— муж моей тёти мистер Браунлоу, окончание —
На следующее утро я пробуждён одним только дядей.
— Вашей тёте немного нездоровится, и она не может придти, — говорит он мне.
— Жалко, что это так, ибо этот маленький парень, как обычно, твёрд.
— Ах, мне так жаль, но тёте действительно нездоровится, мы же оба на неё рассчитывали, я также.
— Что мне делать, дорогой дядя? Ведь он так твёрд и болит.
— Знаешь что, мой дорогой мальчик, позволь-ка мне самому попытаться смягчить его. Я слишком полюбил вас, чтобы оставить в этом состоянии. Правда, я не буду столь хорош, как ваша тётя, при смягчении этой болезненной напасти. Но ведь вчера же вам удалось успешно облегчиться в её седалище, а мне — в вашем. Разве не так? Так попробуем же сегодня, можно ли разместить этого громадного парня в моём седалище. Лично я в этом я мало сомневаюсь. Снимите же свою ночную рубашку, а я свою, так будет удобнее.
В один момент мы оба абсолютные голые. И бросаемся в объятия друг друга и любовно целуемся. Наши языки встречаются в восхитительном всасывании, наши ладони хватаются за дреколы, и у нас получается довольно захватывающее любовное объятие. Затем доктор берёт мой дрекол себе в рот, немного сосёт его и, хорошенько смазав слюной, плюёт на более низкую часть ствола и протирает его вокруг своими пальцами. После этого становится на колени, и выставляет по настоящему красиво округленное седалище, показывая настолько заманчивую светло-коричневую сморщенную дырочку сзади, что на неё не наглядишься. Он желает:
— Увлажни это своей слюной.
Я наклоняюсь и приклеиваю свой рот к аппетитному кусочку, толкаю туда, насколько можно, свой язык, слыша при этом его восхищённые восклицания. Хорошенько увлажнив вход, я потом преподношу к нему свой дрекол; доктор сильно выпячивает мне навстречу свою задницу. Я твёрдо, но медленно надавливаю, и вскоре набалдашник поглощается. Доктор выражает очередное пожелание:
— Передохните момент и поплюйте на ствол. Затем снова выдвинитесь вперёд.
Я постепенно проделываю свой путь, пока мой живот не упирается в его ягодицы, причём доктор особо-то и не вздрагивает. После некоторого отдыха, он наставляет:
— Нагнитесь вперёд и нащупайте мой петух, а сами двигайтесь в ножнах назад и вперед, пока не будете освобождены.
Получается довольно восхитительная ебля. Забой доктора внутри весьма горяч. Его сфинктер так восхитительно сдавливает. А сам доктор владеет очаровательным навыком прогибаться, столь изящным в ебле через пизду. Наверно это было его старым пристрастием. Ведь положение школьного учителя давало ему очень много возможностей позволить себе такое удовольствие, и особенно большое удовольствие приучать других к этому. Вот и сейчас, в этот самый момент, он явно рад своему заблуждению в этом отношении относительно меня. Конечно я ни за что не выведу его из этого заблуждения, пусть он наслаждается этой мыслью. Мои юные и более горячие страсти заставляют меня истечь прежде, чем получается у него; так что проявив снисходительность к моему восхитительному промоканию после разгрузочного экстаза, он привлекает моё внимание к непреклонности своего собственного члена, которого, он говорит, я должен теперь позволить ему смягчать в свою очередь.
— Конечно, мой дорогой дядя, — следует мой ответ, — я достаточно сознаю вашу большую доброту за помощь мне, чтобы колебаться, предоставлять ли вам то же самое облегчение.
И тотчас же выхожу. Он поднимается для взаимного любовного объятия, а затем я наклоняюсь и беру его прекрасный молочно-белый дрекол с его прекрасной ярко-красным набалдашником себе в рот и вылизываю его.
— Очаровательно! — хвалит он.
А когда мой язык принимается щекотать вход в уретру, он приходит в бесконечное восхищение и бормочет всякие ласковые обращения; затем став чрезвычайно непристойным, просит:
— Встаньте на колени, как это сделал я.
И принимается целовать и гамаюшировать мой забой, делая мой дрекол снова стоящим и пульсирующим от восхищения. После этого, поплевав на свой дрекол, он быстро вкладывает его в ножны моей пылающей задницы. Получив удовольствие от полной вставки, он наклоняется и пробегает руками вокруг моего живота, хватает мой жёстко стоящий дрекол одной рукой, в то время как мягко нажимает на яйца другой. И тогда мы приступаем к активным мерам. Он скоро заставляет меня потечь, что я делаю с громкими криками восхищения, причём моё икрометание сопровождается надавливаниями на его довольный дрекол, вызывая у него самое изящное наслаждение. Он вскоре возобновляет свои толчки, и в конечном счете мы вместе в самой восторженной радости истекаем. Я падаю вперед на кровати, таща за собой доктора, всё ещё вставленного в отверстии моей задницы. Мы долго лежим во всём очаровании восхищения. Наконец он полностью выходит — уменьшенный, но удивлённый видеть меня опять в необузданном состоянии. Поэтому, когда я встаю, он берёт в руку мой дрекол и хвалит его:
— Знатные размеры!
И снова наклонившись, берёт его в рот, потирая низ ствола одной рукой, два пальца другой вводит в мой забой, продолжал облизывать и обсасывать мой дрекол в унисон с работой своих пальцев в отверстии моей задницы, и такой манерой быстро производит восхитительную разгрузку в свой рот. Я механически помещаю свои руки ему на голову, и он чуть ли не давится, поскольку я заталкиваю свой дрекол чуть ли по горло, но продолжает жадно глотать все выделения, облизывая губами и языком его по мере того, как я его в ходе семяизвержения то заглубляю, то подаю назад.
— Ах, — говорит он, обняв меня с любовью, — какое же удовольствие ты мне доставил! И как мне не любить тебя за это?
221