи ты...
Она потянула его к стоящим вдоль стены стульям:
— Садись. Сядь и успокойся.
Беляков опустился на стул и зарыдал, зажав лицо руками.
Анна Михайловна быстро опустила юбку и села рядом:
— Ну, что с тобой, Беляков? Что с тобой? Серёжа?
Она обняла его за плечи.
— Хватит. Слышишь? Ну, что ты — девочка? Первоклашка?
Беляков продолжал плакать.
— Как не стыдно! Ну, хватит, наконец. Ты же сам хотел этого. А ну-ка, замолчи! Так распускаться! Замолчи!
Она тряхнула его.
Беляков всхлипнул и смолк, съёжившись.
— Ну вот... вытри слезы... разве можно реветь так... эх ты... балда...
Всхлипывая, Беляков протёр рукавом глаза.
Анна Михайловна погладила его по голове, зашептала:
— Ну, что ты? Чего ты испугался? А? Ответь. Ну-ка ответь! А? Ответь.
— Не знаю...
— Ты что, думаешь, я расскажу всем? Глупый. Я же специально окно зашторила. Обещаю тебе, честное слово. Я никому не расскажу. Понимаешь? Никому. Ты веришь мне? Веришь?
— Верю...
— Чего же тогда испугался?
— Не знаю...
— И сейчас боишься? Неужели боишься?
Не боюсь... — всхлипнул Беляков.
Анна Михайловна зашептала ему на ухо:
— Ну, честное партийное, никому не скажу! Честное партийное! Я ведь в партии осталась, не то что некоторые! Ты же знаешь, что это такое — честное партийное?
— Ну... знаю...
— Ты мне веришь? А? Говори. Веришь? Я же для тебя стараюсь, глупый. Потом спасибо скажешь. Веришь, говори?
— Ну... верю...
— Не ну, верю! А верю, Анна Михайловна.
— Верю, Анна Михайловна.
— Не будешь реветь больше?
— Не буду.
— Обещаешь?
— Обещаю.
— Ты ведь был пионером?
— Был.
— Дай честное пионерское, что не будешь реветь и никому не скажешь!
— Честное пионерское.
— Что, честное пионерское?
— Не буду реветь и никому не скажу...
— Ну вот. Ты наверное думал, что я смеюсь над тобой... думал, говори? Думал? Ведь думал, оболтус, а? — тихо засмеялась она, качнув его за плечи.
— Немного... — пробормотал Беляков и улыбнулся.
— Глупый ты, Беляков. Тебе что, действительно ни одна девочка это место не показывала?
— Неа... ни одна...
— И ты не попросил ни разу по-хорошему? Посмотреть?
— Неа...
— А хотел бы посмотреть? Честно скажи — хотел бы?
Беляков пожал плечами:
— Не знаю...
— Не ври! Мы же на чистоту говорим! Хотел бы? По-пионерски! Честно! Хотел бы?!
— Ну... хотел...
Она медленно приподняла юбку, развела пухлые ноги:
— Тогда смотри... смотри, не отворачивайся...
Беляков посмотрел исподлобья.
Она поправила сползшие на сапоги колготки и трусы, шире развела колени:
— Смотри. Наклонись поближе и смотри...
Шмыгнув носом, Беляков наклонился.
— Ну, видишь?
— Вижу...
— Что видишь?
— Ну... волосы...
— А что же сначала испугался? А?
— Не знаю... Ан Михална... может не надо...
— Как тебе не стыдно! О чём ты только что говорил? Смотри лучше!
Беляков молча смотрел.
— Тебе видно хорошо? — наклонилась она к нему. — А то я встану вот так...
Она встала перед ним.
Беляков смотрел на её густо поросший чёрными волосами пах. специально для bеstwеаpоn.ru Над ним нависал гладкий живот с большим пупком посередине. На животе ясно проступал след от резинки.
— Если хочешь, можешь потрогать... потрогай, если хочешь... не бойся...
Анна Михайловна взяла его ещё влажную от слез руку, положила на лобок:
— Потрогай сам... ну... потрогай...
Беляков потрогал мохнатый холмик.
— Ведь нет же ничего страшного, правда? — улыбнулась покрасневшая Анна Михайловна. — Нет? А? Нет, я тебя спрашиваю?
Голова её покачивалась, накрашенные губы нервно подрагивали.
— Нет.
— Тогда потрогай еще.
Беляков поднял руку и снова потрогал.
— Ну, потрогай ещё. Вниз. Вниз потрогай. Не бойся...
Она шире развела дрожащие ноги.
Беляков потрогал её набухшие половые губы.
— Потрогай ещё... ещё... что ты боишься... ты же не девочка... пионер все-таки...
Беляков водил ладонью по её взмокшим гениталиям.
— Можно сзади потрогать... там ближе даже... смотри...
Она повернулась к нему задом, выше подняла юбку.
Потрогай сзади... ну, потрогай...
Беляков просунул руку между пухлыми ягодицами и снова наткнулся на влажные половые губы.
— Ну вот... потрогай... потрогай побольше... теперь снова спереди потрогай...
Беляков потрогал спереди.
— Теперь снова сзади... вот так... потрогай посильнее... смелее, что ты боишься... там есть дырочка... найди её пальцем... нет, не та, ниже... вот. Просунь туда... вот...
Беляков просунул палец в скользкое влагалище.
— Вот. Нашел... видишь... дырочка... — шептала Зинаида Михайловна, сильнее оттопыривая зад и глядя в потолок. — Нет... побудь еще там... вот... добавь ещё пальчик... ещё один... дааа... встань... что ты сидя.
Беляков встал, не вынимая пальцев.
— Одной рукой сзади пощупай, а другой спереди... вот так...
Он стал трогать обеими руками.
— Вот так. А хочешь и я у тебя потрогаю? Хочешь?
— Не знаю... может не надо...
— А я знаю, что хочешь... я потрогаю только... ты же у меня трогаешь... мне тоже интересно...
Она нащупала его ширинку, расстегнула и пошарила рукой:
— Вот... вот... видишь... у тебя небольшой такой... но твёрдый... вот... то ты уже... потрогай ещё, не бойся... вот... и ты можешь в дырочку войти им... вот... а сейчас ещё рано... зачем ты руку убрал... еще потрогай... ай... оооохххх... нет... не вынимай его... да... в меня... уффф...
Зазвенел звонок.
— Ну хватит... — она резко выпрямилась, быстро подтянула трусы с колготками, поправила юбку. — Хватит... ну, ты никому не скажешь? Точно?
— Нет, не скажу...
— Честное пионерское?
— Честное пионерское.
— Ведь это наша тайна, правда?
— Ага.
— И ребятам не скажешь?
— Не скажу.
— И брату?
— И брату.
— И маме?
— И маме.
— Поклянись. Подними руку и скажи — честное пионерское.
Беляков поднял надо лбом липкую ладонь:
— Честное пионерское.
Анна Михайловна повернулась к висящему над столом цветному портрету улыбающегося Сталина в белом кителе:
— Честное партийное...
Звонок снова зазвенел.
— Это что, на перемену или на урок? — пробормотала завуч, трогая ладонью свою пылающую щеку.
— На перемену... — подсказал Беляков.
Анна Михайловна подошла к окну, отдёрнула шторы, потом повернулась к Белякову:
— Я не очень красная?
— Да нет...
— Нет? Ну, беги, тогда. И постарайся больше не хулиганить. А то снова вызову.
Она стала отпирать дверь:
— Беги... постой! Ширинку застегни.
Отвернувшись, он застегнул ширинку.
— У вас что щас?
— Биология...
— В триста четвёртом?
— Да, наверху там...
— Ну иди.
Она распахнула дверь.
Беляков шагнул за порог и побежал прочь.
Анна Михайловна рассеянно улыбалась.
281