То, что Никита увидел — что он обнаружил — повергло его в недоумение... Во-первых, он лежал в постели совершенно голый, и то, что он почувствовал как что-то «не так», когда привычно скользнул рукою вниз, как раз и было отсутствием трусов — он лежал без трусов... это во-первых; а во-вторых... на секунду задержав взгляд на своём напряженно торчащем члене, Никита, не понимая, где он находится и почему он лежит без трусов, стремительно перевел взгляд вверх — туда, где ощущалась тёплая тяжесть, — на бедре Никиты лежала чья-то не очень большая, аккуратная, но явно не женская ладонь... было отчего почувствовать не просто недоумение, а очень сильное недоумение... в какой-то степени, пожалуй, даже лёгкое смятение!
Никита инстинктивно хотел повернуться, чтоб разом получить ответы на все вопросы — и где он, и почему он голый, и чья эта рука так по-хозяйски лежит на его бедре — но что-то его удержало... только теперь он услышал едва различимое ровное сопение за своей спиной, — кто-то, по-свойски положив ладонь на его голое бедро, спал сзади — спал позади него... «Ни фига себе... — растерянно подумал Никита, стремительно трезвея. — Лежу, блин... голый лежу — и кто-то ещё со мной... что, бля, за дела? Что всё это значит?!»
Голова болела, и во рту было сухо — хотелось пить, — Никита, непроизвольно облизнув пересохшие губы, уставился на обои, пытаясь сообразить, где он мог видеть эти обои... нигде он раньше не видел эти обои — нигде и никогда... и наволочка на подушке тоже была незнакомой — чужой... просыпаясь дома, Никита любил, сунув руку в трусы, потискать-поласкать член, который к моменту просыпания был всегда напряжен, и даже если такая игра с членом и не заканчивалось оргазмом, то в любом случае это занятие каждое утро доставляла Никите пару-тройку неизменно приятных минут, однако сейчас мысль поиграть-позабавиться с членом даже не пришла Никите в голову, — чувствуя на своём бедре спокойно лежащую ладонь чужой руки, Никита изо всех сил пытался вспомнить, чем закончился вчерашний день... глядя на обои, Никита напрягал мысленный взгляд, обращенный во вчерашний вечер, и — абсолютно ничего не видел, — в памяти был сплошной пробел...
Конечно, проще всего было бы сейчас развернуться... повернуться лицом к тому, кто лежал с ним в одной постели — спал, ровно посапывая, за его спиной, но Никита, не сделав этого в первое мгновение, теперь делать это медлил, — ничего не помня, Никита невольно чувствовал неуверенность, чем-то похожую на страх, и страх этот был вполне объясним. «Где я?... почему я голый?... что было ночью — в этой постели?» — превозмогая головную боль, лихорадочно думал Никита, снова и снова пытаясь хоть что-то увидеть в том провале, что образовался в его памяти касательно прошедшей ночи, — ничего не помня, а потому не зная ответов на вопросы, задаваемые самому себе, Никита лежал, боясь повернуться...
Днём, накануне, была свадьба... точнее, свадьба была во второй половине дня — женился старший брат Никиты, студент-пятикурсник Игорь, и Никита с отцом и с матерью приехал на торжество в областной центр, где брат учился, аккурат в день свадьбы — утром; остановились они — отец, мать и Никита — у Игоря в общежитии; невеста Игоря была тоже иногородняя, и потому останавливаться близким Игоря, кроме общежития, было негде; у Нелли, невесты Игоря, в областном центре были какие-то дальние родственники, и родители Нелли остановились, естественно, у них; короче, разместились, кто как смог... Свадьба была студенческая — молодёжная, так что других родственников, кроме самых-самых близких, со стороны молодоженов не подразумевалось; среди таких самых-самых близких, не считая родителей, со стороны невесты была старшая сестра с мужем, а со стороны жениха был Никита — младший брат; в три часа дня молодоженов зарегистрировали, затем все поехали в центр города, где Игорь и Нелли возложили цветы у какой-то смешной скульптурной композиции, символизирующей молодую семью; затем, отдавая дань ещё одной традиции, все съездили на причал — выпили там шампанского, и к шести часам вечера все те, кто на свадьбу был приглашен, заполнили небольшой, но очень уютный зал кафе, до полночи арендованный под торжество... Отец с матерью работали, так что они приехали буквально на один день — утром приехали, а в половине двенадцатого ночи уже уезжали назад, тем более что отец не пил — у отца была язва; а у Никиты, ученика одиннадцатого класса, были каникулы, и Никита, ещё будучи дома, договорился с матерью, что он останется в областном центре — «в гостях у брата» — еще на три дня, о чём Игорь, в свою очередь, заблаговременно договорился с комендантом общежития — попросил, чтоб Никиту все эти три дня в общагу пускали беспрепятственно.
Ну, и вот... на свадьбе Никита пил исключительно шампанское, а когда в половине одиннадцатого родители, пожелав молодоженам ещё раз «счастья и вечной любви», с билетами на руках отчалили на вокзал, он, Никита, почувствовав свободу, мгновенно расслабился... да и как было не расслабиться? Гремела музыка, все были пьяные, все весёлые... и Никита, невольно поддаваясь шумному веселью, хлопнул одну рюмку водки, потом другую... потом он, став в круг, всем показал, как надо танцевать «по-настоящему», сорвав при этом бурные аплодисменты, — танцевал Никита действительно хорошо... потом он выпил ещё... и, кажется, ещё выпил... Игорь и Нелли заблаговременно сняли для себя апартаменты в гостинице, чтоб сделать брачную ночь если и не романтичной, то, во всяком случае, максимально комфортной, но прежде, чем туда отправиться, они должны были отвезти Никиту к Игорю в общежитие... и вот здесь-то и начинался в голове проснувшегося Никиты полный — тотальный — провал, — Никита совершенно не помнил, как закончилась свадьба лично для него... то есть, он помнил, как уходили из кафе последние гости, а что было дальше... лёжа в непонятно чьей постели, глядя на обои, Никита усиленно пытался вспомнить хоть что-то из того, «что было дальше», и — ничего он вспомнить не мог... где он? почему он спал голый? с кем — и почему — он спал в одной постели? — ни на один из этих вопросов ответа у Никиты не было...
Казалось бы, при таком специфическом раскладе ответ был на поверхности — в том смысле, что он без трусов, и на бедре его лежит мужская рука... но мысль о возможном однополом сексе — о гомосексуальном акте — была настолько Никите чужда, а сам Никита был настолько далёк от подобных мыслей-фантазий, что такое вполне резонное предположение в голову Никите не пришло... вообще не пришла ему в голову такая мысль!
Между тем, тот, кто лежал сзади, шумно вздохнул, за Никитиной спиной зашевелился, явно просыпаясь, — Никита, перестав дышать, инстинктивно замер, затаился, и только сердце у него заколотилось в груди сильно-сильно... он ничего не помнил, а потому не знал, что сейчас должно последовать, и это незнание мгновенно наполнило тело сосущей пустотой, — что может быть хуже подобной ситуации? Как говорят незлобивые люди, врагу такого не пожелаешь... Чужая — мужская!... — рука на бедре Никиты зашевелилась, явно лаская Никиту, и Никита, ещё не успев толком осознать-осмыслить такой никак не ожидаемый и потому неожиданный поворот в развитии событий, в следующее секунду почувствовал, как рука, устремляясь вперёд, неожиданно скользнула к его паху, а тот, кто был за его спиной, одновременно с этим движением руки всем телом прижался к голому Никите сзади, — всё это произошло практически одновременно: Никита почувствовал спереди чужую ладонь на своём чуть обмякшем — слегка потерявшем упругость — члене, а сзади в его ягодицы упёрлось что-то твёрдое, словно скалка, и вместе с тем горячее, как утюг... это «что-то» — ощутимо твёрдое, липко-горячее — влажно скользнув по ложбинке между ягодицами, давяще упёрлось в расщелину сомкнутых ягодиц аккурат напротив ануса, и Никита, в то же мгновение инстинктивно дёрнувшись всем телом вперёд, освобождаясь от обхватившей член чужой ладони, рывком перевернулся в постели на другой бок — развернулся лицом к тому, кто был сзади...
— Я думал, ты спишь... привет! — глядя Никите в глаза, как-то удивительно легко и оттого совершенно естественно проговорил... Андрей? Кажется, так... да, точно! Парня, лежащего рядом, звали Андреем — он был на свадьбе Игоря свидетелем, то есть дружком, и Никита вчера в кафе даже называл его пору раз по-свойски Андрюхой... точно!"Привет!»... парень по имени Андрюха сказал это так, как если бы в том, что они сейчас лежали в одной постели совершенно голые, не было ничего ни необычного, ни странного... сказал — и, весело глядя Никите в глаза, так же легко и естественно, как сказал, легко и естественно улыбнулся, непонятно чему радуясь.
— Привет... — отозвался Никита, невольно попадая под влияние той лёгкости, что исходила от лежащего напротив Андрея... он проговорил свой ответный «привет» скорее автоматически, чем осмысленно, при этом взгляд Никитин непреднамеренно — так же невольно, как «привет» — скользнул вниз, и Никита... на какой-то миг Никита оторопел — не испугался и даже не смутился, а именно оторопел: член у Андрея, длинный и толстый, откровенно дыбился, стоял, багрово залупившись влажной сочной головкой... е-моё! Никита, торопливо отводя взгляд от возбужденного члена, снова посмотрел Андрею в глаза, не зная, как на всё это реагировать — что делать... они, оба голые, лежали в постели друг против друга на расстоянии считанных сантиметров, и Андрей был при этом неприкрыто — нескрываемо — возбуждён, то есть член у него не просто стоял, а стоял как-то слишком вызывающе, почти агрессивно... как на это надо было реагировать?
— Что... сильно болит голова? — глядя на Никиту, участливо проговорил Андрей, и снова у него это вышло-получилось удивительно естественно... кажется, Андрея ничуть не напрягало — совершенно не смущало — что они оба лежат голые, что члены у них у обоих возбуждённо стоят, что всего лишь какую-то минуту назад он, Андрей, своим клейко залупившимся стояком беззастенчиво тыкался Никите в ягодицы, наверняка думая, что Никита спит... не было ни в голосе Андрея, ни в его взгляде ни малейшего напряга, и это было для Никиты одновременно и непонятно, и странно... почему они голые?
— Ну... болит немного, — отозвался Никита, усилием воли удерживая себя оттого, чтоб не скользнуть своим взглядом снова вниз.
— Есть пиво... но лучше, наверное, я заварю сейчас крепкий чай... да? — Андрей, говоря это, чуть подался телом вперёд, одновременно касаясь ладонью Никитиного бедра. — Чай будет лучше... или ты как?
Андрей, лежащий на боку, подался вперёд — к лежащему на боку Никите — совсем немного, но даже этого ничтожно малого движения оказалось вполне достаточно, чтоб Никита почувствовал, как в живот его горячей твёрдостью упёрся напряженный Андреев член... при этом рука Андрея, скользнувшая по бедру, раскрытой ладонью легла на Никитину ягодицу, сочно наполнившись упругой мякотью, — вдавливая ладонь в Никитину задницу, Андрей уверенно потянул Никиту на себя...
— Ты чего... — торопливо отстраняясь, Никита судорожно дёрнул назад задом, одновременно сбрасывая с себя руку Андрея. — Ты чего, блин?!
— В смысле? — Андрей на мгновение замер, и во взгляде его, устремленном на Никиту, мелькнуло лёгкое недоумение.
Секунду-другую, не отрываясь, они смотрели друг другу в глаза, словно стараясь таким образом друг про друга что-то понять... нет, Никита не испугался — во взгляде Никиты не было ни страха, ни смятения, и вместе с тем Андрей не мог не почувствовать, что Никита, резко отстраняясь, отодвигаясь в сторону, совершенно искренен в этом своём движении, — уворачиваясь от объятий, Никита не играл в непонимание, не набивал себе цену, а действительно — на самом деле! — не понимал, чего он, Андрей, от него хочет, и это неподдельное непонимание со стороны Никиты было совершенно непонятно Андрею, — какое-то время они молча, вопрошающе смотрели друг другу в глаза... наконец, хмыкнув, Андрей первым нарушил молчание — проговорил, с улыбкой глядя на Никиту:
— Интересно получается... ты чего, Никита? Что-то не так?
— Ты сам... сам ты «не так»! Чего ты... чего ты меня лапаешь? — отозвался Никита, никак не реагируя на улыбку Андрея — глядя с недоумением Андрею в глаза... и слово это — слово «лапаешь» — он проговорил отстранено, без той специфической интонации, какая обычно сопровождает все слова-выражения, так или иначе связанные с сексуальным контекстом; Никита спросил «ты чего меня лапаешь?» с той интонацией полной душевной невовлеченности в суть происходящего, с какой он мог бы спросить «а какая сегодня погода в Африке?» — притом что ни сегодня, ни в обозримом будущем путешествие в Африку ему явно не грозило.
Впрочем, в том, что, проснувшись голым в одной постели с парнем, тоже голым, тут же столкнувшись с явно не индифферентным вниманием со стороны этого парня к себе, Никита всё ещё не мог со всей определённостью уразуметь, ч т о и м е н н о подобная ситуация может означать-значить, тоже ничего удивительного не было; парни бывают разные... есть парни, и их немало, которые в любом жесте, в любом слове или взгляде, чуть отклонившемся «в сторону», с легкостью готовы тут же видеть некую двусмысленность, намёк, гомосексуальную подоплёку, — такие пацаны, как это принято говорить, сексуально озабочены, и озабочены они в немалой степени именно в плане однополого траха, даже если сами в такой вполне объяснимой и совершенно естественной озабоченности они ни себе, ни другим не признаются; и есть пацаны, которые в этом направлении явно не догоняют, — такие пацаны, даже сталкиваясь пусть с не явным, но вполне определённым сексуальным интересом в свой адрес, до последнего не допускают мысли, что всё это вполне реально — более чем возможно... именно к таким пацанам — явно не догоняющим в плане секса однополого — и относился Никита.
Никите было шестнадцать лет, он учился в одиннадцатом классе, и он не был ни наивным, ни глупым; наоборот, Никита был парнем весёлым, открытым, компанейским... более того, Никита не был девственником, и хотя его сексуальный опыт был ничтожно мал, тем не менее э т о в его жизни уже произошло: летом, после десятого класса, будучи в деревне у родственников, Никита трахнул местную шмару, и хотя это случилось всего один раз, и хотя кончил при этом Никита как-то слишком быстро, толком не разобравшись в ощущениях, тем не менее... в шестнадцать лет многим парням даже такого мизерного опыта вполне достаточно, чтоб почувствовать себя — осознать — мужчинами в полном соответствии с бытующими на этот счет стереотипами! Одним словом, Никита был самым обычным парнем... ну, и какой гомосекс — при таком раскладе вкупе с явным отсутствием какой-либо интереса к однополой любви — мог Никиту волновать или, тем более, беспокоить? Все знают, что есть филармонии и там исполняется не попсовая музыка... но все ли испытывают хоть какое-то желание в эту самую филармонию сходить — симфоническую музыку послушать? Ясно, что не все. Для многих и филармонии, и та музыка, что там звучит — всё это находится за пределами их круга интересов, увлечений, предпочтений, то есть вне круга их жизней-существований, хотя знание о том, что филармонии существуют, есть, несомненно, у всех — у каждого... вот такое же точно отношение у Никиты было и к гомосексу: как кому-то никогда не приходит в голову мысль самому сходить в филармонию — насладиться исполняемой там симфонией, точно так и Никите никогда не приходила в голову мысль о возможности какой-либо с в о е й вовлеченности в гомосексуальные отношения, а потому, проснувшись голым в одной постели с парнем, тут же проявившим к нему явно не миссионерское внимание, Никита готов был объяснить это чем угодно, но только не тем, что было очевидно, — ответ лежал на поверхности, а Никита упорно не понимал — Никита не догонял... потому и спросил он Андрея «чего ты меня лапаешь?» с интонацией той абсолютной отстранённости-невовлечённости, от которой Андрей на секунду изумлённо вскинул брови.
— Не понял... тебе что — приснился плохой сон? — невольно отодвигаясь от Никиты в сторону, чтоб лучше Никиту видеть, Андрей скользнул по Никитиному лицу удивлённым взглядом. — Никита... что случилось?
Никита был симпатичен, и даже то, что похмельное его лицо после бурной ночи было слегка помято, не портило общей картины: черты лица у Никиты были ещё подростковыми, изящно сглаженными, по-пацанячи субтильными, но сам Никита уже находился в преддверии своего возмужания, о чём наглядно свидетельствовал темноватый пушок над верхней губой, придававший его по-мальчишески милому лицу признак наступающей взрослости, — соединение ещё не ушедшего пацанства с ещё не наступившей, но уже внятно наметившейся грядущей мужественностью придавало лицу Никиты то очарование, какое бывает только в пору ранней юности... словом, Никита был симпатичен, и Андрей, невольно залюбовавшись лежащим напротив парнем, потеплел глазами — удивление во взгляде Андрея сменилось лёгким лукавством, — глядя на Никиту, Андрей улыбнулся:
— Никит... а ночью ты был совсем другим — ночью ты не брыкался, как сейчас... не отстранялся... что, блин, случилось?
— В смысле? — Никита, вновь не отозвавшись — никак не отреагировав — на обращённую к нему улыбку, непонимающе хлопнул ресницами, вопросительно глядя на Андрея.
— Что значит — «в смысле»? В прямом смысле... прямей не бывает! — Андрей тихо рассмеялся; непонятное поведение Никиты Андрея и веселило, и озадачивало — одновременно.
Никита, всё так же недогоняюще глядя на Андрея — по-прежнему ничего не подозревая, ни о чём не догадываясь, а потому не понимая, над чем Андрей смеётся — снова хлопнул ресницами:
— Это... как?
— Показать? — Андрей, весело глядя Никите в глаза, игриво подмигнул.
— Что ты мне покажешь?
— Ну, это самое... что ты делал ночью, — живо отозвался Андрей, одновременно с этим ловя себя на мысли, что он не знает, как объяснить такое странное поведение Никиты.
— Ну, покажи... — не очень уверенно отозвался Никита, и во взгляде его мелькнула тревога, тут же сменившись вполне естественным любопытством; мысль о сексе — об однополом сексе, или сексе в мужском формате — по-прежнему не приходила Никите в голову, и вместе с тем Никита ничего не помнил... ну, и что же он делал ночью — что ему может Андрей показать?
— Ох, Никита, какой ты хитрец... что — переводишь стрелки? — засмеялся Андрей.
Они лежали друг против друга, оба голые, и Андрей, говоря о «переводе стрелок», мысленно удивился, как правдоподобно Никита его разыгрывает, изображая из себя ничего не знающую невинность... ах, Никита, Никита! Показать ему надо... показать, что было ночью, — Андрей, невольно улыбнувшись, почувствовал в промежности сладко ноющую, щекотливо зудящую истому... неожиданно у Андрея возникла мысль разыграть Никиту ответно, но сладость, полыхнувшая между ног, была так сильна, что Андрей тут же решил не отвлекаться на игры в «моя-твоя-не-понимает», — голый Никита лежал рядом, и Андрей, невидимо стиснув мышцы сфинктера, голосом, чуть изменившимся от предвкушения близости, прошептал, горячо выдыхая:
— Никита...
Андрей уверенно подался всем телом вперёд — к лежащему на боку Никите, но тот, упреждая Андрея, тут же стремительно вскинул навстречу руку, — избегая соприкосновения своего обнаженного тела с телом обнаженного Андрея, Никита ладонью упёрся Андрею в грудь, но, не сдержав напора, в тот же миг оказался лежащим под Андреем на спине: с силой, с наслаждением вдавливая напряженно твердый член Никите в живот, ещё не поняв, что Никита отбивается, и отбивается не шутейно — не играя-заигрывая, Андрей, удерживая Никиту за плечи, прижался обжигающе жаркими губами к Никитиной шее:
— Никита...
— Пусти! — вырываясь из-под Андрея, Никита задергался под навалившимся на него Андреем что есть силы. — Пусти меня, бля... пусти...
— Чего ты... чего ты трепыхаешься? Я ж тебе... я тебе показываю... — не обращая внимания на реакцию Никиты — не придавая Никитиной реакции должного внимания, горячо зашептал Андрей, сладострастно сжимая ягодицы.
— Что ты мне... что показываешь?! Пусти! — Никита, изловчившись, кулаком ударил Андрея в скулу... точнее, не ударил, а скорее толкнул — для полноценного удара не была никакой возможности хотя бы чуть размахнуться, но этого несильного, скользнувшего по щеке толчка оказалось достаточно, чтоб Андрей, от неожиданности дёрнувший головой, в следующее мгновение осознал, что что-то не так... что-то явно не так!
— Ты чего? — резко отстраняясь — откидывая голову вверх — Андрей уставился на Никиту ничего не понимающим взглядом, в котором сквозь недоумение отчетливо сквозила неподдельная досада. — Никита, блин... офонарел? Ты чего?
— Пусти! — Никита, не прекращая вырываться, с силой задёргал под Андреем задом, ощущая, как от этих движений его собственный член, чуть утративший несгибаемость, снова стремительно затвердевает, каменеет, наполняясь приятной — хорошо знакомой, но в данной ситуации не совсем понятной — сладостью. — Что ты делаешь? Пусти!
— Да что с тобой?! Я показываю тебе...
— Что ты... что ты мне показываешь?! Ты лезешь ко мне...
— Я тебе показываю, как ты... — перебивая Никиту, напористо выдохнул Андрей, — как ты здесь ночью трахался... причем, делал это с удовольствием — с большим удовольствием!
Никита, ожидавший услышать что угодно, но только не то, что Андрей энергично проговорил-выдохнул ему в лицо, от неожиданности замер, перестав вырываться.
— Кто трахался? Я?
— Нет, блин... не ты — кот Матроскин, блин, трахался! — хмыкнул Андрей, не скрывая досаду... этот Никита явно перебарщивал, изображая из себя нераспаханную целину, и Андрей невольно почувствовал лёгкое раздражение: так, блин, можно до бесконечности дергаться-вырываться, спрашивать-переспрашивать... какой в этом смысл — какой ему, Никите, от этого кайф?"Кто трахался? Я?» Андрей, лёжа на голом Никите, сладострастно вдавливался в Никитин живот, и ему, Андрею, хотелось... ему очень хотелось трахаться — так, как они это делали ночью... классно делали! И чего он, этот Никита, сейчас хочет — чего он добивается? Переводит на него, на Андрея, стрелки — стыдно за вчерашнее? Ну, перевёл он стрелки: «я не я, и не хата не моя»... дальше-то что? Стрелки перевёл, и — будь ведомым... или он, Никита, вообще не хочет — трах по-трезвому ему не в тему? Или он, может, чего-то боится — чего-то опасается?
— С кем я трахался? — с недоумением глядя Андрею в глаза, озадаченно проговорил Никита, снова сбивая Андрея с толку — сбивая не столько содержанием вопроса, сколько той интонацией, с какой он вопрос свой проговорил: в голосе Никиты было удивление, недоумение, озадаченность, и всё это было совершенно искреннее, неподдельное... разве можно так хорошо играть?
— Никита! Хуля ты... хуля дурака валяешь — целку изображаешь?
Андрей, стараясь подавить в себе невольное раздражение, хотел добавить что-то ещё, и вдруг, глядя на Никиту, запнулся — внезапная догадка осенила Андрея... с ним, с Андреем, однажды случилась история — была история... да, была такая история: он учился на первом курсе, и однажды на дне рождении однокурсника он, Андрей, перебрал — напился так, что, проснувшись на другой день, он не помнил ничего... ну, то есть, абсолютно ничего — в памяти был полный провал, и он, Андрей, тогда ещё сильно испугался, и испугался не на шутку... чем закончился тот вечер, как и с кем он добирался до снимаемой им квартиры, что и кому он говорил, что делал — всё это было стёрто в памяти... не размазано, а именно стёрто, обнулено, и оставалось лишь уповать на то, что он, будучи пьяным, ничего т а к о г о не сделал... день рождения у однокурсника был в субботу, и весь воскресный день Андрей промаялся, не находя себе места — абсолютно ничего не зная про своё поведение... в понедельник он шел в универ, готовый ко всему, и настроение было... настроение было — хоть вешайся, но, к счастью, всё тогда обошлось — он ничего т а к о г о, будучи пьяным, не сделал, ничего т а к о г о не натворил... в ведь мог бы, ещё как мог бы!
— Никита, постой... да не вырывайся ты — никто тебя здесь насиловать не будет! — Андрей, крепко сжав Никитины запястья, вдавил его руки в матрас, тем сам лишая Никиту возможности активно сопротивляться. — Подожди, Никита, не дёргайся... — прижимая руки лежащего на спине Никиты к постели — с силой вдавливаясь пахом в пах парня, Андрей приподнял голову, внимательно глядя Никите в глаза. — Никита, ты что... ты — ничего не помнишь? Что было ночью... не помнишь?
— Что было ночью? — словно эхо, отозвался Никита, вопросительно глядя на Андрея снизу вверх; вопрос Андрея прозвучал для Никиты неожиданно, и Никита, лёжа под Андреем, невольно расслабился, стараясь сообразить, признаваться ему или нет в том, что он действительно ничего... он действительно ничего не помнит!
— Это я тебя спрашиваю... ты помнишь, как мы сюда попали? — Андрей смотрел на Никиту внимательно, даже пристально, ища подтверждение своей догадке. — Ну... как мы сюда попали?
— А где мы?
Никита спросил «А где мы?», причем, спросил-произнёс он это совершенно непроизвольно — вопрос у Никиты вырвался сам собой, и Андрею стало всё понятно... ну, блин, дела! Никита совсем ничего не помнит — и потому он вырывается, отталкивает его, Андрея, от себя... он, Никита, ничего не помнит!... Секунду-другую Андрей неотрывно смотрел Никите в глаза, стараясь сообразить, в чем «плюсы», а в чём «минусы» этой новой — непредвиденно возникшей — ситуации... он, Никита, ничего не помнит... ай да Никита! Натрахался всласть — и снова девственник, снова целка: я не я, и не хата не моя... вот так случай! Поди докажи, что здесь было, а чего не было... Андрей, вдавливаясь членом в Никитин пах, смотрел на Никиту, лихорадочно соображая... «плюс» был в том, что Никита — голый, возбуждённый — у ж е был в постели... в этом был «плюс», и «плюс» несомненный! А «минус»?"Минус» был в том, что ничего не помнящего Никиту теперь нужно было на секс раскручивать... раскручивать — как заправскую целочку, и совсем был не факт, что он, протрезвевший, согласится... девственник, бля!
Андрей, глядя на Никиту, с деланным осуждением покачал головой:
— Так, Никита... всё с тобой понятно: ты не знаешь, где ты сейчас, ты не помнишь, как ты здесь очутился, ты понятия не имеешь, что ты здесь делал... ты хоть помнишь, кто я? — Андрей, проговорив это, невольно улыбнулся, и улыбка у Андрея оказалась неожиданно солнечной — открытой, не таящей в себе ничего плохого. — Ну? Помнишь, кто я?
— Ты что — за дурака меня считаешь? — Никита, невольно поддаваясь обаянию Андрея, улыбнулся в ответ, и улыбка эта — ответная улыбка — получилась у Никиты совершенно непроизвольно.
Андрей был симпатичен... да, вполне симпатичен, и хотя симпатичность эта уже сама по себе была вполне самодостаточна, то есть не могла не обращать на себя внимание, но Никите, который не смотрел на парней с той зрения их симпатичности, даже не это было главное, — лицо Андрея было каким-то удивительно живым, открытым, располагающим, готовым в любой момент откликнуться искренней улыбкой, причем готовность эта читалась на лице даже тогда, когда Андрей улыбаться не собирался, и это выражение делало лицо Андрея, и без того симпатичное, не просто симпатичным, а обаятельно симпатичным... бывают такие лица, на которые и легко, и приятно смотреть — от людей с такими лицами априори не ждёшь ничего плохого, и потому Никита, лёжа под Андреем, как-то странно успокоился... по-прежнему не осознавая своё положение как положение возможного сексуального партнёра, Никита успокоился — вне сексуального контекста... конечно, всё это было необычно и не совсем понятно, но, в конце концов, ничего с ним, с Никитой, не случится, если он какое-то время полежит под парнем, пусть даже голым и возбуждённым, тем более что лежать так ему, Никите, было не только не дискомфортно, а вполне даже приятно... лежа под Андреем — чувствуя вдавившийся в живот напряженный Андреев член, Никита сам не заметил, как его собственный член вновь налился точно такой же несгибаемой твёрдостью... член Никиты налился однозначно приятной твёрдостью, но и это не подтолкнуло Никиту к мысли, что н а с а м о м д е л е это может означать... такова была степень Никитиной личной — внутренней — невовлеченности в «тему»!
Чувствуя, как Никита под ним расслабился, и одновременно ощущая животом горячо затвердевший Никитин член, Андрей в ответ на улыбку Никиты заговорщески подмигнул, одновременно понижая голос — переходя на шепот, тем самым вовлекая Никиту в интимную камерность ситуации:
— Ну, а как мы в общагу приехали... и почему ты в общагу не попал — помнишь?
— Нет, — на секунду запнувшись, Никита отрицательно качнул головой. — А сейчас мы где?
— На квартире у меня... — Андрей, глядя Никите в глаза, сладострастно сжал свои ягодицы, одновременно с этим делая неакцентируемое и вместе с тем вполне очевидное — плавно-скользящее — движение пахом по паху Никиты... и хотя это движение от Никиты не ускользнуло, Никита на это движение никак не отреагировал — для Никиты важнее было то, что Андрей ему сейчас расскажет, а вовсе не эти специфические движения, напоминающие половой акт. — Так вот... когда всё закончилось, я вызвал такси, и мы вчетвером — Игорь, Нелли, ты и я — приехали в общагу, чтоб там тебя определить на ночь, как Игорь об этом заранее договорился. Но произошло непредвиденное... во-первых, заступила новая вахтёрша, которая о договорённости Игоря понятия не имела, а во-вторых, ты был пьян... ну, то есть, на ногах ты держался, но при этом пьян был явно, или, как сказал кто-то, «весомо, зримо, грубо»... одним словом, вахтёрша упёрлась, и ты... — Андрей, глядя Никите в глаза, тихо засмеялся, — ты назвал её «будущей покойницей», она в ответ тут же пообещала вызвать наряд полицаев, про которых ты уверенно заявил, что они тоже «будут покойниками вместе с фюрером», она сказала тебе, что сейчас это проверит, потянулась к «тревожной» кнопке, и мы, пасуя перед таким аргументом, вынуждены были без промедления ретироваться, аки шведы под Полтавой... удивил ты, Никита, старшего брата! — Андрей, говоря это, смотрел на Никиту с улыбкой, и ни в голосе Андрея, ни в его взгляде не было ни малейшего осуждения. — Я так понял, что Игорёк от тебя подобной боевитости не ожидал...
— Ну... если я пьяный был... — растерянно отозвался Никита, то ли объясняя этой фразой свой неожиданно проявившийся боевой дух, то ли этой фразой невольно оправдываясь, и было непонятно, кому он, Никита, это говорит — Андрею он это говорит или себе. — А Игорь... он что — ругал меня?
— Он бы тебя убил, если б тебя, алкоголика-хулигана, некуда было деть — не к кому было б сплавить... ты хоть и брат ему родной, но твоё присутствие в брачную ночь, как мне кажется, никаким образом ни женихом, ни невестой в их апартаментах не предусматривалось... — Андрей, хмыкнув, вновь засмеялся. — Но, на твоё счастье, рядом был я, и вот — ты живой... с членом торчащим лежишь подо мной... и — никакой благодарности! — Андрей, говоря это, с силой, с наслаждением раз и другой сжал свои ягодицы, сладострастно вдавливаясь пахом в пах Никиты. — А, Никит? Где благодарность?
— Я под тобой? Ты сам не меня... сам навалился — лежишь, бля, на мне, как на подушке... пусти! — отозвался Никита, но его «пусти» прозвучало не очень убедительно, и Никита, сам это почувствовав, тут же без какого-либо явного или скрытого смысла добавил, глядя Андрею в глаза: — У тебя у самого стояк — давишь мне им в живот...
— И что? — Андрей прищурился.
— И ничего... пусти!
Лёжа под Андреем — говоря «пусти», Никита снова не только не дёрнулся, а даже не шевельнулся... мысль о том, что всё это сильно смахивает на прелюдию к голубому траху, у Никиты всё ещё не возникала — мысли такой не было, а потому не было ни страха, ни смятения, ни мало-мальски осознаваемого желания или нежелания этот самый трах иметь... короче, не было у Никиты никакой рефлексии, в то время как лежать под Андреем — чувствовать всем своим телом горячее тело Андрея — Никите было приятно... ну, и чего было дёргаться? От него, от Никиты, не убудет... полежит этот Андрюха на нём сверху — и сам в сторону отвалит... не до вечера же он будет на нём, на Никите, лежать!
— Руки отпусти... — миролюбиво проговорил Никита, и ноги его непроизвольно — сами собой — раздвинулись шире; Никита развёл под Андреем ноги шире, но в этом движении ногами с Никитиной стороны не было никакого знака-намека, а было лишь желание лечь поудобнее, и вместе с тем это движение ногами в стороны сделало соприкосновение тел ещё более тесным — более приятным... впрочем, приятность эта была для Никиты лишь на уровне ощущения, но никак не на уровне осмысления — осознания истинной природы этой приятности.
— Ага, я руки твои отпущу, а ты меня снова в скулу... да? — приглушенно засмеялся Андрей, и в глазах его, устремленных на Никиту, с удвоенной силой заискрились — заплясали-запрыгали — веселые чертики.
— Больно мне надо, — хмыкнул Никита. — Отпусти...
Андрей разжал кулаки, освобождая Никиты запястья, и Никита, едва его руки оказались свободными, тут же поймал себя на мысли, что он не знает, что ему в таком положении с руками делать, — сталкивать Андрея с себя у него, у Никиты, никакого желания не было, а мысль дать волю рукам в смысле обниманий-обжиманий... такая мысль у Никиты не возникла — в этом направлении Никита всё ещё упорно не догонял, и потому, не зная, куда руки освободившиеся деть, Никита снова развёл, разбросал их в стороны, одновременно с этим чувствуя, как Андрей, вжимаясь пахом в пах, снова сделал вдоль его, Никитиного, тела медленное — давяще скользящее — движение взад-вперёд... раз, и ещё раз, и ещё, — голый Никита, раздвинув ноги, разбросав руки, лежал под голым Андреем на спине, и взрослый Андрей, студент-пятикурсник, по нему, по Никите, медленно елозил, с силой вдавливая в Никитин живот свой твердый, как скалка, горячий член...
— Тебе что — приятно так делать? — без всякого напряга проговорил Никита, вопросительно глядя Андрею в глаза.
Вопрос вырвался сам собой — слетел с губ непроизвольно, и было в этом вопросе, прозвучавшем без малейшего подтекста, одно лишь любопытство... элементарное любопытство было в Никитином вопросе, — Андрей, всё про Никиту уже понявший, вопрос этот воспринял совершенно адекватно — именно как вопрос, требующий внятного однозначного ответа, и не более того, а потому, лишь на секунду запнувшись — внимательно глядя Никите в глаза — он, Андрей, ответил коротко и просто:
— Нравится... и мне эта нравится, и тебе это нравится — нам, Никита, обоим это нравится... так ведь?
— Ну-да, прикольно... приятно, — согласился Никита, не считая нужным отрицать очевидное... тупая головная боль, с которой Никита проснулся, медленно исчезала, рассасывалась, и Никита, повернув
229