Стоял ужасный переполох: следовало успеть принять высокого гостя до выпадения радиоактивных осадков, и времени было крайне мало. Директор училища лично бегал по всем этажам, сопровождаемый преподавателями и наставниками, и скоро потерял голос от крика; все ему было не так. Он даже лично высказал главному наставнику, Альберту Феодоровичу, что у него в учебной части бардак и свинарник, после чего на нас принялся орать и Альберт Феодорович, чего обычно не водилось: был он старик, в сущности, добродушный и голос повышал редко. Делу это помогало мало. Мы, курсанты, драили все училище, как матросы палубу, бегая с ведрами и швабрами, будто угорелые.
Наконец, все было готово. Оставались считанные минуты до начала торжественного приема Роберта Карловича. К нашему сожалению, нас на прием не подпустили даже близко. Из старших отрядов набрали самых лучших отличников учебы, все детей купцов да богатых чиновников, а нас, — кому было лет по 18—19, да совсем еще малышню — разогнали по спальням и заперли там, так что попечителя я даже не увидел, и не знал, каков он.
Мальчишки, как водится, принялись рассказывать про него ужасные истории. Говорили, что он громадного роста и силы нечеловеческой, при том страшно суровый и обидчивый, и чуть что не по нём — лезет с кулаками. Рассказывали, что он однажды чуть ли не до смерти собственноручно запорол курсанта за то, что у того на смотре не оказалось при себе носового платка. Причем, курсанта для этой цели раздели донага, а попечитель лично порол его прямо по нагому, ничем не защищенному телу. В общем, ужас какой-то, а не человек.
Закончился прием уже в десятом часу вечера, нас наконец отомкнули и без ужина погнали всей толпой на молебен. Кое-как отстояв в душной часовне, мы, словно стадо очумевших баранов, все бегом бросились обратно в спальни, но тут меня изловил младший наставник Феофанов и строго наказал, чтобы я немедленно отправлялся к директору учебной части.
Я не на шутку струхнул, но Феофанов задал мне такого стрекача, что я опрометью бросился на минус третий этаж и скоро уже был у двери директорского кабинета, запертой, как обычно, на кремальеру.
Аполлон Иоганнович только строго посмотрел на меня из-под своих кустистых бровей, а у меня уже сердце ушло в пятки. Я никак не мог понять, зачем я понадобился директору, и что я вообще успел такого натворить, что он демонстрировал такой интерес к моей ничтожной персоне.
— Григорьев, — строго сказал Аполлон Иоганнович, — я тебя вызвал по специальному делу. Настала пора послужить тебе для родного училища, которое тебя воспитало, заметь, несмотря на то, что твои родители происходят из низшего сословия. Кто твоя мать там? Кухарка? А отец? Грузчик на чугунолитейном? Итак, не забывай о милости, оказанной тебе.
При этих презрительных словах о моих несчастных родителях, я залился краской и смущенно смотрел в пол.
— Его сиятельство Роберт Карлович, наш попечитель, не может отправляться в такую метель...
Аполлон Иоганнович встал из-за стола и с несколько отсутствующим видом прошелся вдоль стены с охранными экранами, даже не глядя на них. Он воздел руки к низкому бетонному потолку и, словно меня и не было в кабинете, продолжил раздраженно:
— Фильтры у них, видите ли, требуют перезарядки! Кхм... гм... О чем это бишь я?
Он снова строго посмотрел на меня, будто только сейчас заметив, что я еще тут.
—... Поэтому его сиятельство решил переночевать в нашей скромной обители. Однако Роберт Карлович не сможет заснуть в холодной постели, поэтому ему нужен кто-нибудь, кто согревал бы его всю ночь своим теплом. Это будешь ты. Роберт Карлович самолично дал на этот счет исчерпывающие инструкции, и ты подходишь определенно, так что это вопрос решенный.
Услышав такое, я вспыхнул от стыда. Это было неслыханно! Но я не мог ослушаться директора.
— Вижу, ты понимаешь важность своей задачи, Григорьев, это похвально. Я, признаться, думал, что мне придется сурово напомнить тебе о тех условиях, на которых ты был принят к нам на обучение. Не бойся, Григорьев. Роберт Карлович благовоспитанный и уважаемый человек, и если ты будешь с ним ласков и услужлив, то это воздастся тебе сторицей. Уж во всяком случае, ты сможешь спокойно закончить обучение и, возможно, в будущем тебе повезет больше, чем, скажем, твоему отцу. Ну, ты готов?
— Готов... — Еле слышно пролепетал я.
— Молодец, хоть и не бросил привычки отвечать на вопросы ри-то-ри-ческие. А теперь спустись вниз к банщику, и хорошенько помойся. Роберту Карловичу не престало лежать в постели с каким-нибудь грязнулей. Я уже распорядился, и Потапыч согрел для тебя воду.
Я понуро спустился в убежище, давно превращенное в баню, где Потапыч, наш банщик, снабдил меня мочалкой и крошечным кусочком малинового мыла. Мылся я под присмотром какого-то молодого человека с очень надменным видом, который, как я потом узнал, оказался главным адъютантом попечителя. Я так и не услыхал его имени, и за все время он сказал всего одну фразу:
— Ты эта... парнишка, смирнее будь да послушнее. Роберт Карлович может чутку лишнего себе позволить, так ты того... не прекословь. Все делай в точности, как его сиятельству пожелается. А то хуже будет.
Я не совсем понял, что он имел в виду под словами «чутку лишнего», но то, что, если я не буду слушаться, то мне будет худо, я уяснил очень хорошо, и про себя давно уже решил: будь что будет. Смысл сказанного дошел до меня позже, а пока я лишь со страхом вспоминал историю про запоротого курсанта.
Наконец, адъютант решил, что я достаточно чистый, и позволил мне вылезти из таза с водой и насухо вытереться. После этого меня отвели на минус первый, или «наверх», как иногда мы это называли, туда, где располагались комнаты старших преподавателей, и в том числе гостевая спальня, которая обычно пустовала. Я здесь никогда раньше не был, и с интересом озирался: об этих помещениях я слышал только из рассказов. В спальне были зажжены свечи, экраны были задернуты гардинами, а большая кровать под балдахином в центре комнаты была застелена пышными перинами. В спальне я, наконец-то, и познакомился с Робертом Карловичем, попечителем.
К моему огромному удивлению, оказался он старичком лет шестидесяти, круглым и розовым, и благостным до невероятия. Он совсем не был похож на рассказы о себе самом. Встретил он меня очень радушно, провел к кровати и усадил на нее, сказав, чтобы я чувствовал себя как дома. После этого он прошел к двери и запер ее так, что лязгнула кремальера, впрочем, к этим звукам я был привычен с детства.
Мы остались одни, и я, напротив увещеваний попечителя, начал чувствовать себя как-то неловко. Роберт Карлович, улыбаясь, смотрел на меня, нахохлившегося в своей пижаме, бывшей мне не по росту. Я был босиком, а по полу комнаты заметно тянуло, так что я невольно поджимал ноги. А еще меня донимала мысль, почему это гостевую комнату не устроили где поглубже, ближе к ядру, где всегда было теплее, и где мы малышней отогревались после нарядов на поверхность.
— Как тебя зовут, милый отрок? — ласково спросил Роберт Карлович.
— Аркадий.
— О, Аркаша, как прелестно, мой юный голубок. А сколько же тебе годков стукнуло, уж больно ты маловат?
— Осьмнадцатый минул.
— О, в самый раз, в самый раз... — Со странной интонацией пробормотал попечитель.
— Ну что ж, ты уже знаешь, зачем ты здесь?
— Знаю, — робко сказал я и покраснел.
— Ну же, не тушуйся. — Роберт Карлович сел рядом со мной на постели и ласково обнял меня за плечи. — Я узнал об этом обычае, когда был в Новом Риме. Там еще в средневековье существовала практика, согласно которой знатные вельможи клали с собой в постель юных мальчиков, которые согревали их холодными ночами. Ничего страшного в этом нет, вот увидишь. Но тебе нужно будет обнажиться, так как таким образом согревание пройдет гораздо быстрее. Готов ли ты?
— Готов, — промямлил. .. я, чувствуя, как горят уши и щеки от стыда. Ведь мне предстояло раздеться догола перед этим круглым благостным старичком.
«Всего одна ночь!» — утешал я себя.
Я завозился с пижамой, и Роберт Карлович принялся мне помогать, при этом его толстые пальцы дрожали как бы от сильного волнения.
Впрочем, едва избавившись от пижамы, я тут же забыл про стыд, так как в спальне было так холодно, что я уже ни о чем не мечтал, только бы поскорее оказаться под одеялом.
— Эх, — довольно крякнул Роберт Карлович, — а ты красавчик. Ну-ка, поворотись, поворотись, дай-ка я тебя рассмотрю со всех сторон. Ах, Аполлон, старый развратник, какого красавца мне подобрал!
Дрожа и поджимая босые ноги, я начал торопливо поворачиваться под жадным взглядом Роберта Карловича, а тот, едва я повернулся к нему спиной, начал ласково щупать мой зад, нежно касаясь его пальцами. Я молча терпел. Наконец, попечитель натрогался, и позволил мне лечь в постель.
Едва я оказался под одеялом, стуча зубами от холода, Роберт Карлович стал раздеваться сам. Я старался не смотреть на его наготу, так как мне было стыдно. Наконец, он разделся и залез в постель, обняв меня и прижавшись ко мне всем телом. Я чувствовал себя странно в объятиях этого пожилого мужчины — с одной стороны мне было неловко, а с другой я был даже рад, так как мне стало заметно теплее. Роберт Карлович крепко прижимал меня к своему большому теплому животу. Полежав так немного, он начал снова щупать меня всего руками. Помня о том, что мне строго-настрого запретили перечить его сиятельству в чем либо, я терпеливо сносил эту экзекуцию.
— Ладно, Аркаша, а теперь поворотись ко мне спинкой, — сказал вдруг Роберт Карлович и мягко, но настойчиво подтолкнул меня, давая понять, что мешкать тут не следует.
Я повернулся под одеялом к нему спиной, и мужчина обнял меня сзади, начав снова тискать меня за зад. Он долго игрался моими ягодицами, щупая их пальцами и то растягивая их в стороны, то крепко сжимая вместе. Я терпеливо все это сносил, не сопротивляясь. Неожиданно что-то твердое ткнулось мне прямо в дырочку между ягодиц и начало грубо тыкаться, пытаясь проникнуть мне в задний проход. С ужасом поняв, что Роберт Карлович пытается всунуть мне в задницу палец, я не выдержал и, дернувшись всем телом, воскликнул:
— Ваше сиятельство, что вы делаете?!
— Тише, тише, дурачок, — жарко зашептал мне в ухо Роберт Карлович, — не дрыгайся, а то будет больно. Расслабь, распусти попку.
Я не послушался, стараясь изо всех сил сжать ягодицы, чтобы вытолкнуть толстый палец Роберта Карловича. Неожиданно он убрал палец и вдруг изо всех сил так больно ущипнул меня за задницу, что я взвыл во весь голос. Я невольно «распустил» зад, и палец снова ткнулся мне в дырку. Теперь я боялся новых щипков, поэтому уже не сопротивлялся. Роняя на подушку крупные соленые слезы, я беззвучно рыдал, лежа на животе, расставив ноги, а Роберт Карлович с удовольствием копался пальцем у меня в заднице. Наконец ему удалось всунуть его так глубоко, что я уже всей кишкой ощущал весь его палец внутри своего зада. Он шевелился там, двигаясь туда-сюда, то глубоко погружаясь, что выходя из зада почти целиком.
— Ах, Аркаша, какая у тебя попочка-то! Какая мягонькая, да сладенькая, как у девочки... Ну же, неужели тебе не нравится? А? Как оно, пальчиком-то, пробирает?
Пробирало еще как! Но меня его слова повергли в недоумение: как это может нравиться?!
Вдруг он вынул из меня палец и навалился всем телом сверху, вминая меня в перины своим весом. Он грубо раздвинул мне половинки попы, и я почувствовал, как в дырку, с непривычки горящую после пальца Роберта Карловича, уткнулось что-то горячее и очень толстое. Я понял, что это елда Роберта Карловича, хотел было дернуться прочь, но мужчина держал меня крепко. Он совсем уже залез сверху и начал с силой втыкать в меня елду, пытаясь всунуть ее мне в зад. При этом он продолжал хрипло упрашивать, чтобы я не напрягался.
Вдруг он мне попал куда надо: из глаз у меня словно искры посыпались, и я заорал от боли в подставленную мне под лицо подушку. Елда Роберта Карловича с треском вошла мне в задницу и начала туго двигаться туда-сюда. Не обращая никакого внимания на мои всхлипывания и стоны, Роберт Карлович совокупился со мной и начал совершать соитие, как если бы я был девушкой! Он мощно двигал бедрами, вталкивая в меня елду, которая входила так глубоко, что у меня замирало дыхание, и я уже не в силах был даже стонать. Постепенно боль уменьшилась, мне удалось слегка расслабиться, и дело пошло легче: пыхтя как паровоз, Роберт Карлович гарцевал на мне, всаживая в меня елду.
Это противоестественное соитие продолжалось совсем не долго, минут пять, но мне они показались вечностью. Неожиданно Роберт Карлович стал громко хрипеть, так что я даже испугался, что он задыхается, его скачки на мне стали походить на бешеные беспорядочные рывки. Вдруг он замер и тихо, длинно застонал тонким голосом, словно женщина. Я чувствовал, как в моей горящей огнем заднице пульсирует разбухшая елда попечителя.
Потом он, кряхтя и постанывая, слез с меня и откатился в сторону. Я чувствовал, как у меня из дырки течет на постель что-то теплое и скользкое, несомненно, это было семя Роберта Карловича, которое он только что в меня в обилии испустил.
— Ах, Аркаша, — радостно запричитал Роберт Карлович, обнимая меня и прижимаясь ко мне всем своим телом, разгоряченным после сношения. — Какой молодец, уж погрел старика на славу! Ну, не плачь, не плачь... А впрочем, поплачь, если хочется, легче станет.
Потом Роберт Карлович отдыхал примерно с четверть часа, обнимая и нежно целуя меня. Отдохнув же, он ухмыльнулся и спросил:
— Ну что, Аркаша, согрелся? Давай-ка я тебя еще погрею для верности!
Я с ужасом увидел, что елда его снова торчит вовсю, поражая своей непропорциональной громадностью. Необыкновенная физическая сила, которой владел Роберт Карлович, и эта его похотливо торчащая елда, совершенно не вязались с обликом благостного старичка, который изначально демонстрировал попечитель, и этот контраст оказывал на меня как бы гипнотизирующее воздействие. Я цепенел перед моим истязателем, как кролик перед удавом. Деваться мне было некуда, кроме убежища, таившегося в моих собственных надеждах на то, что эта отвратительная экзекуция скоро закончится.
Роберт Карлович принудил меня встать на четвереньки посреди постели, после чего без всяких церемоний так и вошел в меня сзади. Моя несчастная задница еще помнила о насилии, совершенном над ней, поэтому елда мужчины проникла в меня уже без особых усилий и не так болезненно, как в первый раз.
Едва орган Роберта Карловича вошел мне в зад, он тут же начал совокупление, при этом так бойко, что я едва удерживался, стоя на четвереньках. Но на этот раз Роберт Карлович не стал завершаться мне в задницу. Едва ощутив, что блаженство уже близко, он вынул елду из моего зада, встал на постели, и, грубо схватив меня за волосы на затылке, поворотил меня лицом ко себе. Он толкнул меня вниз, заставляя встать на колени перед собой, после чего начал бесцеремонно совать свою громадную елду, еще горячую после моей дырки, мне прямо в рот.
Я не в силах был сопротивляться, пришлось открыть рот насколько можно было широко, и принять эту здоровенную палку. Я начал сосать и лизать ее, а она все время тыкалась мне в рот, почти в глотку. Роберт Карлович снова начал испытывать блаженство, он опять застонал тонким голосом, и мне в рот из его оглобли хлынула густая пресная жидкость. Чтобы не захлебнуться, я глотал и глотал это теплое комковатое семя, но его было так много, что я давился им, и оно уже потекло у меня по подбородку и шее, капая на грудь и постель жирными белесыми каплями.
Завершившись мне в рот, Роберт Карлович еще долго стоял, удерживая меня за голову, и держал свою елду у меня во рту, пока она совсем не ослабла и не сморщилась. После этого он лег, раскинул ноги и приказал, чтобы я вылизал ему все там от семени. Подавив отвращение, я долго лизал его сморщенную елду и опустошенные яйца, свесившиеся в волосатой мошонке. Меня утешала лишь мысль, что теперь-то уж Роберт Карлович натешился мной всласть, и мне наконец-то позволено будет отдохнуть. Очень скоро выяснилось, что я ошибался.
Видимо, я слишком хорошо справился с порученной мне задачей, потому что опавшая было елда Роберта Карловича, которую я старательно облизывал, зажмурившись от стыда, вдруг начала стремительно наливаться силой и распрямляться, являя прежнюю, уже знакомую мне форму. Роберт Карлович не преминул воспользоваться этим и овладел мной в третий раз. Я снова лежал на животе, а Роберт Карлович покрывал меня сверху, держась руками за мои плечи, словно боялся, что я буду вырываться и попытаюсь убежать от него. Однако я был так уже обессилен, что лежал под ним неподвижно, ощущая только весь его непрерывно движущегося влажного тела и тупое шевеление его любовного члена внутри меня.
Достигнув экстаза в третий раз, он наконец оставил меня и позволил мне уснуть.
Натерпевшийся таких мучений, уставший и опустошенный, я довольно быстро уснул, теша себя надеждой, что этот кошмар наконец закончился, а о случившемся со мной этой ночью в училище никто не узнает. Впрочем, и посреди ночи похотливый старик не давал мне покоя, жалуясь на то, что ему необходимо еще «согреться». Он просыпался еще несколько раз и овладевая мной самым непотребным образом, но я уже никак на это не реагировал, с трудом отличал явь от кошмарного сновидения.
На следующее утро, ни свет ни заря меня разбудил в постели Роберта Карловича его молодой адъютант. Самого попечителя уже не было, я лежал на постели один, заботливо укрытый одеялом. Адъютант сказал, что уже пять утра, и чтобы я поскорее одевался и шел обратно к себе в казарму, пока никто не успел проснуться. Побудка у нас в училище была в полшестого. Молодой человек удалился, а я вылез из постели, в которой давеча был многократно изнасилован, дрожа от холода, быстро оделся и побежал бегом в уборную. Там я с опаской ощупал свое срамное отверстие, пережившее такие приключения, однако, ничего страшного, как оказалось, с ним не случилось, если не считать легкой опухлости.
Почти успокоившись, я вернулся в классы, но тут меня снова вызвал директор. Наивно полагал я, что иду к нему, чтобы выслушать слова благодарности за то, как бескорыстно я помог родному училищу, однако реальность оказалась значительно более сурова.
Закрыв дверь кабинета, директор объявил мне, что я очень понравился Роберту Карловичу, и тот решил одарить меня высочайшей милостью, а именно, взять меня с собой в свою инспекционную поездку, чтобы я утешал его в часы досуга.
Я стоял как громом пораженный, не в силах вымолвить ни слова. Аполлон Иоганнович, видя мое потрясение, смягчился и доверительно поведал мне, что сам он лично не одобряет нездоровых увлечений попечителя, но тот, к сожалению, находится в большом фаворе у великого князя М... ского, и поэтому никто никогда не осмелится пойти против него.
— Смирись, Григорьев, и пройди это испытание до конца. — Сказал Аполлон Иоганнович почти по-отечески. — Тем более, что вы посетите еще с десяток других училищ и, может статься, что Роберт Карлович подберет там... кого-нибудь другого по своему вкусу, а тебя тогда отпустит.
С этим напутствием я стал наложником пожилого попечителя.
Надо сказать, что относились ко мне в общем-то хорошо. Меня прилично одели, хорошо кормили, и практически все время я был предоставлен сам себе, хотя и находился под строгим надзором адъютанта, который представился Николаем Вениаминовичем. Но вечерами я был вынужден выполнять то, зачем меня взяли в многочисленную свиту Роберта Карловича. Останавливаясь на ночлег на постоялых дворах, попечитель неизменно звал меня к себе в покои, приглашая в свою постель, где многократно совершал со мной совокупления самым противоестественным образом.
Впрочем, хотя его старческая похоть была столь неукротима, что делал он это по нескольку раз за вечер, совершались эти соития наредкость однообразно, поэтому уже после двух-трех таких ночлегов я свыкся со своей горестной ролью. Моя попа быстро привыкла к инструменту Роберта Карловича, и во время сношения с ним я уже не испытывал никакого дискомфорта, и даже унижение постепенно отошло на второй план. Я просто выполнял эту обязанность без каких-либо чувств, как будто находился в дежурстве по кухне или мыл полы в большом зале.
Однако я не подозревал, что этому суждено было измениться в самом скором времени...
Мы остановились на постоялом дворе в городе Н... ге, где Роберт Карлович посетил с ревизией Н... гское имперское училище № 1. Все должно было пройти как обычно. Ближе к вечеру я сходил в баню, после чего поднялся на гостевой этаж, в комнату Роберта Карловича. Старик любил забираться в уже согретую постель, поэтому я, достаточно наученный им, разделся нагишом и юркнул в просторную скрипучую кровать, накрывшись тяжелым колючим одеялом. Я равнодушно ждал повторения моего обычного вечера в роли наложницы. Роберт Карлович что-то задерживался, и постепенно я даже начал изнывать от скуки.
Неожиданно дверь комнаты скрипнула, кто-то вошел. Я тут же выставил из-под одеяла свой бесстыдно оголенный зад, так как Роберт Карлович любил, чтобы я именно так его приветствовал, демонстрируя свою готовность безостановочно отдаваться ему. Роберт Карлович, однако, почему-то замешкался, я повернулся в сторону двери и застыл в немом удивлении, так и сверкая голым задом, бесстыдно выставленным наружу. На пороге стоял молодой адъютант попечителя, Николай Вениаминович. В руке он держал свечу, которая своим зыбким светом освещала его фигуру, облаченную в толстый байковый халат, в котором он обычно посещал баню.
Опомнившись, я стыдливо одернул одеяло, закрываясь им, и пролепетал:
— Николай Вениаминович, что вы тут делаете? Скорее уходите, не то вот-вот вернется Роберт Карлович, и нам обоим влетит.
Я-то знал, что влетит прежде всего мне, поэтому испугался не на шутку.
Однако Николай Вениаминович притворил за собой дверь, быстро скользнул в комнату и, поставив свечу в изголовье кровати, присел на ее краешек и шепнул:
— Аркаша, не бойся.
Молодой человек придвинулся еще ближе и продолжил негромко:
— Не бойся, Роберт Карлович сегодня ночью не придет. Он остался гостить у Мирона Яковлевича и будет, даст бог, только завтра к полудню.
— Тогда что вы тут делаете? — удивленно пробормотал я.
— Нам еще долго не представится такой возможности... — сбивчиво зашептал Николай Вениаминович. — Аркашенька, миленький, я люблю тебя!
Я невольно вздрогнул, так как менее всего ожидал услышать подобное.
— Да, я давно люблю тебя, — жарко шептал Николай Вениаминович, придвигаясь все ближе. — Ровно с той минуты, когда увидел тебя нагого в бане вашего училища.
Меж этими словами, руки адъютанта, более не занятые держанием свечки, проворно скользнули под мое одеяло, и он начал нежно гладить мои ноги, поднимаясь все выше. Я с удивлением следил за этими страстными манипуляциями, поражаясь очевидности того, что Николай Вениаминович, будучи адъютантом извращенного попечителя, по всей видимости, не единожды становился свидетелем сцен растления юных курсантов, и в конце-концов сам пристрастился к однополой любви в результате этого. Я испытывал одновременно и отвращение и любопытство по отношению к этому, в общем-то, всегда доброму ко мне, симпатичному молодому человеку, страдающему от привитой ему пагубной страсти.
— Аркаша, молю, не отвергай меня. Я знаю, Роберт Карлович не очень-то ласков с тобой, но я... О, я — другое дело. Ты ощутишь незабываемое, поверь мне, любовь моя!
С этими словами его невероятно горячие, влажные ладони поднялись под одеялом совсем уж высоко и наконец легли на мои ягодицы и так крепко стиснули их, что я не в силах был пошевелиться.
— Всеми этими ночами я мечтал только о тебе, страсть моя! Я так жажду тебя, одного тебя. Смотри!
Николай Вениаминович отпустил мою задницу и ловко, одним движением избавился от халата, оставшись передо мной в чем мать родила. Я с удивлением смотрел на его поджарое мускулистое тело. В сравнении с округлым Робертом Карловичем этот его молодой адъютант напоминал Аполлона. Конфузясь, я перевел взгляд ниже и невольно покраснел. Восставшее достоинство Николая Вениаминовича торчало во всю мощь, словно пика, и размерами даже превосходило то, что Роберт Карлович каждую ночь самым жестоким образом запихивал мне в попу. На кончике его обнаженной головки искрилась в пламени свечи влажная капелька.
Неожиданно меня забила дрожь: изменить ненавистному Роберту Карловичу? И с кем — с его адъютантом?! Меня моментально бросило в жар. Я испытал сильнейшее возбуждение при одной этой мысли и вдруг почувствовал то, что прежде никогда не посещало меня в постели Роберта Карловича: как приятное тепло разливается по всему телу от низа живота, и как крепнет мой собственный орган. У меня возникла эрекция. Я по-новому взглянул на домогавшегося меня молодого человека: теперь Николай Вениаминович казался мне самым добрым, самым красивым и самым желанным на свете мужчиной. Продолжая удивляться своей странной реакции, я безвольно потянулся навстречу ему, закрывая глаза и приоткрывая губы для поцелуя, но он, видимо не самым правильным образом истолковав мое движение, приник ко мне и, встав коленями прямо на кровать, ввел мне прямо в рот свой изнывающий от напряжения член.
— Соси, мой голубчик, соси! — запальчиво зашептал Николай Вениаминович, придерживая мое лицо руками, — полюбимся нынче же, сладость моя!
Подумав, что с поцелуями можно и обождать, я начал сейчас же с жаром, сладко сосать его напряженный уд, обволакивая тугую плоть язычком и кончиками пальцев щекоча полные, упругие муди.
Помиловав его таким образом несколько минут, я выпустил член, чтобы отдышаться, и тогда молодой адъютант приник к моим губам своими губами, слившись со мной в долгом, невероятно чувственном и приятном поцелуе. До этого момента я не подозревал, что поцелуй мужчины может быть так приятен.
Потом Николай Вениаминович юркнул ко мне под одеяло и стиснул меня в объятиях так крепко, что у меня захватило дух. Он прижимался ко мне всем своим обнаженным, разгоряченным телом, и это было невыносимо приятно. Мы долго целовались в губы, Николай Вениаминович в запальчивости облизывал все мое лицо, всовывал язык глубоко мне в рот, щекотал его кончиком мои веки, щеки, губы, засовывал кончик языка мне в ухо. При этом я нежно ласкал рукой его могучую елду, которая была горячая, как утюг, и так истекала соками, что скоро мои пальцы стали скользкими. Одной рукой Николай Вениаминович страстно тискал мои ягодицы, а второй проделывал с моим органом в точности такие же сладостные движения, какими одаривал его я. Стало невыносимо жарко, и я чувствовал, как капли пота градом текут у меня по спине и между ягодиц.
Николай Вениаминович отбросил в сторону ненужное уже одеяло, и начал осыпать поцелуями все мое тело, опускаясь все ниже к ногам. Потом он начал нежно целовать мою мошонку и лизать мой член.
От неожиданности я испугался и попытался его оттолкнуть, так как ранее никогда ничего подобного не испытывал, и меня также испугало и то, насколько это оказалось приятно.
— Дурачок, — прошептал Николай Вениаминович, отводя в стороны мои руки и нежно целуя прямо в головку члена. — Тебе так раньше никто не делал? Не бойся! Позволь и мне сделать тебе приятное.
Будь что будет! Я зажмурился и откинулся на подушки, распластавшись на постели под склонившимся надо мной мужчиной.
Боже, неужели все это сон, и я сейчас проснусь? — пронеслось у меня в голове, когда я ощутил, как мой невыносимо напряженный орган медленно окунается в жаркий, влажный рот ласкающего меня мужчины.
Но это был не сон, и я не проснулся. Придерживая свободной рукой мои яички, Николай Венаминович начал нежно сосать, двигая головой вверх-вниз над моим животом. Он заглатывал мой небольшой орган так глубоко, что он почти целиком исчезал в его полном неги рту, и тогда я чувствовал щекотное прикосновение остриженных по последней моде усиков мужчины к моему лобку. От движений его губ и языка я испытывал неописуемое блаженство.
Пососав немного, Николай Вениаминович выпустил изо рта член и сладко провел языком по моей мошонке, от чего я испытал поистине электрическое воздействие наслаждения и, тихо застонав, выгнулся на влажной постели дугой. Я сам собой постепенно раздвинул ноги пошире, неосознанно желая большего удовольствия, и мужчина аккуратно взял в рот всю мою мошонку, начав сосать ее и облизывать всю мою промежность.
Николай Вениаминович нежно облизывал мои яички, после чего снова взял ртом член и продолжил плавные движения губами и языком.
Так продолжалось бессчетное число раз: то мой член, то мошонка по очереди оказывались во рту Николая Вениаминовича. Он устроился на постели поудобнее между моих ног и неторопливо ласкал меня.
Потом он попросил меня еще шире раздвинуть ноги, чтобы, по его словам, подарить мне наслаждение гораздо более сильное. Недоумевая, что может быть еще приятнее, я выполнил его просьбу, и Николай Вениаминович, не прекращая нежно сосать, начал осторожно вводить палец мне в анус. специально для fotobab.ru Испытав его первое прикосновение, я невольно вздрогнул и сжался, так как доныне с этим у меня были связаны совсем не столь положительные эмоции, но тут же благодарно расслабился: Николай Вениаминович делал это совсем не так грубо, как Роберт Карлович.
Он осторожно расслабил мое отверстие, делая круговые поглаживающие движения подушечкой пальца, после чего, не прекращая ни на секунду сосать мой член, осторожно погрузил палец в мой задний проход. Он стал осторожно шевелить пальцем глубоко у меня в заду, удивительным образом дополняя этим ласку, которую дарил мне ртом. Я почувствовал необыкновенно острое, такое жгучее наслаждение, что уже более не желал и не мог противиться естественному течению событий: выгнувшись и громко застонав, я начал испытывать совершенно неописуемую усладу и истому, судорожно наполняя рот Николая Вениаминовича своим горячим семенем.
Мужчина, ни на секунду не прекращая сосать, терпеливо глотал мое молодое семя, при этом я с ужасом и одновременно каким-то отрешением наблюдал выражение искренней радости и блаженства на его красивом лице.
Проглотив все до капельки, Николай Вениаминович тщательно облизал весь мой орган и яички, пока я ошеломленно и почти бездыханно лежал, распластанный на постели. Я только что испытал первый в своей жизни настоящий оргазм, и сила наслаждения, ему сопутствовавшего, до глубины души потрясла меня. Немного придя в себя, я испытал также и жгучий стыд, и невольно закрыл лицо руками. Видя мое смущение, Николай Вениаминович ласково засмеялся, снова крепко обнял меня и, нежно целуя, шептал:
— Ну же, дурачок... Видишь, как хорошо? Чего ты застеснялся? Или я не люб тебе?
— Люб... — прошептал я. — Любы вы мне, Николай Вениаминович! Очень любы! Мне так хорошо с вами!
Это были совершенно искренние слова, потому что вместе со стыдом я ощущал невыразимую благодарность мужчине, который так неутомимо и совершенно бескорыстно дарил мне столь восхитительное наслаждение. Эту благодарность я не мог выразить словами, поэтому начал смело отвечать на его жадные поцелуи, которыми он сопровождал свои ласковые слова.
Однако Николай Вениаминович слегка отстранил меня и сказал:
— Мой милый малыш, если ты утомился, я с радостью позволю тебе отдохнуть, ведь у нас впереди целая ночь. Поступай так, как тебе желается, ведь я так люблю тебя, что готов исполнить любое твое желание, даже если ты захочешь, чтобы я немедленно тебя оставил.
— Что вы, — зашептал я. — я совсем не устал, ну вот ни чуточки! Милый Николай Вениаминович, я так хочу, чтобы вы поскорее почувствовали такое же удовольствие! Мое единственное желание теперь — это вы!
Видя, что мой любовник лукаво смотрит на меня, явно не веря, я уверенно уложил его на спину, и мужчина распластался на постели. Теперь настал его черед испытывать блаженство. Невыразимая благодарность, которую я испытывал к нему, придала мне необходимые силы, и вскоре Николай Вениаминович начал сладко постанывать и извиваться в постели, вкушая мою ласку.
Его орган в напряженном состоянии был столь велик, что едва помещался у меня во рту. Я нежно сосал и облизывал его головку, потом принимался водить языком по всему стволу члена, постепенно спускаясь к крупным яичкам, которые я по-очереди осторожно окунал в рот и сладко катал языком. Чувствуя, что я очень стараюсь, Николай Вениаминович гладил меня по голове и шептал:
— Боже, как хорошо! Аркаша, как я люблю тебя! Соси, соси, мой малыш!
И я сосал... Громадный, источающий любовную влагу, орган Николая Вениаминовича был сладковат на вкус и после приторно-кислой елды Роберта Карловича показался мне необыкновенно вкусным. Я с чмоканьем облизывал его, рукой двигая тонкую нежную кожицу, которая едва прикрывала огромную, похожую на шляпку гриба головку. Из нее непрерывно сочилась жгучая клейкая жидкость, которую я самозабвенно глотал. Когда я щекотал яички Николая Вениаминовича языком, его член сам собой судорожно дергался, роняя капли этой жидкости ему на живот, откуда я их потом с удовольствием слизывал.
Облизав у Николая Вениаминовича все, чтобы было можно, я попросил его слегка приподнять ноги и, едва он сделал это, раздвинул руками его мускулистые ягодицы и принялся самозабвенно увлажнять языком и щекотать его анальное отверстие. Роберт Карлович, обучивший меня этой непотребной ласке, неизменно требовал ее каждую ночь, но лишь сейчас, наедине с милым Николаем Вениаминовичем, я исполнял ее с искренней охотой и желанием. Мужчина глухо томно застонал, испытывая наслаждение, доступное лишь немногим, и задрожал всем телом.
Приласкав мужчину таким откровенным способом, я снова лег немного сбоку от него, перегнувшись через его бедро и направляя его член себе в рот, при этом Николай Вениаминович наслаждался моими ягодицами, страстно щупая их и щекоча пальцами мою промежность. Потом он и вовсе всунул палец мне в зад и начал мерно шевелить им, пока я сосал его член. Теперь эта ласка была мне очень приятна, и я сам вертел задом, старательно подставляя его так, чтобы палец входил в него как можно глубже.
Я снова начал сильно возбуждаться, мой собственный член опять восстал, роняя липкие капельки на постель. Насасывая у Николая Вениаминовича и изнывая от его пальца в попе, я принялся потихоньку мастурбировать. При этом я глухо стонал от удовольствия, причем стоны более походили на мычание, так как мой рот был плотно наполнен членом Николая Вениаминовича.
Я уже был полон твердой уверенности подарить Николаю Вениаминовичу именно то, зачем он сюда пришел, поэтому, доведя его до вершины экстаза, вынул его разбухший орган изо рта и, напоследок облизав яйца, игриво повилял попкой и сказал:
— Николай Вениаминович, не желаете ли теперь отведать самого большого удовольствия, какое я могу подарить вам?
— Аркаша, мой милый птенчик! — лицо мужчины засияло. — Конечно же я очень этого хочу, если ты позволишь мне столь великую радость.
— Разумеется, позволю! И не один раз...
Рассчитывая, что Николай Вениаминович овладеет мной сзади, как это делал Роберт Карлович, я покорно встал в кровати на четвереньки, старательно прогнувшись в пояснице и повыше оттопырив попку. Именно в такой позе обычно вступал со мной в соитие старый попечитель.
Оправдывая мои представления, Николай Вениаминович в нетерпении приник ко мне сзади, обнял руками меня за попу и начал осыпать мои ягодицы сочными поцелуями, тереться о всю мою задницу лицом, мурлыча ласковые слова. Потом он слегка раздвинул половинки моего зада и сладко провел между ними языком. Я снова ощутил электрическое воздействие от этой ласки, вздрогнув всем телом от неизведанных ранее ощущений.
Николай Вениаминович, видя, что мне нравится эта новая игра, продолжил лизать меня между ягодиц, все шире раздвигая их в стороны. У меня заколотилось сердце в предвкушении самой томительной ласки: и точно, я задергался всем телом, ощущая, как в мою попу медленно проникает язык мужчины. Я громко застонал от неизбывного наслаждения. Так вот, оказывается, какое удовольствие получает мужчина от такой ласки! Это было похоже на проникновение елды, но не такое глубокое и вместе с тем гораздо более нежное, лишенное обычной этому делу гр
182