— Ну, разумеется правильно, как же иначе — слегка улыбаюсь я ей тёплой, почти дружеской улыбкой.
— Почему же ты тогда молчишь, когда я разговариваю с тобой! — голос её начинает обиженно дрожать.
Я смотрю на неё, покручивая бокал в руке, рассеянно любуясь отблесками играющего в нём красного вина.
Как объяснить ей, ещё только начавшей самостоятельную жизнь, что я просто любуюсь ею, этим вечером, этим таинственно мерцающим вином в бокале, наслаждаюсь полумраком и что мы с ней только вдвоём, что рядом нет бесконечной суеты марионеток, считающих себя личностями.
Как мне объяснить ей, что можно наслаждаться каждым движением пока ещё девичьего, но уже женственного тела.
И даже то, что она машинально пытается играть по общим правилам я прощаю ей, — в ней этого меньше, чем в других!
Даже робкая надежда, что она просто начнёт впитывать этот полумрак и одиночество в микрокосме уютной квартиры, так же молчаливо как я, где-то в глубине моего сознания тихонько греет мне душу.
Пройдёт время и возможно она поймёт пустоту фраз и всю никчёмность болтовни этого бесконечного театра масок.
Но врят ли она сможет это понять сейчас и даже объяснять это ей не хочется — пусть живёт в счастливом неведеньи!
Но надо подыграть девочке — она и так страшно напугана и напряженна своим поступком, одна в квартире с фактически незнакомым мужчиной — и я начинаю разговор, рассказываю анекдоты, забавные случаи, новости из этого текучего, а больше суетливого мира — я прошёл эту школу обезьяних ужимок, я вежлив и корректен, я сама галантность, я в этом даже не участвую лично — все шаблоны уже давно отработанны, я даю ей возможность почувствовать себя комфортно — эмансипе рассуждающей на высокие и отвлечённые темы, за которой по шаблонной принятой в обществе схеме, красиво и благородно ухаживает половозрелый, подающий большие надежды перспективный самец, которого она своей красотой, умом, обаянием, и другими несомненно очень ценными в современном развитом обществе качествами держит около себя.
Я даже преданно-восхищенно (с лёгкой ленцой неторопливости благородства), гляжу ей в глаза, чтобы её иллюзия не только власти надо мной, но что более важно для неё стабильности этой власти была полной.
Я даю ей это, чтобы её поведенческие программы сидящие у неё глубоко в подкорке, получили то, что им надо и наконец-то выполнив своё предназначение, перестали (хоть на короткое время) функционировать и отпустили её.
Она постепенно замолкает — ведь её задача в охмурении этого самца и загнания его в стойло общественных норм, обеспечивающих ей её личное выживание выполнена — он покорён и всецело служит ей — вон как преданно смотрит в глаза, готовый выполнить любое желание.
Она расслабляется, начинает как и я впитывать бытиё вокруг, вот уже наслаждается каждой деталью света, полутени, звучания музыки, теперь уже моих движений — и вдруг понимает, что всё это маска — надетая мной, чтобы мои сто килограмм мяса и костей не казались страшными её 60.
Волна гнева и праведного негодования начинает подыматься в ней —
Я замечаю её и сожалеюще (вот ты и повзрослела девочка — у хорошего учителя и ученик быстро учится), улыбаюсь ей, готовый через минуту испариться из эпицентра рождающегося вулкана, на далекий и солнечный Марс, где я обычно и обитаю.
— Зачем ты так???! — неверяще, дрожа ресницами, смотрит она в глубь моих глаз, ещё сомневаясь в верности своей догадки.
— Ты сама этого хотела — тебе это было необходимо — просто отвечаю я.
Она прогоняет в памяти, весь ход вечера и замечает момент, который я зациклил, остановив дальнейшее развитие событий.
— Но почему ты не... ?? — она мучительно краснеет, своей изумительной алебастровой кожей.
— Не воспользовался тобой? Я не хотел причинить тебе боль.
— Врёшь! — уверенно заявила она, скажи мне правду.
— Скажи ты любишь бороться?
— Бороться? — переспросила она — в каком смысле?
— Ну вот выходить на татами обхватывать потного, здоровенного злого мужика, с тупым бычьим взглядом — взгляд её слегка затуманился от описанной картины — который всё это делает, как и другие потные злые здоровенные мужики последние две тысячи лет, одним и тем же десятком приёмов, ради того чтобы все видели, что он эти десять приёмов, один раз может сделать лучше, чем другие потные здоровенные мужики, но уже немножко старые и поэтому не очень злые. — безжалостно закончил я.
— Ты что спятил — я же девушка — ошарашено заявила она — мне не положенно.
— Да??! — недоверчиво протянул я, профессионально оглядывая её прикидывая сильные и слабые бойцовские стороны её тела.
— Ты что!!! — заметив мой взгляд, судорожно отодвинулась она — совсем крейзи!
— Да так ничего — торопливо спрятав, глаза ответил я, всё таки успев отметить пару редких особенностей, и чтобы успокоить её выдал очередную дозу откровенности о себе, это всегда действует успокаивающе
— Я танцевать люблю! — с апломбом заявил я — вдвоём, — чисто машинально добавил, проговорившись.
— Мы же сегодня танцевали — непонимающе сказала она.
— Я танцевал — честно, как щенок баскервилей, глядя ей в глаза, потвердил я.
— А я что делала! — сузила она свои прозрачные как северные озёра глаза.
Я молчал, ибо бесполезно сейчас открывать то, что она может понять только сама,
— я боролась да??? Даже в танце! Как последние две тысячи лет, чтобы показать, что я борюсь лучше чем немножко старые, да
Скупая мужская слеза, бережно храня, ресурсы моего тела одиноко, выкатилась наружу, посмотрела на своих коллег по отражению собой мира в её глазах — и отразив момент времени, где двое наконец-то поняли друг друга бесследно исчезла, прокатившись коротким бегом по моей коже. Она знала своё место — мир гораздо лучше отражается в слезинках понимания истины женских глазах — особенно на таких длинных и пушистых ресницах как у неё.
Часть 3-ая «Сладкая пытка».
— Ага!! если я не буду с тобой бороться, то... — она опять, покраснела до концов ушей, даже мягкие бархатистые мочки и те стали насыщенно пунцовыми, даже на расстоянии пахнув в лицо жаром жгучей смеси гнева и стыда, перемешанного с отчаянным ритмом сумашедше бьющегося девичьего сердца.
— Ну почему, вовсе необязательно — рассеянно заметил я, гадая когда окажусь за дверью — прямо сейчас или через минуту, уже сосредоточенно вспоминая, в чём пришёл и что где положил, чтобы потом не махать голыми руками на морозе, а на улице не май месяц, между прочим, не май и как говорил Бендер — «это не Рио-де-Жанейро», а столица деревень чёрт бы её подрал, вместе с её солнечным летом!
— Ты что — ИЗВРАЩЕНЕЦ?! — словно жуткую тайну с грифом «абсолютно секретно — застрелиться перед прочтением», выдохнула она мне горячим шепотом, взглядом округлившимися глаз, напряжённо нагибая свою лебединую шею, чтобы заглянуть в мой опущенный, погружённый в себя взгляд.
«Какие у неё всё таки прозрачные, глубокие глаза... нет в серых глазах есть что-то определённо чаруещее, на них можно запросто часами медитировать, гораздо круче чем на что-либо» — подумал я, а вслух сказал, чисто машинально —
— ну... всё относительно... а доставить друг другу удовольствие без раскаяния (я специально не стал. .. произносить «ласкать» или «любить», чтобы не вводить её в заблуждение), есть сотни способов.
— Но как ты можешь... — пораженно воскликнула она ошарашено глядя на меня, с расширенными, как у «поплывшего» нарка зрачками.
— Для близкого человека — запросто!!! — уверенно ответил я —. .. да и он как правило в долгу не остаётся, — добавил чисто машинально — нет эта белая кожа — просто чудо какое-то!!! — она опять стала похожа на пунцовую розу, а приоткрывшиеся сочные губы, с неизвестно откуда взявшимися на них бисеринками пота, ненавязчиво качнули меня и мир вокруг стал плавно исчезать в ватной дымке. Барахтаясь, как неоперившийся подранок в этом вязком тумане, поглощающем последние капли и без того на всё уже давно согласного рассудка, и уже по опыту зная, чем всё это может кончиться и какой сволочью я потом буду себя чувствовать, (а сломанной кукле, ещё вчера уверенной в своей исключительности я вообще не центр психологической реабилитации), начинаю по возможности без ломки мебели и грохота (что с моей комплекцией вовсе не такая простая задача), в стиле «а-ля ниндзя» в окружении, по стеночке, по стеночке ретироваться, к заветному выходу из этой гормональной ловушки природы на Homo Sancties. Дверь становится, периодически выныривая из тумана, с каждым судорожным движением, плавно кружась и раскачиваясь всё ближе и ближе, спасительная свобода уже стал едва ощутимо ощущаться запах свежести — так пахнет для мужчины свобода, но...
Но недаром аквалангистов учат, не делать судорожных движений в воде рядом с хищниками — дальнейшее уже не зависит не от меня не от неё. Одним скользящим движением (чёрт! — может она скрытая ниндзя??!), этот полуребёнок оказывается прижавшимся ко мне и уже требовательно, ухватив меня за лацканы целится в меня какой-то своей супертирадой всех времён и народов в соло-исполнениии.
— Ай спасибо! Ай молодца! — да лучшего ты не могла сделать для мужчины — судорожно вцепившееся в одежду руки отрезвляют круче ледяного душа, теперь когда от меня собираются что-то требовать, я собран и ясен рассудком, как Будда на горе Будды, в день Буддостояния.
Бластеры моих соколячих, кошачьих а также просто дышащих холодным интересом энтомолога к миру насекомых, глаз просто и незайтеливо классифицируют агрессора, на всех доступных мне уровнях и измерениях, непринуждённо накачиваясь при этом всеми известными (и неизвестными!), мне видами, губительных для клеточных форм жизни, излучений и частиц, пока ещё сдерживая этот рождающийся смертоносный вихрь, чтобы если вдарить, то без всяких там дилетантств, типа контрольного пинка в голову.
Но настоящая женщина, даже в девичестве — чуткое существо — мгновенно всё уловила и ослабив хватку, походя забыв сногшибательную тираду, с невинным взглядом, доверчиво прикорнувшего к материнской груди, младенца, трепетно дрожа от кончиков ресниц, до кончиков ногтей, привстав на эти самые дрожащие кончики, вся вытянувшись как одна фантастическая живая струна, бесстрашно вдвинулась на полный экран, в сетку прицела, моих полыхающих хаосом бластеров и выдала 6x10 — — если я не буду бороться с тобой, то останусь девственницей???
На этот абсолютно идиотский вопрос, существующий против всех правил логики, физики и всех остальных вроде не самых идиотских наук, я мог только прохрипеть, старательно цепляясь из последних сил, острыми когтями, абсолютно ЧУЖОГО (!) голоса, за края обрыва на котором мы стояли —
— ЕСЛИ ПОЛНОСТЬЮ подчинишься мне...
Внимательно глядя мне в глаза, она, помедлив, кивнула
— Хорошо! я ТВОЯ — делай что хочешь, но помни — ты обещал!!! — звонко и даже торжественно, словно брала посреди прихожей, в свидетели многочисленную толпу богов, духов и прочую живность в радиусе ближайших трёх-четырёх парсеков, прозвенела она и расслабленно, чуть ли не засыпая, горячим воском окончательно, растаяла в моих объятьях (??!), склонив свою голову мне на грудь, слегка вжавшись, замерев там.
Потрясённый, я некоторое время просто стоял, машинально нежно, по отечески, гладя волосы на её голове и затылке.
В голове было абсолютно пусто, не одной мысли просто не было — этот мираж просто не воспринимался реально какое-то время.
Мягко запрокинув её голову и нежно поцеловав её в лоб, так и не дождавшись, когда она посмотрит мне в глаза, какое-то время я просто любовался прелестью её стыдливого смущения. Склонившись к её по детски мягкому ушку, я как кающийся грешник на исповеди прошептал ей...
— Знаешь мужчине иногда бывает очень тяжело сдерживать свои звериные инстикты... и если ты начнешь хоть в чём-то сопротивляться мне... или отказывать в чём-то... я не хочу чувствовать, потом себя сволочью понимаешь?
Она, поражённая этим откровением, подняла на меня свой увлажнившийся взгляд, ресницы её дрожали — Да... конечно... понимаю.
Чёрт как сильны всё-таки шаблоны мозга, она соврала мне, она СОВРАЛА!!! — мой мозг испуганно заметался под черепной коробкой с каждым ударом крови наливаясь отчаянной злостью загнанного в угол хищника. Красная пелена начала плавно стекать сверху вниз, окрашивая мир в красное, прячась вместе с ней!!! от меня в этом красном мареве.
— Тыыыы — прорычал я, удержав испуганно обвисшее тельце в моих руках (если бы она дёрнулась я бы просто отшвырнул её от греха подальше и ушёл) а так я всё еще пытался... пытался... договориться даже не столько с ней, сколько с раздвоенной своей сутью.
— не понимаешшшь... — тихий ужас разрастался в карельских озёрах её глаз, и я стал чувствовать себя главным персонажем улицы Недовязанных на ближайшие две пятилетки, уже чувствуя как открывается мой взор на мириадах постеров, шутеров и просто служебных ориентировок, я сделал нечеловеческое (как всё-таки хорошо иногда не быть человеком!), усилие и посмотрел на мир другими глазами за ориентир в этом хаосе взяв её взгляд, даже воспоминание этого взгляда, сделав его своим кагинава, якорем-кошкой.
В мозгу прояснилось — серые глаза — это так прохладно и спокойно, особенно если в тебе плещет, норовясь перелиться, через глазницы, хаос.
Всё в очередной раз скакнуло, сжалось и прыгнуло обратно, синхронизировав размеры внутри и снаружи жалкого черепа.
Я осторожно разжал, всё что можно было разжать не ломая, в пределах досягаемости и просто, как гид в Эрмитаже, дружески сказал
— Всё очень просто или ты сегодня моя послушная девочка или завтра ты проклянёшь то, что было сегодня, разочаровавшись сама и разочаровав меня.
— Мы уже дали обещание друг другу, что тебе ещё надо! — отчаянно крикнула она мне в лицо.
— Мы? — друг другу??? — с лёгкой иронией спросил я её, ощущая как в этот момент, удивлённо и неверяще затрепетали наши нити.
— ТЫ!!! — СУМАШЕДШИЙ!!! — гневно и НЕВЕРЯЩЕ обвинила она меня, в то же время заворочавшись в моих объятьях, с удивлением обнаружила, что она в них АБСОЛЮТНО свободна, и задумчиво перестала в них суетится.
— Тебя это беспокоит??? — заинтригованно поинтересовался, с наслаждением, похоже, каждой своей клеткой упиваясь восторгом рождающегося момента нового мира.
— Знаешь, а ведь наверное нет?! — отстраненно (!) удивившись, ответила она, киловаттами искренности и взаимопонимания ласково ослепив меня своим улыбающимся МНЕ (!) просветлённым взором.
— так что ТЫ ответишь МНЕ — осторожно, стараясь не делать резких движений, спросил я её. Она оценивающе (&&&&!), и тут же поняв свою ошибку, доверчиво прильнув к моей груди, снизу вверх исподлобья восхищённо, счастливо-удовлетворённо зарываясь в мою грудь, робко-утвердительно спросила
— Ты ведь будешь моим папочкой? — я потрясённо механически кивнул.
Поворочавшись на моей груди и чувствуя, что только в неё зарыться мало, она каким то непостижимым образом нежно распяла (чёрт, наверное быть Христом не так плохо!), меня робко и испытыюще прикасаясь и совершенно естественно устраиваясь, не только у меня на груди и животе, но и гораздо, ГОРАЗДО ниже, мягко и настойчиво продолжая зарываться и распинать моё тело, бугристости и неровности моего тела, возникшие в результате этого процесса, она как профессиональный младенец, неторопливо по-хозяйски разместила во впадинах своего тела, подняв на меня абсолютно невинный и доверчивый вопрошающий взгляд она пролепетала непослушными изогнутыми лепестками? (хотя я точно помню, что это были пухлые створки!), губ, одновременно сосредоточенно пытаясь сквозь одежду, прильнуть к соску на моей груди (что самое странное постепенно настойчиво добиваясь в этом, с виду безнадёжном предприятии, весомых успехов — наверное потому, что мой сосок, чудовищно разбух и казалось вот-вот взорвётся) и нежной змейкой проскользнув (моя уверенность, что штаны на мне плотно сидят, испарилась зыбким утренним туманом), к моему члену, ВЕСЬ (??!), вобрав в свою ладонь деловито и естественно прильнув к нему, полуутвердительно невинно вопросив мня, что самое удивительное заалев при этом только ушками...
— и мамочкой?! — я почему-то сразу почувствовал неудержимое желание плодится и размножаться, заполнить весь мир такими малышками, окружив их всех своей любовью и заботой, нисколько не сомневаясь, что меня им хватит на всех, она ожидая ответа подняла на меня свой слегка смущённый, но такой ожидающий взгляд!
— И МАМОЧКОЙ!!! — как клятву Гиппократа выдохнул я, с детства бывший только убийцей малолетних.
— Ты будешь для меня всем!!! — уверенно заявила она с счастливым апломбом, не знающего проблем младенца — Да???
— Да!!! — и я (мы?? — !!!) нисколько не сомневались в этом
192