— не надо... папа... папа... Полинка сейчас!... что, что ты...
Я рывком, щупая её груди, зацеловал её плечи, спину... Полинка крикнула, что идет и вся замерзла. Мы рванулись. Олька зазастегивала лифчик. Мы отпрянули. И Полинка как-то удивленно и наивно:
— Ой! у тебя так смешно раздулись плавки! они тебе малы, да?...
Оля невольно взглянула. Стала еще краснее. Вскочила и на Полинку полотенце. Завытирала. Заговорила, что мол вот докупалась!...Возвращались молча. Оля с Полей сзади, я впереди... нашли машину, сели. И всю дорогу щебетала лишь Полька, что мол мы дураки так и не купались!
В тот вечер племянница долго не спала. Все вспоминала речку и мужественно выносила как Оля мажет её обгоревшие плечики сметаной... я не смотрел на Олю. но нет-нет вдруг ловил её отрывистые взгляды. взгляды какие-то совсем иные, чем прежде. Казалось, отрешенные. Казалось, каккие-то чужие... Весь как разобранный, отвечал Полинке невпопад. Нет, то чувство, то какое-то странное предчувствие — нет, то не могу сейчас описать! Её спина, мои пальцы по ней, её груди... — я даже достал водки и выпил.
Лег, но разве мог спать?
А ночью, когда они, казалось, должны были спать, вдруг знал: нет, она не спит! Она просто не может сейчас спать... она... я — ведь мы оба сейчас должны задрочить... или она уже мастурбирует?... о, господи! Что было? Что вдруг произошло?... и я, сняв трусы, встал у окна. Сначало держал их. А потом, как сжигая мосты, отбросил их на раскладушку! Нет, никакого плана у меня не было... — просто я мог только это: стоять у окна голым и ждать... Ждать её.
Хотя, остатками благоразумия, знал: Полинка здесь рядом... — Да и Оля? — что думает она сейчас в ночи... — быть может, все в кустах случилось случайным её порывом?! и она сейчас сходит с ума от стыда и уже ненавидит себя и меня... ?!!
***
В предрассветном сумраке, когда я уже отчаялся ждать и верить в это, она тихонько открыла за спиною дверь.
— Ты тоже не спишь... ? Я тоже... — её голос был словно не её...
—. ..
Нет, тоже не спится... жарко... — не оборачиваясь, так же тихо сказал я...
Голый я перед нею.
— Я... я пришла сказать... что мы оба сегодня перегнули... завтра уезжаю. Давай забудем...
Я повернулся к ней. Член набухший, потолстевший, полустоял огибая яйца. Оля отвела глаза, она была в простыне и только... Отвела. И, тут же, вновь и уже не отводя глаза посмотрела... и увидела как мой член завставал. Сначало дернувшись. Потом заудлинняясь. И потом толстенно и сильно задравшись чуть ли не к животу... ! Яйца... я ощутил их... я вдруг как мальчишка болтнул ими... — И она отпустила простыню. И та скользнула на пол. Голые мы замерли. Голые в предрассвете... В нереальности предутра, в нереальности себя...
— Я... я незнаю что делаю... завтра ничего не будет... ни тебя... меня... мне сейчас не стыдно... совсем... ничего!... мне плохо, папа... плохо... я не хочу уезжать... поласкай меня, попутешествуй...
— ложись здесь, маленький... любимая... единственна я моя...
Оля медленно села на раскладушку. Она тяжко, и со скрипом в ночи, приняла её на живот. И её рука протянулась вдоль её тела. Потом и левая.
Кухня, зарассветало. Мне хотелось, чтобы это никогда не кончалось, вдруг не исчезло, вдруг не стало сном!... я сел к ней. Было тесно. Было нежно тепло то касаний моего бедра к её.
—. .. Поля... Поля может проснуться...
—. .. Я ей глицина дала... ты же знаешь, возбуждена после речки была... но, если — то ростыней укроемся... знаешь, она же знает, что мы врачи и ты мне массаж делаешь... главное... главное, чтобы твой... твою писю не увидела..
Я поцеловал Олю в волосы затылка. Залез обеими ладонями под её спину к грудям и замял их... Утопая в их нежности и упругости и огромности
— они очень большие, папа?... я стыжусь их... стыжусь себя всю... я толстая уродка... я не хочу жить и плачу, плачу!... и я боюсь мужчин. Всех-всех... Только не тебя!... ты столько снился мне тогда, тогда когда мама увезла!... Ой, Ой как хорошо! ой, лапай, трогай папа! И целуй меня где хочешь...
Соски её отвердели, приподнялась на локтях, чтобы мне было лучше их ласкать! Повернула лицо к моему неистовому уже члену. Коснулась губами головки его и шопотом:
— я не умею...
— девочка моя!... приоткрой...
И вдруг, в како-то отчаяянии она губами мою головку!! И зачмокала, и вдруг языком!
243