Костя знал, что у матери больное сердце, но всё же случившееся было для него неожиданностью. Что теперь будет? Её же надо хоронить… Костя заволновался, ведь ему было всего Восемнадцать лет и, конечно, у него не было опыта в таких делах. А надеяться не на кого – они жили вдвоём с матерью. Соседей привлекать не хотелось.
Тут Костя вспомнил, что у матери есть дальняя родственница, какая – то троюродная сестра, которая жила в другом городе и давно, когда Костя был маленький, очень дружила с матерью. Вот её – то и надо вызвать, подумал Костя, сидя на стуле около кровати.
Он встал с намерением сейчас же взять мобильник и позвонить родственнице. Но тут же сел: на часах было три часа ночи, родственница наверняка ещё спала, будить её, чтоб сообщить о смерти матери, Костя не решался. Да и что толку – транспорт ещё не ходит, а на такси от соседнего города родственница всё равно не поедет. Лучше подождать до утра.
За окном было черным – черно, а в Костиной квартире ярко горела люстра, освещая ковры, и кресла… и двух людей: мёртвую мать и живого сына. В квартире стояла глухая тишина.
Костя бросил взгляд на покойницу – мать: она лежала с вытянутыми вдоль тела руками. Вырез ночнушки на её груди был широко раздвинут: это врач разворошил ткань, когда пытался прослушать сердцебиение. Косте было видно, как из складок лёгкой полупрозрачной ткани приподнимаются горки белой плоти – груди матери. Они у неё были большими, поэтому даже сейчас, развалившись от лежачего положения, весьма заметно вздымались вверх. Костя придвинулся ближе, и стал поправлять ткань, прикрывая грудь матери, словно скрывая от посторонних глаз. И поймал себя на мысли: зачем он это делает? От кого прикрывать – то? Никого здесь нет, никто всё равно не увидит… Тут же возникла и другая мысль: раз никто не увидит полуобнажившуюся грудь матери, то никто не увидит и то, что Костя смотрит на неё…Смутившись, юноша отогнал эту мысль.
Костя встал, прошёлся по тихой квартире. Тишина угнетала, но телевизор включать не хотелось. Костя пошёл в ванную, включил воду, и она зашумела быстрой струёй. Посидев на краю ванны, Костя выключил воду. Выйдя из ванной, направился на кухню, открыл холодильник, достал открытую пачку сока и хлебнул из неё. И всё время ему было страшно: казалось, что там, в комнате, мёртвая мать встанет, и, когда Костя войдёт туда, она будет, стоя босиком в ночнушке, с закрытыми глазами, мычать, протягивая руки к нему. Костя вернулся в комнату и сел рядом с кроватью, на которой лежала мать. Как ни странно, рядом с ней он чувствовал себя спокойнее, хотя с детства боялся мертвецов. Бросив взгляд на груди матери, вздымающиеся под ночнушкой, Костя вновь поймал себя на промелькнувшей мысли о том, что ему было бы интересно на них взглянуть. Мать была привлекательной женщиной, и её фигура, её грудь всегда вызывали внимание мужчин. «А может, правда, так и сделать? Чего я боюсь? Укусит она меня, что ли? Она же ничего не чувствует…» – кощунственно подумалось юноше. И тут же внутри него возникло возмущение на самого себя: ««Тьфу, чёрт! Ты что, собираешься глазеть на сиськи своей умершей матери?! Придёт же в голову такая дурь!.. …Это я в шоке от случившегося, и сам не соображаю, что в голову лезет», – мысленно попытался успокоить себя Костя.
Однако его странное желание посмотреть на грудь матери не исчезало. Костя словно раздвоился: одна половина его личности хотела того, чего нельзя хотеть, а другая возмущалась и увещевала его от гнусных помыслов. Костя понимал, что его мысли – дикие и безнравственные, ни ничего с собой не мог поделать, непристойные мысли лезли и лезли в голову, как он с ними ни боролся. В какой – то момент Костя почувствовал, что уступит своим грязным побуждениям. От этого он так разволновался, что даже в туалет захотел. Сбегав туда, он вернулся в комнату, и подошёл к постели, на которой лежала его мёртвая, бездыханная мать. Встав рядом, Костя, сглотнув от волнения, протянул руку, и стащил с плеча матери ткань ночнушки. Открыв правую грудь матери только до половины, дальше ткань не шла, мешала рука покойницы. Подёргав, Костя остановился. Затем переместился к изножью – у него созрел новый план. Он взялся за подол ночнушки, который прикрывал голые ноги матери. Ткань в его руках поползла вверх по телу покойницы, открывая взгляду розоватые коленные чашки, полные белые ноги с голубоватыми венами, край белых трусов… Костя вновь остановился. Он задыхался от волнения. «Так что же – решусь я или нет?!. » – спросил он сам себя. И его внутренний голос ответил: «Решишься!» Костя вновь потянул ночнушку, всё больше обнажая тело матери. Вот уже показались оплывшие пузыри грудей… они заколебались, когда Костя дёргал ночнушку. Ткань опять застряла и не шла. Чтобы облегчить себе жизнь, Костя просунул ладонь меж подушкой и головой матери и, поддев мать одной рукой за шею пониже затылка, с усилием приподнял её туловище, мысленно удивившись, какое оно тяжёлое. Глухо стукнуло; Костя вздрогнул и замер, не дыша, потом понял: это рука матери, бессильно свалившись от ворочанья с края кровати, ударилась костяшками пальцев о стоявший рядом стул. Недовольный напугавшей его маминой посмертной игривостью, Костя, придерживая левой рукой тело на весу, продолжил стаскивание ночнушки. Удавалось это с трудом. «Вот ведь колода неподъёмная», – пыхтя, сокрушённо думал Костя. Он неосторожно ослабил хватку, и тело вялой куклой шмякнулось обратно на постель. А в руках у Кости осталась скомканная ночнушка. Он отбросил её. Теперь нужно было снять с покойницы трусы. Костя справился и с этим. Касаясь тела матери, он чувствовал кожей, что оно ещё не вполне остыло. Юноша выпрямился, усмиряя свою взволнованную одышку, и оглядел результат своих усилий. Теперь его мёртвая мать лежала на смятых простынях совершенно голая. Костя стянул с себя спортивные штаны вместе с трусами, и его давно уж вставший член упруго выпрыгнул наружу. Разглядывая обнажённый труп матери, Костя взялся за член. Сомкнутая ладонь паренька неторопливо, с чувством заходила вперёд – назад по стволу. Никогда он не испытывал такого странного и невероятного смешения чувств. Сексуальное возбуждение, стыд, страх, отвращение, и ещё какое – то, гаденькое и одновременно приятное чувство, словно он что – то украл и остался незамеченным, непойманным… Мастурбируя и задыхаясь, Костя прошептал:
– Мамочка… – и ещё быстрее задёргал член. Ноги у матери были слегка раздвинуты, и юноша впивался взглядом в самый недоступный в целом мире половой орган, который благодаря смерти матери теперь он может разглядывать сколько угодно. Затем он пожелал большего: присев рядом с матерью и продолжая дрочить, он стал гладить её тело, уделяя особое внимание большим мягким грудям и пушистой промежности. «А что, если... ?» – вдруг подумал Костя. На мгновение он стал неподвижен. Затем встал, быстро разделся догола, и лёг на постель рядом с мёртвой матерью. Он испытывал невероятное возбуждение: он, голый, возле собственной родной матери, тоже совершенно голой! И он может делать с ней всё, что захочет – ведь запретить никто не сможет! Как поступить? Перед ним стоял вопрос поистине шекспировского накала: ебать или не ебать? Костя смутно догадывался, что ебать собственную маму нехорошо. Тем более, если она мёртвая. «Но ведь живая она бы тебе не дала!» – резонно заметил внутренний голос юноши. И то верно! Таким образом, вопрос был решён.
Член у юноши напрягался всё сильнее, его стало ломить. Костя раздвинул ноги матери так широко, как только смог, и взобрался на неё. Труп уже не был тёплым, но не был и холодным. К тому же, тело Кости от возбуждения так разгорячилось, что он сейчас, наверное, не озябнув, смог бы растопить лёд. Сопя полапав сиськи
безучастной родительницы, Костя укрепился, стоя на левой руке, а правой, просунув её в промежность трупа, нашёл и раскрыл половые губы. Вложив головку в устье влагалища, Костя поставил вторую руку, и нажал тазом. Ощущение было довольно необычным: влагалище мёртвой женщины, естественно, не было смазано, и не было расширено. Поэтому член Кости пролезал в вагину матери с некоторым усилием, но именно из – за этого юноша чувствовал особенное удовольствие. Температура внутри влагалища тоже была ниже, чем у живой женщины, – уж Костя – то знал, насколько горячи пиздёнки его сверстниц, – но прохладные стенки материнской вагины тоже создавали дополнительную новизну ощущений. Ко всему, Костю заводило сознание того, что он трахает свою родную, пусть и мёртвую, мать. Это было так восхитительно – ебать труп собственной мамы! Костя вытянул шею и поцеловал мать в начинающие синеть губы. Член его ещё крепче напрягся; Костя ощущал, что всё его тело от возбуждения периодически словно пронзают острые спицы.
Внезапно юноша остановил движения. Встав с матери, он, голышом и босиком, скользнул в другую комнату. Принеся оттуда DVD – плеер, Костя перелистал диски в борсетке, вынул один, с надписью русскими буквами «Роммштайн», вставил его, надел наушники и положил плеер рядом на стул так, чтобы хватало длины провода. Затем, взобравшись на кровать, неловко упал на маму, отчего её труп встряхнулся, разбросались полные белые руки и на подушке отвернулась голова. «Mutter! Mutter!» – зловеще хрипели знаменитые рокеры в наушниках. А Костя, закрыв глаза и стоя на руках, неторопливо и ритмично вгонял раскалённый член в пизду материнского трупа. Через некоторое время он вновь остановился и открыл глаза. Поднявшись с трупа матери, Костя отправился на кухню. Открыл холодильник, нетерпеливо окинул взглядом полки. Ничего подходящего не нашлось. Чёрт!.. Костя сейчас всё отдал бы за стакан алкоголя… Взгляд юноши поднялся выше, где стояли бутыльки с медицинскими жидкостями. Эврика!.. Костя торопливо схватил тщательно завёрнутую в целлофан упаковку, на которой было написано: «Эфир». Узелок не развязывался, Костя в раздражении прорвал целлофан, вынул коробочку, открыл, достал бутылёк. Оглянувшись и не найдя искомого, Костя выбежал в комнату к матери. Схватив со стула её трусы, он отвинтил крышечку и щедро плеснул эфира на материнские трусы. Затем прижал их к своему лицу, запрокинув голову и глубоко вдыхая едкие наркотизирующие пары. Голова Кости закружилась, он покачнулся…
– Кайф… – шепнул юноша. Снова надев наушники, он опять взгромоздился на мёртвое тело, лежащее на кровати. Стоя на руках и блаженно улыбаясь с закрытыми глазами, Костя двигал тазом, сношая труп матери. «Mutter! Mutter!» – ревели металлисты в наушниках под дикие электрогитарные взвизги. Костя чувствовал невероятное возбуждение от сочетания бешеной музыки, извращённого, некрофильски – инцестуозного растления и наркотического опьянения от эфирных паров, от того, что безнаказанно совершает сладостное кощунство, конвульсивно совокупляясь с телом мёртвой и любимой мамочки…
– Мамочка… пизда моя… сука моя… – шептал Костя, c гнусной нежностью целуя соски материнского трупа и толкая в него свой член.
Радужные шары завращались перед глазами Кости. Это было блаженство, выход в новую реальность, пронизанную безграничным сексуальным экстазом… Но душе хотелось чего – то большего. Костя подумал – а что, если сейчас принести с кухни нож, прорезать в мамином животе щель, и посношать её в эту кровоточащую рану? Или, может, расчленить труп? Например, отрезать мамину титьку и сделать из неё сувенир… «Нет, лучше я не буду расчленять маму. С целой, неразрезанной с ней интереснее играть», – подумал рассудительный юноша, и продолжил ебать труп матери.
Внезапно Костя ощутил, что какая – то сила срывает его с кровати и швыряет в сторону. Глаза он открыл уже на полу.
– Ты что творишь, падла?!. – выкрикнул стоящий над ним сосед – здоровый мужик в ночной пижаме. Рядом из проигрывателя громыхала музыка. Стремительно пытаясь сообразить, что происходит, Костя вспомнил, что не закрыл входную дверь после ухода врача. Вдобавок, он нажал не те кнопки на проигрывателе, и музыка гремела не только у него в наушниках, но и через динамики проигрывателя на всю комнату. Видимо, сосед, разбуженный музыкой, вошёл в квартиру.
Через полчаса Костя с руками, связанными за спиной, трясся в машине «скорой помощи». Рядом с ним, слева и справа, сидели санитары – высокие крепкие парни в белых халатах. «Скорая» подъехала к двухэтажному розовому зданию, на окнах которого чернели решётки. Костя вышел из машины, и зашагал вслед за санитаром. Второй санитар шёл сзади. Затем Костя безучастно сидел в приёмном покое. Рядом разговаривали двое врачей – мужчина и женщина, и до слуха Кости, погружённого в себя, иногда доносились обрывки фраз: «Шизофрения…», «На почве нервного срыва…»
Костю проводили в какую – то комнату, маленькую, но довольно уютную и чистую. В ней была кровать и тумбочка. В единственном окне виднелись кроны деревьев. Косте что – то объясняли, но он не слушал. Его уложили в постель, и он не сопротивлялся. Потом врачи вышли, и снаружи в замочной скважине повернулся ключ.
Некоторое время Костя лежал неподвижно. Потом он увидел, как через окно вливается какой – то голубой дым. Этот дым дополз до кровати, и начал принимать форму… кажется, форму неуклюжей, расплывчатой человеческой фигуры. Костя смотрел на неё совершенно без страха и удивления. А фигура тем временем становилась более чёткой и правильной. И Костя увидел, что это… ЕГО МАТЬ! Она была голубовато – прозрачной, наподобие привидений из кинофильмов. Но всё же все мельчайшие детали тела, вплоть до морщин и родинок, ясно просматривались и не оставляли сомнений – перед Костей находилась его мать! Она была голой и улыбалась. Костя протянул к ней руку, и рука его прошла сквозь фигуру, как сквозь дым. Бесшумно мать подплыла к Косте, и отбросила с него одеяло. Повинуясь проснувшемуся желанию, молодой человек стащил с себя трусы. Голубовато – прозрачный призрак матери уселся на Костю, и – о, чудо! – он явственно ощутил, что его член провалился в настоящее, мокрое и горячее женское влагалище! Несмотря на неосязаемость остальных частей призрака, влагалище чувствовалось очень хорошо. Но увы – только влагалище: когда Костя протянул руку, желая сжать сиську матери, его пальцы сжали воздух. Однако это не помешало Костиному наслаждению. Хотя мать и была полупрозрачной и неосязаемой, зато её облик был абсолютно таким же, каким он был при её жизни. Костя попытался что – то спросить, но мать не отвечала. Она двигалась, сидя сверху и совокупляясь со своим сыном. И вскоре Костя ощутил приближение оргазма. Сквозь голубовато – прозрачный живот матери он видел, как брызнули струйки его спермы, как, словно зев маленького хищного зверька, засокращалась матка, поглощая его семя… Кончив, Костя уснул. А когда проснулся утром, в его комнате никого не было. Косте принесли еду, потом вывели на прогулку в парк, окружавший этот странный дом, в котором он теперь жил. Гуляя по тропинкам парка, Костя видел других людей, но ему не было до них дела, как и им до него. А также Костя увидел, что парк окружает высокая стена.
Вечером, улегшись в постель, Костя стал с нетерпением ждать появления матери. И она вновь явилась, и вновь сношалась с любимым сыночком. Так теперь повторялось каждую ночь, и Костя был счастлив. Он понимал, что его считают сумасшедшим, понимал, что это не так, и понимал, что его объяснениям никто не поверит. Покидать этот дом он не пытался, потому что знал, что, во – первых, это не получится. А во – вторых, его здесь всё устраивало. У него не было никаких забот, и были его восхитительные встречи с матерью. «Ну и что, что я сижу в дурдоме? Снаружи, за стеной ещё похуже дурдом. А здесь у меня есть мама», – думал Костя, гуляя по парку, и, сворачивая по тропинке, напевал трогательную детскую песенку с металлическими нотками: «Пусть всегда будет mutter…»
269