Я быстро собрала вещи и уже через два дня потряхивалась на нижней полке поезда в купейном вагоне. Красота! Обожаю поезда. Могу часами пялиться в окно, и одинаковые пейзажи нашей средней полосы отнюдь не приедаются мне, зелень радует глаз, а белые стволы многочисленных берез навевают какие-то возвышенные и даже патриотичные мысли. Ехать нужно было недолго, одну ночь. Рано утром поезд прибыл по месту назначения, и я заспешила к привокзальной стоянке такси. Эх, сюда бы Сашку с его либеральными тарифами — подумала я, вытаскивая из кошелька пятьсот рублей и отдавая их таксисту.
Гостиница, конечно, не очень впечатляла, напоминала советский корпус в пионерлагере. Простая комната с коричневыми обоями в цветочек, синенькие шторки, односпальная кровать. Слава Богу, хоть холодильник есть. И даже маленький телевизор! Сойдет, приемлемо. Главное, что тут имелся отдельный санузел, это для меня принципиально. Ни за что бы не пошла в общий душ.
Уже в полдень я стояла перед железными решетчатыми воротами большого особняка, выкрашенного желтой штукатуркой. Это и был музей, в котором мне предстояло проходить практику в течение трех недель. Поднимаясь по мраморным ступеням, устланным бордовым ковром без единой потертости, я отметила, что сюда вкладывают деньги, и немалые. Это порадовало меня, так как в большинстве не столичных и не питерских музеев царит бедность, то же самое касается и многих театров. Обнаружив дверь с надписью «Администрация», я постучала и вошла. В приемной сидела секретарша — женщина лет пятидесяти с приятным улыбчивым лицом.
— Добрый день, меня зовут Софья Михальчук, я должна пройти практику в вашем музее.
— Да-да, садитесь. — Женщина закопошилась в бумагах на столе, и, выудив тонкую папку, представилась:
— Я Тамара Сергеевна, сейчас посмотрим, куда вас прикрепили. Так, ммм,... А, вот, Михальчук. Отлично, нашла.
Я огляделась. Из приемной можно было попасть как минимум в два кабинета. На двери одного из них висела табличка: «Лев Семенович Бородин, директор». На другой двери таблички не было. Позже я узнала, что это туалет.
— Так, Софья, распишитесь вот тут, и отправляйтесь на второй этаж, найдите там Анну Александровну, это ваш куратор. Она гид, будете вести с ней экскурсии.
Экскурсии! Здорово! Я-то представляла, что мне поручат мелкую реставрацию или хранение экспонатов, но гид — это классно. Очень интересно и не так нудно. К тому же, в музее довольно скучная работа, а вести экскурсии — значит, постоянно общаться с людьми. Я обрадовалась и поспешила на второй этаж.
Музей впечатлял. Когда-то это была усадьба одного из местных аристократов, а теперь шикарные хоромы превратились в ухоженный и богатый музей. Здесь была и живопись, и графика, скульптура и предметы дорогой утвари. Кое-где были стойки с ювелирными украшениями. Под впечатлением, я не заметила, как рядом со мной возникла высокая худая женщина.
— Вы Соня?
Встрепенувшись, я окинула ее взглядом. Светлые волосы собраны в жидкий хвостик, ни грамма косметики, утонченные черты лица и лиловый костюм. На вид ей было лет сорок пять.
— Да, а вы Анна Александровна? — уточнила я.
— Да-да, пойдемте со мной, я дам вам литературу, мне сейчас немного некогда, вот-вот должны прийти школьники на экскурсию, а потом еще одна группа. Вы пока почитайте о нашем музее, а потом приходите. Понаблюдаете за моей работой, узнаете много интересного. — Она улыбнулась, и я ответила ей тем же. Она понравилась мне, почему-то я подумала, что мы с ней подружимся.
Она привела меня в архив. Оставив меня один на один с толстой книгой об истории музея, сдобренную цветными иллюстрациями, она удалилась. Прошел час или даже чуть больше, когда я захлопнула книгу. Вобщем-то, стандартная история. Как у многих музеев в нашей стране. Выйдя в коридор, я встретилась там с Анной Александровной, она поманила меня рукой и я двинулась за ней. Мы прошли в большой зал с работами русских художников. Там уже собрались школьники примерно двенадцати лет. Итак, экскурсия началась. Моя наставница рассказывала о каждой картине, об истории ее написания, о биографии того или иного художника. Вобщем, все как обычно. Послушав ее, я решила что справлюсь, многое из ее рассказа было мне известно, так что я не особо волновалась по поводу своей практики.
Наконец, экскурсия окончилась, и дети разошлись. Анна Александровна предложила выпить чаю, и я согласилась. За чашкой ароматного напитка легче наладить общение.
— Ну, как вам наш музей? — с гордостью спросила она, отпивая из чашки.
— Если честно, без лести, я потрясена. Редко можно встретить такой ухоженный и богатый музей. Я обратила внимание на новый паркет, дорогие шторы и свежие окна. Чувствуется, что у музея есть хорошая поддержка.
— Это все наш Лев Семенович. Наш директор. Он относится к музею как к родному ребенку. Если бы все культурные учреждения возглавлялись такими людьми, как наш Лев Семенович, то Россия пережила бы культурное возрождение.
— Да, наверное, вы правы. — Согласилась я, отгрызая от печенья.
— Вы непременно познакомитесь с ним, и поймете что он истинный фанат своего дела.
— А когда это произойдет? — поинтересовалась я.
— В ближайшие дни, Соня. Скоро. Вы рано приехали, через пару дней прибудут и другие студенты, Лев Семенович будет читать вам лекции. Он, кстати сказать, доктор наук. Так что вам будет весьма интересно. Да и вообще, с ним просто приятно поговорить. Так что скоро, Соня, вы и сами в этом убедитесь.
Как и обещала Анна Александровна, через пару дней музей наводнился студентами и словно ожил. Теперь здесь кипела жизнь, привнесенная будущими искусствоведами, культурологами и художниками-реставраторами. Обещанные лекции должны были начаться после практики, в пять часов. Если честно, я ждала их, так как мне нетерпелось увидеть столь отъявленного фаната своего дела. Все студенты уже собрались в небольшом кабинете, а Льва Семеновича еще не было. Впрочем, он не опаздывал, до начала оставалось еще десять минут, и я заинтересованно изучала открытки, которые Анна Александровна дала мне посмотреть. Вдруг прогремел низкий, поставленный голос:
— Я приветствую вас. Меня зовут Лев Семенович Бородин, и я буду читать вам массу интересного целую неделю.
Я подняла глаза и увидела возле большой темно-зеленой доски высокого широкоплечего мужчину. Он писал свое имя на доске. Обернувшись к нам, он пригвоздил меня взглядом пронзительно-голубых глаз к скамье. Да ведь этого человека я знаю! Это именно он прислал мне цветы после случайной встречи в театре. Невероятно, но это и впрямь был он. Его унизанные перстнями пальцы больших рук, его зачесанные назад темно-серебристые волосы, его голос и, конечно, его взгляд.
Пораженная, я смотрела на него, не замечая ироничных усмешек своих соседок. Он, конечно же, заметил это и обратился ко мне:
— Молодая леди, ваша фамилия?
— Михальчук... — проблеяла я.
— Прекрасная украинская фамилия. Михальчук, скажите пожалуйста, вам не интересен мой рассказ?
Я замешкалась и не знала что ответить. Наконец, под его выжидательным взглядом я выдавила из себя, что мне интересно, тогда он ответил:
— В таком случае, будьте, пожалуйста, внимательнее и записывайте лекцию так, как это делают остальные.
Боже, он отчитал меня, словно семилетнего ребенка перед всеми практикантами! Я совершенно растерялась и уткнулась в тетрадь. Паскудное чувство униженности жгло мозг, и я с ужасом заметила, как на бумагу закапали слезинки. Вот черт! Почему он так со мной? Что я сделала?
Кое-как отсидев лекцию, я прежде всех покинула музей и отправилась на прогулку. Теплое еще сентябрьское солнце играло золотыми искрами в кронах деревьев, и наблюдая, как мягко льется свет сквозь листья, я начала успокаиваться. Купив в киоске газировку и горячий бутерброд, я приземлилась на скамью недалеко от парка, что примыкал к музею. Вонзившись в мягкое теплое тесто зубами, я подумала — а что, если он не узнал меня? Ну, ведь может же такое быть? Тем более с нашей встречи я изменилась: выкрасила волосы в темно-шоколадный цвет и поправилась на пять килограммов. Да, точно. Он просто не узнал меня, иначе ни за что не подверг бы такому унижению.
Дожевывая булку, я заметила, как из главного входа музея выходит Лев Семенович и, опираясь на свою трость, приближается к парковой аллее. Вероятно, он решил пройтись. Не медля, я поднялась, отряхнула платье от крошек и двинулась к той же самой аллее. Достигнув его уровня, я как можно более открыто посмотрела в его глаза. Он ответил, но прошел дальше. Тогда я бегом пробежала до конца аллеи и перешла на параллельную, а оттуда прошла на другой конец той же самой аллеи, по которой гулял Лев Семенович. И снова поравнявшись с ним, я заглянула в его глаза. Он остановился и обратился ко мне:
— Ну хорошо, Михальчук. Говорите.
— Что говорить? — изобразила удивление я.
— Ну, вы ведь что-то собираетесь мне сказать? — скорее утвердил, чем спросил он.
— Нет, я просто... просто гуляю. Тут очень красиво, вы не находите?
Голос мой по-идиотски дрожал, и я раздражала саму себя в эту секунду. Но я хотела, чтобы он вспомнил меня,
чтобы понял, как несправедливо он унизил меня на лекции.
— Достаточно. Прекратите ломать комедию. — Голос его гремел, от чего все внутри меня съежилось, и тело содрогнулось от трепетного страха. — Я узнал вас, сразу же, как только вошел в кабинет. Вы об этом хотели спросить?
Так значит, он все же меня вспомнил! Отлично. Теперь я могу спросить его, что означали его взгляды, слова и рукопожатия в театре. Этот вопрос по-прежнему волновал и интриговал меня.
— Да, но не только. — Призналась я.
— Вот как? — он вскинул густые брови и насмешливо улыбнулся. — А что же вас еще интересует?
— Меня интересует, что означал ваш жест, когда вы прислали мне цветы и записку после вечера в театре.
О, кажется, я зря так поторопилась с вопросом. Лицо его посерело, он нахмурил брови и поджал губы, по его реакции было понятно, что это не к добру. В этот миг я его боялась. И не зря.
— Я не понимаю, о каких цветах вы говорите. А что касается того вечера в театре, то вы напрасно придаете ему столь большое значение. За свою жизнь я побеседовал с сотнями людей в театре, но лишь вы одна вообразили себе, что это имеет какое-то значение. Забудьте этот эпизод, он ничтожен в своем значении.
Сказав это, он сердито зашагал, не попрощавшись. Я хотела напомнить ему, что он тайком пожимал мне руку, но не решилась догнать его. Лев Семенович был разгневан, и я, признаться, по-настоящему испугалась его. Он действительно был похож на льва — мощный, суровый, с гривой жестких волос. Притягательный и опасный.
Всю ночь я не могла уснуть, мне не давала покоя мысль: почему Лев Семенович отрицал тот факт, что прислал мне цветы? Ну я же понимала, что это он, и никто другой. Возможно, он засмущался, посчитал, что я восприняла этот жест как ухаживание, или что-то еще, но одно я знала наверняка — цветы прислал он. Проворочавшись на жесткой казенной койке полночи, я все-таки уснула.
В полдень я снова переступила порог музея, и принялась помогать Анне Александровне переносить данные архива в компьютер. Ей общение с оргтехникой давалось нелегко, и моя помощь пришлась весьма кстати. С затаенным страхом я ждала пяти часов, того мига, когда Лев Семенович начнет лекцию. Я опасалась, что он снова высмеет меня перед всеми. Но мои страхи не воплотились, он вполне нейтрально провел занятие и отпустил нас. Так же размеренно прошло еще три дня, неделя кончилась, и лекции тоже. На этих занятиях я ловила каждое его слово, жадно впитывая в себя. Иногда я улавливала на себе его взгляды, а однажды он даже дотронулся до моих волос пальцами, когда проходил между учебных столов. Нет, сомнений быть не может, он подает мне какие-то сигналы, и я выясню — какие.
В субботу я снова пришла в музей, хотя могла бы этого не делать. Но намечалась крупная экскурсия по всем залам для туристов, и я решила поприсутствовать. Анна Александровна восхитилась моим «глубоким самосознанием и стремлением к совершенствованию навыков», и я, польщенная ее словами, уже собиралась домой, когда увидела Льва Семеновича. Он спрашивал у какой-то женщины не нашла ли она пианистку для воскресного вечера. Дождавшись, когда он останется один, я подошла к нему.
— Что вы хотели, Софья? — он был погружен в раздумья и даже не взглянул на меня толком.
Кашлянув, я набралась смелости и заговорила:
— Лев Семенович, так уж вышло, что я слышала ваш разговор по поводу пианистки. Если хотите, я могу вам помочь.
Он медленно, даже несколько надменно, оглядел меня, и затем спросил:
— У вас есть знакомые пианисты, способные прилететь сюда к завтрашнему вечеру?
— Нет-нет, я сама играю на пианино. Я окончила музыкальное училище. — Поспешила пояснить я.
— В самом деле? Это не шутка? — заинтересованный взгляд, с неким налетом облегчения. Я сделала верный шаг!
— Абсолютная правда. Только я должна подготовиться, если вечер уже завтра. Покажите мне инструмент и дайте ноты.
— Что ж, идемте, идемте дорогая. — Он взял меня под руку и поспешно зашагал по коридору. Я едва поспевала за ним. — Вы бы меня, конечно, очень выручили. Представляете, Сонечка, какая глупейшая ситуация — завтра в музыкальном зале состоится вечер романсов, а все пианисты заняты. Отменить мероприятие совершенно невозможно, последняя надежда была на одну знакомую женщину, но она, представьте себе, изволила заболеть.
Итак, мы пришли в небольшой зал. Много окон, легкие газовые шторы пышными воланами спускаются к подоконникам, красивые и удобные стулья, обитые синим бархатом, а у дальней стены — небольшая сцена и рояль. Очень уютно и аккуратно.
— Прошу вас, Соня, опробуйте инструмент. Сейчас Тамара Сергеевна принесет вам ноты. А пока сыграйте.
Он водрузился на стул и закинул ногу на ногу, выражая полную готовность слушать. Я поднялась по деревянным белым ступеням, села на стул и открыла глянцевую черную крышку. Блютнер. Прекрасный инструмент! Ни единой щербинки на клавишах, ни одной запавшей ноты. Я повернулась к нему и спросила:
— Что вам сыграть?
— О, да что хотите, Сонечка. Что хотите.
— Вы любите Бетховена?
— Безусловно. Да, отлично, сыграйте Бетховена.
Я коснулась клавиш и полилась мелодия. Страстная, сумбурная, волнующая. Третья часть семнадцатой сонаты, «Буря». Упиваясь восхитительной чистотой звучания инструмента, я погрузилась в волнующий мир музыки и неожиданно для себя сыграла так хорошо, что мне захотелось поаплодировать самой себе. Кончив, я повернулась в зал. Рядом с Львом Семеновичем уже стояла с папкой его секретарь. Он посмотрел на нее и сказал:
— Тамара Сергеевна, завтрашний вечер спасен.
— Слава Богу, Лев Семенович, слава Богу.
Она пересекла зал и подала мне ноты. Я пролистала, и удовлетворенно отложила их на крышку.
— Все эти романсы мне известны, я их играла ранее. Так что не волнуйтесь, никаких накладок не будет.
— Тамара, дайте Сонечке программу вечера. Вам ведь нужно быть в курсе, не так ли? — последние слова были сказаны уже мне, и я кивнула головой в знак согласия.
Воскресение настало. Я пришла в музей задолго до вечера, несколько раз проиграла все романсы и прочла программу вечера. Наконец, приехала певица — пожилая тучная женщина, представившаяся Ольгой Константиновной. Она распелась, и мы порепетировали вместе. К семи вечера зал заполнился посетителями и концерт начался. Отыграв, как положено, свой аккомпонимент, я откланялась и вышла на улицу. Час был поздний и уже стемнело. Вдохнув прохладный осенний воздух, я уже собралась было быстрым шагом застрочить по парковым аллеям, как меня окликнул голос из темноты:
— Соня? Постойте.
Присмотревшись, я увидела Льва Семеновича.
— Уже стемнело, мне неловко, что из-за меня вы так поздно возвращаетесь. Давайте-ка я вас провожу. Не возражаете?
— Не возражаю. — Я улыбнулась и подставила ему свой локоть.
— Вы очень выручили меня и Ольгу Константиновну. Я вам очень признателен и хотел бы вас отблагодарить. Скажите, как долго вам еще проходить практику?
— Еще две недели, а что? — я была заинтригована.
— Можете считать, что вы ее уже прошли. Я попрошу Анну Александровну поставить вам «отлично» и закрыть практику досрочно.
Я разочарованно отвела глаза. Хорошо, что он не видел этого в сгустившихся сумерках.
— Спасибо, Лев Семенович, но мне нравится практика в вашем музее, и если вы позволите, я бы все-таки хотела пройти ее полностью.
— О-о-о. — протянул удивленно он. — Вы удивили меня. Обычно молодым девушкам скучно в музее, и я подумал, что окажу вам услугу.
— Нет-нет, все в порядке. Ничего не нужно, мне было не обременительно играть сегодня. Напротив, это доставило мне большое удовольствие. Так что вы вовсе не в долгу передо мной.
Он вел меня уверенно, крепко придерживая за локоть. На улицах зажглись фонари и в их желтом свете, падающем на асфальт, тени выплясывали причудливый танец.
— Где вы остановились? — спросил он, когда мы уже прошли два проулка от того, в который надо было свернуть, чтобы выйти к гостинице. Но я намеренно промолчала, мне хотелось продлить эту вечернюю прогулку. Сама не знаю отчего, но я ощущала беспредельное счастье в те моменты.
— В одной гостинице. Она уже близко. Спасибо, что проводили. Дальше я дойду сама.
Он остановился и посмотрел на меня. Как сейчас помню этот его взгляд, полный теплоты и нежности.
— Еще раз спасибо, Соня. И вот, подождите... — он распахнул плащ. — Это вам.
Он протянул мне цветы. Белые орхидеи. Я подняла на него глаза, в которых читался явный вопрос. Он только улыбнулся и, прижав руку к груди, слегка поклонился и ушел. Прижимая нежные цветки к груди, я бегом бросилась в гостиницу. Я боялась их заморозить прохладным вечерним воздухом. Поставив их в воду, я села напротив и уставилась на белые нежные соцветия. Он неспроста подарил мне именно белые орхидеи, нет. Тем самым он негласно подтвердил, что и тогда, два года назад, цветы, присланные мне незнакомцем, были от него. Но для чего, зачем? Этого я не могла понять. Я чувствовала, что он выделяет меня из всех, чувствовала, что я небезразлична ему. Но никак не могла понять, чем это вызвано. Он был весьма пожилым, а я молода, так что вряд ли он обратил на меня внимание, как на женщину, однако другого объяснения я найти не могла. В волнении, я легла спать. Но среди ночи соскочила и подошла к окну, где на подоконнике стоял стакан с орхидеями. Нежно проведя по лепесткам пальцем, я закрыла глаза и вспомнила записку, присланную Львом Семеновичем вместе с теми, первыми цветами. «Что же ты не встретилась мне раньше...»
«Но мы встретились сейчас» — сказала я мысленно ему.
С этой мыслью я и уснула.
224