08.08.09.
Надо что-то делать... Неотвратимость трудного разговора всегда давит мне на психику, особенно когда дело касается близких людей. Мой друг и деловой партнер, Лэм, оказался замешан в неприятную историю с кредитором, из-за чего мог лишиться бизнеса. Вины его в том, собственно, нет. Да ничьей вины нет в том, что американцы — ебланы, и новые автомобили теперь еще долго не будут ходовым товаром в нашей стране. Автоцентр Лэма был мне, мягко скажем, ни к чему — своих убытков хватало, но, не задумавшись над этим очевидным фактом ни на секунду, я принялся разрабатывать план спасения. Мне очень хорошо от этого. Тщеславен, каюсь... Нет в жизни большей радости, чем помогать. Еду на встречу с чувством глубоко выполненного долга. Но с тяжелым сердцем, потому что Лэм — единственный из моих друзей, перед которым мое тщеславие начинает робеть. Я не могу просто заставить его сделать то, что мне надо. Он запросто может отказаться принять помощь, так безобразно замаскированную под кредит. «Что ты собираешься делать?» — спрошу я. «Харакири», — с мягкой улыбкой ответит он. Чертов самурай...
С самого начала все пошло не так. Когда я подошел к нему в кафе и предложил прогуляться к морю, мне показалось, что одним только взглядом он прочел на моем лице все, что я собирался ему сказать. И даже решил, что ответит. Жаль, я не смог разглядеть этого ответа.
Проклятая жара... Стоя на волнорезе под палящим солнцем, я смотрел под ноги, как провинившийся школьник, неуклюже излагающий краткое содержание «Преступления и наказания». И, главное, абсолютно без толку, потому что учительница знала, что бабушку все равно убьют. Выговорив главное, я сконцентрировался и решительно взглянул ему в лицо. Лэм отсутствовал. Умиротворенно-блуждающий взгляд выражал полное единение с космосом. Рядом не хватало только статуэтки Будды и цветущего лотоса. Подавив досаду, я повторил свое предложение. Неожиданно быстро Лэм вернулся на землю и произнес слово «хорошо». А потом улыбнулся. Заметил позорный вздох облегчения, который так некстати вырвался у меня.
Окончательно стушевавшись, я даже не смог продолжить разговор. Мхатовская пауза повисла над головой, как наковальня. И самое ужасное, что Лэм продолжал смотреть на меня исподлобья все с тем же странно умиротворенным выражением на лице. А минут через пять и вовсе выдал нечто несуразное:
— Ты похож на принца Наруто.
«Что ты курил?» — хотелось спросить, но вслух я произнес:
— Это какой-то персонаж из японских комиксов?
— Ну да... Иногда хочется потыкать в тебя пальцем — не нарисованный ли ты?..
Что за черт? Что он хочет этим сказать? Вернее, о чем он говорит? О моей внешности?... Я коротко взглянул ему в глаза. Теплый, смущенный взгляд. Даже не выражение, а траектория его заставила меня похолодеть. Взгляд медленно переместился с моих глаз на... губы. Задержался там на секунду и, застигнутый мною, резко упал под ноги. Вихрь мыслей проносился в моей голове, одна «интереснее» другой.
— А что этот персонаж делает? — спрашиваю.
— Спасает мир.
— Ну, тогда это точно не я, — улыбаюсь в ответ.
Стоп. Зачем я стараюсь перевести все в шутку? Я вдруг отчетливо понял, что пытаюсь избежать объяснений, потому что мне не хватает сил... Не понимаю, не могу принять того, что только что увидел. Сердце мое бешено колотилось, я чувствовал себя загнанным зверем. Видимо, реакция защиты заставила меня сделать самое худшее из того, что можно было сделать в этой ситуации. Я набросился на него с обвинениями...
— А почему ты мне это говоришь? — я нервно ходил из стороны в сторону, — скажи, почему ты поддержал меня, когда я пришел в дело, начал раскидывать всех с насиженных мест и заводить свои порядки? Почему ты стоишь все эти годы за моим правым плечом и беспрекословно подчиняешься каждому слову? Ты ведь намного сильнее меня! Что это за извращенная логика — служить тому, кто заведомо слабее и может в любую минуту сам себя сожрать заживо, не выдержав напряжения?
Не поднимая глаз, Лэм медленно съеживался и оседал под моими словами. Чем сильнее я нападал на него, тем глубже он замыкался.
— Или ты что — вообразил себя моим самураем, и следуешь своей японской философии?? Неувязочка вышла — я не спасал тебе жизнь!!! А может, не в этом дело? Может, ты прекрасно понимаешь, как сильно я от тебя завишу, и тебе нравится быть «серым кардиналом»? Ты искусно дергаешь за ниточки?? Но нет — тебе стало этого мало, и теперь ты строишь из себя гея и говоришь мне, что я похож на принца Наруто, чтобы я полюбил тебя еще сильнее???
Продолжить монолог мне не дал сильный удар в челюсть. Я даже не понял, как очутился на земле.
— Ты идиот!!! — запинаясь, выдавил из себя Лэм, — ты не сможешь полюбить меня сильнее!!! Сильнее, чем я люблю тебя!!!
Он бросился к машине. Где-то наверху, мне показалось, раздался девичий вскрик. Раздавленный и опустошенный, я лежал на песке, и не знал, куда смотреть — в след уходящему другу, в ту сторону, откуда раздался крик, или на свою руку, которая оказалась в крови, после того, как я приложил ее к лицу...
Очухавшись, я направился в кафе. Не имело смысла оттягивать разговор. Выстроившиеся в каре друзья встретили меня обескураженными лицами и гробовой тишиной. Рита от волнения несколько раз встала и села обратно в кресло. Я нашел глазами Катю. Видела, все ясно... Слышать-то конечно никто не мог. Возможно, мне показалось, но я заметил в Катиных глазах нечто похожее на осуждение. «Чем же ты ухитрился так его разозлить?» — будто бы спрашивала она. Эрик и Алексей, напротив, были преисполнены праведного гнева.
— Это что за на хуй? — только и смог сказать Эрик.
— Инцидент и его последствия мы обсудим завтра, в 8 утра, в спортшколе, в моем кабинете. Всем подкорректировать свое расписание. До означенного времени с Лэмом никому не общаться. Никому, — повторил я с нажимом, глядя на Катю и Риту.
Я удивился, как спокойно прозвучал мой голос. Нет, это не спокойствие... Больше похоже на обреченность. Почти ничего не видя перед собой и пошатываясь, я пошел к машине. И, еще не доехав до дома, ощутил нарастающее волнами, мучительное чувство... Как в детстве, меня бросало в пот, тошнило, сердце колотилось где-то в горле. Давно со мной этого не случалось... Очевидно, всю ночь я буду метаться между ванной и спальней с температурой под сорок. Проклятый организм... Ворвавшись в дом, я кинулся к унитазу. Меня несколько раз вырвало, после чего я попытался унять дрожь, встав под горячий душ. Но даже под согревающими струями меня колотило, как в лихорадке.
Словно чумной, я слонялся по комнатам, оттягивая момент, когда, наконец, улягусь... Ведь тогда придется начать думать обо всем этом. Искать ответы. Выход из ситуации. Какой, к черту, выход?... В отчаянии, я упал на диван перед камином и начал скулить, как раненый пес. Мне было противно и жалко себя одновременно. Но отсутствие хоть какой-то надежды на спасение заставляло просто лежать и реветь. Столько, сколько возможно.
Выплакавшись, я уставился в потолок. Перед глазами то и дело возникало лицо Лэма. Словно слайды, мелькали минуты нашей жизни. Вот он стоит на пьедестале юниорского чемпионата Европы, виновато прижимая к груди серебряную медаль... Вот спит в шезлонге на веранде, с моей годовалой дочерью на груди... Вот хладнокровно, одним ударом вырубает в драке человека, кинувшегося на меня с ножом... А вот нежно скользит взглядом по моим губам... Черт! Черт!! Черт!!!
Куда я смотрел все это время? Если он сказал правду (а он сказал правду), то когда он понял, что любит меня? И как именно любит? Блин, а как можно любить? Я начал перебирать в памяти все, что происходило с ним за последние несколько лет,. .. и мне открывалась истина, такая очевидная и неприкрытая, что захотелось прибить себя на месте за тупость. Откуда эти изменения во внешности? Давно ли он ходил, как персонаж фильмов Тарантино, в темных костюмах с галстуком и зачесанными назад волосами? И вот теперь этот ненавязчивый casual, рваные пряди на лоб... Сколько раз я с молчаливым одобрением окидывал взглядом его стройную фигуру в наряде, словно сбежавшем из моего собственного гардероба? И с каким очевидным удовольствием он ловил эти взгляды... А наши теннисные матчи! Разве я не видел этого смущенного побега в душевую, после того, как я снял майку, облил себя водой, а потом обнял его? А как он перестал дышать, заметив мой взгляд на свой груди, покрытой темными волосами, когда ее некстати обнажили расстегнувшиеся пуговицы... Я хочу его. Хочу безумно, мучительно... Выходит, мои попытки скрыть это привели к тому, что за собственной борьбой я не заметил его внутренней борьбы. Пытаясь заставить Лэма ничего не увидеть, я сам ослеп...
Телефонный звонок. Он или Катя? Я молил провидение показать мне второе имя на дисплее. Но увидел первое...
— Что ты решил? — спрашивает.
— Пока ничего...
— Я узнаю об этом завтра со всеми, или ты позволишь мне узнать до сбора?
— Я не знаю... не могу сейчас говорить, но обещаю, что позвоню тебе не позже семи утра.
Я вынужден был фактически бросить трубку, потому что комок подкатил к горлу. Снова заметался по дому, пытаясь унять вторую волну истерики. Схватил коньяк, сел на пол и выпил залпом почти четверть бутылки. Помогло. Но я все равно не смог избавиться от ощущения его присутствия. Он был везде — в моем сердце, в моей голове. А подойдя к монитору видеонаблюдения, я обнаружил, что еще и в доме... Лэм сидел на скамейке под окном, закрыв лицо руками. Думает? Плачет? Начиналась гроза...
Остановившись в нескольких метрах от скамейки, я замер на месте, не решаясь окликнуть его. Дождь нещадно хлестал по лицу, но я как будто ничего не замечал. Через некоторое время Лэм увидел меня. Мы оба не могли произнести ни слова. Только я выглядел, как пустая кастрюлька, а он — как просыпающаяся Фудзияма. Такого коктейля эмоций на его лице я не видел ни разу в жизни. Я молча взял Фудзияму за руку и повел в дом. Дрожащая ладонь в моей руке предупреждала о скором и неминуемом извержении.
Уселись у огня. Поколебавшись секунду, я снял мокрый насквозь свитер. Не трусы же, в конце концов. Однако белая сорочка тоже была мокрой. Прилипшая к телу тонкая ткань делала меня фактически обнаженным. Краска стыда тут же залила щеки. Я нарочито резко сделал большой глоток коньяка, пытаясь свалить все на него. Вряд ли номер удался...
Лэм пытался под разными углами заглядывать мне в глаза, затем оставил безуспешное занятие и отобрал у меня бутылку. Как оказалось, не с досады, а с целью выпить. Все же, решимости вулкану не хватало... Я осторожно посмотрел на него. В голове пронеслась ностальгическая мысль — вот бы ничего этого не было, и нам опять по двадцать, и мы все также сидим у камина и гоняем коньяк по кругу. И нам так хорошо вместе молчать. Потому что все понятно без слов. И душа друга — как открытая книга. Не тут то было... Теперь по этой книге снят фильм. И его жанр находится где-то между хоррором и эротическим триллером. Но бабушку в конце точно убьют...
— Ты сказал, что пока не можешь говорить...
От неожиданности я вздрогнул.
— Смотреть на тебя в монитор видеонаблюдения тоже не могу...
— Что будем делать?
— Просто пить. Пока меня не перестанет трясти...
— Замерз?
— Заебался.
— ???
— Думать всякие вещи заебался.
— Может, ты хочешь, чтобы я тебе что-то сказал?
— Ты мне наговорил уже...
— Я попытаюсь объяснить...
Заткнись!!! — хотелось мне крикнуть. Его голос хлестал меня, как плеть. И жгучие, багряные следы вздувались на коже, вызывая дикую смесь боли и возбуждения.
— Подожди. Дай мне еще пару минут... — мне нужно было собраться с мыслями. Я поставил бутылку между своих ног, потому что мне казалось, что джинсы не скрывают эрекцию...
— Боюсь, что я еще некоторое время не смогу верить в то, что ты говоришь и делаешь, — начал я, — что бы ни означал твой сегодняшний поступок, он лишает меня возможности тебе доверять. Самое страшное, что даже если ты сейчас попытаешься объясниться, я не уверен, что смогу принять твои слова за чистую монету. На какой-то момент ты показал мне абсолютно другого Кирилла, которого я ни разу не видел за все годы нашей дружбы. И этот Кирилл ранил меня, и вообще совершил что-то чудовищное. И я не знаю, зачем он это делает и чего он хочет.
Вместо ответа прохладные ладони обняли мое лицо и заставили, наконец, встретиться взглядом с вулканом. Предупреждение было коротким; я не успел даже вскрикнуть, прежде чем он обжег меня поцелуем. Схватив ртом воздух, я понадеялся на передышку, но мне не суждено было спастись. Он повторил свое вероломство, на этот раз нежно захватывая сначала нижнюю губу, потом верхнюю... Горячая волна обрушилась вниз и разлилась где-то внизу живота. Я не мог ни кричать, ни дышать, ни даже пошевелиться. Но и этого ему было мало — он скользнул под ворот сорочки и с силой прижал меня к груди, пытаясь заставить отвечать на ласки. Он не понимал, что мое возбуждение настолько сильно, что граничит с болью... Каким-то образом мне удалось на миг соединить свои дрожащие губы с его губами, но это ощущение полностью парализовало меня. Из последних сил я разорвал объятья и смог сказать ему, что мне больно. Но он снова не понял. Вспомнив сцену на волнорезе, Кирилл дотронулся пальцами до ссадины на моем лице. Выглядел таким виноватым... Вот это да — я называю его по имени. Когда же это было в последний раз? Не помню... Я не плакал, слезы сами лились. Но мне было все равно. Я должен сделать так, чтобы он меня понял. Любой ценой. Или я сойду с ума. Схватив ласкавшую меня ладонь, я прижал ее к сердцу, пытаясь показать, где именно мне больно. И его лицо тут же изменилось. Оно осунулось и поблекло в один момент; глаза наполнились слезами. Я увидел в них всю глубину омута, в который мы упали. Теперь мы были там вместе...
Мой Мефистофель обнаружил, что отдал все деньги за душу, которая итак принадлежала ему. Но вместо стенаний над жестоким финалом нашей дружбы, он решил растоптать ее окончательно. Я не мог спастись от его губ; он хватал меня, покрывая поцелуями все, до чего мог дотянуться. Мои слезы оставались на его губах, и я чувствовал их соленый привкус. Слабые протесты были задушены в крепких объятьях. Уже через минуту я каким-то образом оказался лежащим на полу и полностью обездвиженным. Мое почти балетное тельце ничего не могло противопоставить восьмидесяти килограммам мышц. Чувствовать на себе эту пылающую страстью тяжесть было приятно; я впился пальцами в упругую поясницу, попрощался со всем на свете, несколько раз глубоко вздохнул, и показал ему, что такое поцелуй...
Я люблю целоваться. Люблю настолько, что могу заниматься этим часами. Иногда кажется, что я исследую этот мир исключительно через вкусовые рецепторы. Иначе как объяснить мою разборчивость в еде и маниакальную страсть к оральным ласкам? Тело обожаемых мною юноши или девушки непременно исследуется губами во всех местах, прежде чем я в него проникну. Если считать, что человек — животное, то я, видимо, являюсь им в наибольшей степени. Вкусы и запахи завораживают меня; они могут заставить любить и ненавидеть, страстно желать или отвергать...
Запах его кожи и губ настолько сложен, что его трудно описать словами. Мне кажется, так могла бы пахнуть кора сандалового дерева, если бы ее выловили в Средиземном море и положили просушиться на тлеющие угли... Это невозможно. Но и хотеть кого-то так сильно тоже невозможно. И первый порыв не может длиться вечно. Вот и он, осознав происходящее, начал паниковать. Я отчетливо почувствовал страх, сковавший все его тело, после того как я допустил ошибку. Слишком откровенно обнял его за бедра, с наслаждением прижимая к себе твердую, как камень, округлость в джинсах. Он боролся с собой, продолжая покрывать поцелуями мое лицо и периодически возвращаясь к губам; это ощущение явно придавало ему сил. Я жалел его, но понимал, что ничем не могу помочь. Страх пройдет сам, в свое время. А сейчас это как прыжок с парашютом — или решишься, или нет. Но никто не имеет права толкать в спину. Между тем, его поцелуи становились нежнее и глубже, а руки требовательнее. Я понял, что он не хочет видеть перед собой безмолвный предмет вожделения. Ему нужно больше. Я осторожно опрокинул его на спину, и, стараясь не казаться слишком искушенным, принялся ласкать грудь и напряженный живот. При каждом моем приближении к ремню он судорожно сглатывал и как будто просил не торопиться. Прикосновения к его груди доставляли мне особое удовольствие. До знакомства с Кириллом я не встречал мужчин, которым бы так шли волосы на груди. И, уж тем более, такие мужчины меня никогда не привлекали. Но сейчас я с наслаждением проводил руками по его груди и зарывался носом, вдыхая волнующий аромат кожи. Не удержавшись, я провел кончиком языка по маленькому, нежному соску... Кирилл резко выдохнул, схватил меня за плечи и снова повалил на спину. Страстный поцелуй в губы отвлек мое внимание, поэтому я даже не понял, в какой момент он расстегнул на мне джинсы. А потом я вообще перестал что-либо понимать; его дрожащие пальцы исследовали находку, как будто пытаясь в чем-то убедиться: а как это? так же, как у меня? а здесь что? больше? меньше? — я как будто слышал его мысли. Сосредоточиться на умилительном монологе мешало возбуждение. Оно перехлестывало, пульсировало во мне; очень хотелось показать ему, как избавить меня от сладкой пытки. Но нельзя. Тирамису не должно учить итальянскую девушку, как его есть.
Я отчаянно пытался представить себя мазохистом. Мой мучитель уже вполне уверенно ласкал меня ниже пояса, при этом не переставая целовать в губы. Я следил за его движениями, запоминал их и пытался отогнать навязчивую картинку: раннее утро, теплый ото сна Лэм потягивается в своей постели, и, движимый внезапной истомой, берет в руку полувозбужденный член... Вот так, как сейчас, проводит ладонью по яичкам, потом обхватывает ствол и слегка сжимает у основания. Теребит двумя пальцами нежную головку, и, почувствовав первый прилив крови, тихо вздыхает и растягивает пальцами восстающую плоть... Мои мысли прервались болью от впившихся в ладони ногтей — так сильно я сжал кулаки, чтобы не сорваться и не спугнуть его слишком откровенным прикосновением.
Пытка становилась невыносимой... Его ласки передвигались ниже; он обжигал мою кожу теплым дыханием, несмело касался губами сосков. Тонкие пальцы продолжали свое бесстыдное исследование. Я не знал, куда девать руки — теперь любое мое движение могло все испортить. Не найдя другого варианта, я принялся нежно гладить его волосы, как бы успокаивая. Не его — скорее себя. А он продолжал опускаться ниже. Не знаю, сколько лет или веков это продолжалось... К тому моменту, когда его губы, наконец, сомкнулись вокруг моего члена, я уже совершенно не владел собой. Каждое касание было таким сладким, таким приятным; и было настолько все равно, как это будет выглядеть... Я летел к оргазму со скоростью человека, падающего со скалы. В какой-то момент все остановилось. Он посмотрел на меня и зачем-то разгладил большим пальцем складочку между бровей. Я попытался ответить осмысленным взглядом, но в следующую секунду его пальцы предательски нежно обхватили головку моего члена и сделали несколько быстрых движений вниз и вверх. Этого было достаточно. Я кончал, не стесняясь эмоций, и меня совершенно не смущал его пристальный взгляд, следящий за каждым моим движением.
Стоя под душем в четвертый раз за сегодняшний день, я уткнулся лбом в прохладный кафель и попытался определить свое состояние. Я не чувствовал удовлетворения; в крови продолжала бесноваться похоть. Не выдержав и пяти минут, я рванулся обратно в комнату, к нему. Меня встретила очаровательная картина — Кирилл сидел, сложив ноги по-турецки, при этом облокотившись спиной о диван и вцепившись в бутылку коньяка. Как будто хотел опереться обо что-нибудь максимально большей поверхностью тела, но при этом все же не ложиться. Я уселся рядом точно так же и отобрал у него коньяк. Пусть все запомнит. От моего прикосновения он вздрогнул, но не отстранился. Косые отблески огня освещали отчаянно пульсирующую вену на шее.
— Я молодец? — спрашивает с улыбкой.
Тааак, пытается уложить происшедшее в голове. Хороший признак.
— Ты чемпион, — говорю, — и заслуживаешь медали.
Не слишком ли прямо? Вроде бы, держится. Дрожит, как осиновый лист, но самообладания не теряет. Ну, нет, плевать, я хочу его! Хочу, и все.
Господи, эти губы... Не отрываясь, я нежно потерся бедрами о красноречивую выпуклость в его джинсах. Он с силой обнял меня за талию, и даже опустился чуть ниже, и даже обхватил ладонями ягодицы, но тут же отдернул руки. Хорошо, не так сразу... Я быстро расстегнул пуговицы его брюк. Все это время он держал меня за запястье. Совершенно не препятствуя моим действиям. Потом я лег рядом с ним на бок и положил свою ногу между его ног, чтобы он немного расслабился и раздвинул их. Теперь можно было определить масштабы его решимости... Сокровище просто выпрыгнуло из тесных брюк прямо в мою ладонь. Я смутился, поймав себя на странной мысли: мало того, что он сильнее меня, как морально, так, возможно, и физически, — у него еще и классный член. Неужели, больше моего? Да нет, такой же... Это приятно. Я вдруг понял, что даже будь он больше моего, мне было бы это приятно. Я сам себя сегодня не узнавал.
А между тем, мне не следовало так увлекаться. Совращение грозило закончиться, даже не начавшись. Его напряженный член вздрагивал в моих руках; дыхание больше походило на сдавленные стоны. Я притормозил. Развернул его к себе лицом и снова окунулся в нежный поцелуй. Но он не собирался сбавлять скорость. Все такие же несмелые, его руки принялись ласкать мой член, на этот раз уделяя больше внимания яичкам и промежности. Потом ладонь и вовсе скользнула между ягодиц, пусть не осознанно, но вполне конкретно намекая на определенное желание... Сначала эта мысль заставила меня улыбнуться — ну, конечно, чего еще я мог от него ожидать? Потом я вынужден был задать себе вопрос — а почему так перехватывает дыхание от возбуждения? Почему так приятно чувствовать себя в крепких объятьях парня, который крупнее тебя? Почему так обезоруживает этот надрыв, это мучительное усилие, с которым он сейчас на моих глазах признается себе самому в том, о чем раньше и подумать не мог?
Это наша история. Она начинается с сегодняшнего дня. И в моей жизни нет и не было ничего более важного. Поэтому история должна начинаться с правды.
— Ты хочешь меня?
— Что?... Да, — он сначала даже не понял, о чем я.
— Как ты хочешь? Что ты хочешь, чтобы я сделал? Я сделаю все, что ты хочешь, — я заставил его сначала подумать, завершив фразу долгим поцелуем в губы.
— Все?... — выдохнул он.
Теперь я видел, что желание было вполне осознанным. С каким-то торжествующим безрассудством я еще раз нежно коснулся губами его губ вместо ответа. И тут же физически ощутил конвульсивную дрожь, пробежавшую по всему его телу. Он был парализован, так же, как я час тому назад, после нашего первого поцелуя. Стало ясно, что он не сможет ничего сделать сам. Я нерешительно протянул ему презерватив, раздумывая, не помочь ли? Он справился сам, но повернувшись ко мне, вновь попытался перейти к ласкам. Нет, так не пойдет. Нужно сделать это сейчас, иначе я свихнусь от страха, а он — от перевозбуждения. Я повернулся на бок и прижался к нему бедрами. Он все не решался, покрывал поцелуями мои плечи; горячие ладони гладили меня по спине. Но когда он поместил свой член между моих ягодиц и начал нежно тереться о них, я не выдержал и помог ему рукой.
Не помню, в какой момент острая боль стала глуше, а потом сменилась каким-то странным, новым для меня видом удовольствия. Я с удивлением обнаружил, что страх лишь распаляет меня и добавляет остроты. Когда мой любимый мучитель окончательно потерял стыд, и, схватив меня за волосы, опрокинул на живот, мощно входя по самые яйца, я решил, что этого просто не может быть, и я сейчас умру или проснусь ото сна. Но ему было все равно, что я там решил; сладкая пытка продолжалась. С каждым глубоким и страстным толчком я взмывал куда-то вверх, а потом стремительно падал вниз. Эти изощренные американские горки закончились так же неожиданно, как начались. Он кончил, с почти звериным рычанием то ли целуя, то ли кусая меня в шею, и без сил упал чуть поодаль. Я не решался пошевелиться, как очнувшаяся жертва автокатастрофы, которая медлит ощупывать свое тело, боясь обнаружить на нем чудовищные травмы. За меня это сделал он — обнял и притянул к себе, будто пытаясь понять, жив ли я. Забавно. Сделав над собой усилие, я открыл глаза и посмотрел на него в упор. «Люблю» — попытался сказать взглядом. Потому что говорить не мог. Он понял, и порывисто уткнулся носом мне в грудь. Настала моя очередь улыбаться так некстати вырвавшемуся вздоху облегчения...
E-mail автора: [email protected]
182