Решили поехать на зимние каникулы. Ничего особенно роскошного: домик в лесу сняли заранее. Приехали засветло. Глушь, сосны в снегу, как на рождественской картинке, даже собаки не лают. Морозец сильный, для этих мест обычный. Тихо, безветренно.
Промерзшие комнаты долго не отогревались, камин уж затоплен, батареи включены, а все тянет по полу ледяным сквозняком, все не тает иней на стенах.
Мы были женаты всего полгода, мы с моей Галей, и наши друзья Витя и Надя. Галя и Надя подруги по институту иностранных языков. Витю я знаю плохо, но он, вроде, неплохой парень, и компанейский.
После долгого пути мы сидим у камина промерзшие, кажется, на века. Есть вино. И Надя умеет сделать глинтвейн, горячий и терпкий, который согревает всех нас, сидящих вплотную к огню.
Становится жарко, и мы смеемся, отхлебывая из остывающих кружек.
Это была витина мысль, которую он почти шепотом сказал мне, то так, чтобы не слышалось как шепот, а как только тихая речь, не слышная никому, кроме адресата. На первый взгляд мне была оскорбительна мысль о его посягательствах на мою жену, которую я сильно любил. В обмен же предлагалась благосклонность Нади. Скандала не хотелось: мы только приехали на несколько дней.
Но что сказать? Легко было ответить, что такие фантазии едва ли будут одобрены женами нашими, ведь я знал, что они были не в курсе. Витя ж мне ответил, что при моем одобрении, пусть пассивном, он берется это уладить, даже и с моей женой!, не говоря уж о своей. Не понимаю, как он этого добьется, подумал я. Если ж Галя уступит, то мне не зазорно... Только ведь как она может уступить? Надя, бесспорно очень хороша и привлекательна для меня, хоть никогда я не желал ее. И все ж я согласился, будучи уверен, что все это бравада с его стороны, и дело кончится смехом.
Мы выпили еще немного коньяку, хотя уже и так стало жарко. В доме не было никакой музыки, но случилось старое и плохо настроенное пианино. Надя села за него и начала играть Времена Года. Камин догорал, и она играла почти вслепую. Я помню подошел к ней, и следил за ее тонкими пальцами в полусумраке, за тенями на клавишах, за ее обнаженными руками на клавишах. Надя была в почти вечернем платье, с открытыми плечами и декольте, облегающем ее невысокую изящную фигуру. В таком почти миниатюрном сложении ее довольно полная и высокая грудь была редкой необычной формы, она волновала меня особенно сейчас. Галя танцевала с Витей в глубине комнаты, только силуэты были видны сквозь угли камина. Как можно танцевать под Чайковского? - промелькнуло у меня в голове.
Так это все реальность? Я положил руки на обнаженные плечи Нади, и ее тепло разлилось через ладони по моему телу. Она вздохнула и продолжала играть.. Они продолжали танцевать, кажется, очень близко друг к другу, мне было плохо видно. Надя была близко, и ее запах волновал меня. Короткая темная прическа, длинная шея и необыкновенно изящные руки на клавишах гипнотизировали. Не хотелось вникать, что происходит там с Галей в нескольких метрах от меня. Кажется, она отпрянула назад, упершись руками в витину грудь в каком-то протесте...
Надя ответила на мой поцелуй, и это сразу стало ясно, потому что она перестала играть в этот момент. Но я не услышал возмущенных криков. Стало почти совсем темно, лишь угли освещали большую гостиную. Галя с Витей более не танцевали, а растворились в тенях на диване в глубине комнаты. Надя повернулась ко мне на винтовом стульчике для пианино. Мои руки опустились к ее талии. Ее руки поднялись к моим плечам. В темноте я различал ее чудные миндалевидные темные глаза, глаза приворотные и кажущиеся бездонными в темноте.
Здесь не было оглядки на ее мужа, и я видел, что она совершенно не стеснена им. Я сбросил легкие бретельки ее платья, и с благоговеньем коснулся ее нежной и упругой груди. Я целовал ее сосцы, прижимая к себе выгнутую спину. Разум отступил. Хотя я все же заметил, что тени на диване исчезли, видимо, в прилегающую комнату. Я целовал ее всюду, понемногу стягивая одежду, и скоро мы остались наедине со своими телами. Маленькие изящные бедра ее я мог бы ласкать столетьями, эту высокую и упругую грудь, можно было целовать вечность. Терпенья не было у нас, и я вошел в нее, как только наши тела сблизились. Я держал ее всю в руках. Она была моя! Это продолжалось недолго, но было полное ослепление и счастье. На высшей точке она постеснялась закричать и укусила меня в плечо, чтобы заглушить.
Когда я вернулся из короткого забытья, было совершенно темно. Рядом со мной, скорчившись на диване лежала Надя, и я слышал тихое всхлипывание. Неужели это случилось? В голове шумело, и мысли путались. Ее кожа была холодной, она отдернулась от моего прикосновения. - Что мы наделали? - прошептала она. Я почувствовал себя очень голым, голым перед моей виной. Что делать?, что делать нам, Надя? Тише, тише... Дай мне что-нибудь набросить...
Возьми, прикройся этим свитером... А я сейчас найду полотенце или шарф, что-ли...Слушай, ты мне очень... но это все неправильно так... Что ж теперь будет? Я боюсь... Нет, не надо больше поцелуев, не поможет... Что Вите мы скажем? И Гале - что? Не знаю, что...Если только - повиниться? Не знаю... Хочу к нему, сейчас же! Прости... Мне плохо очень. Возьми меня за руку и пойдем...
Мы приблизились к двери в соседнюю комнату, которая служила в этом доме спальней. В ней, как я помнил при дневном свете располагалась большая супружеская кровать и еще одна у стены, должно быть для ребенка. Ночь была еще совсем глухая, и хотя не было луны, можно было различить в смутном свете из окна какие-то контуры тел на кровати. Мы подошли неслышно, и они не проснулись.
Теперь мы уже стояли вплотную к кровати. Рука ее сжала мою до боли. Галя совершенно обнаженная, лежала навзничь и в неверном свете были видны ее маленькие груди, изгиб шей и запрокинутая голова. Рука откинувшись, безвольно свисала через край кровати. Я угадывал в темноте хорошо знакомый мне изгиб ее тяжелых бедер, слегка одна нога лежала, слегка расставленная на поджатой другой. Это было странно видеть, потому что она редко любила оставаться обнаженной, и старалась одеться сразу же после любви. Куда был направлен надин взгляд? Можно было лишь гадать в темноте. Наверное, на линию витиного тела, лежащего на боку, лицом к Гале. Правая рука его была между ее слегка раскинутых ног, охраняя тепло окончившихся ласк.
Мурашки побежали по телу, и стало резко холодно, будто задуло ледяным ветром. Можно ли себе представить? Моя Галя!... Ужасно! Как же теперь?
Надя отпустила мою руку, и обошла кровать. Она стянула с себя свитер, который было одела, и, наклонившись (какие чудные тяжелые контуры наклоненной груди я угадал!) медленно сняла витину руку с Гали. Он перевернулся на спину, просыпаясь. И не дожидаясь этого, она села на него, покрывая поцелуями, и шептала: Прости, прости... Что же мне оставалось? Галя проснулась, и резко села на кровати, по-видимому, не замечая меня в темноте. Она мгновение смотрела прямо перед собой, возвращаясь к реальности. Рядом уже колебались тени, Надя прижалась обнаженной плотью к витиному паху, и уперлась руками в его грудь. Это я, шептала она, это я... Я понимал, что для Гали все это страшный шок.
Если что-то не предпринять немедленно, последствия будут ужасными. Она возненавидит всех и вся, меня, в первую очередь. Я лег рядом с ней, привлек ее к себе, чтобы наши тела прижались к друг другу. Она не сопротивлялась. Ее чудная шелковистая кожа, тонкая талия и тяжелые крепкие бедра как всегда быстро пробудили во мне желание. Может быть, она пыталась что-то сказать, но я быстро закрыл ей рот поцелуем, жарким, во весь рот, глубоким и долгим. Люблю тебя, люблю, люблю...- прошептал я. Она была еще влажная и, кажется, готова к соитию. Я вошел в нее легко, и она обвила меня ногами, руками, волосами... Через немного времени я почувствовал в ней настоящий жар, какого, пожалуй, не было ранее в нашей недолгой супружеской жизни.
Она извивалась и стонала подо мной. Было ли причиной тому ее недавнее приключение с Витей? Или мое с Надей? Или то, что она и я, мы слышали, да и видели, как наши друзья и недавние любовники на той же самой постели всего в нескольких сантиметрах от нас, потеряв голову, как и мы, корчатся в наслаждении? Они слышали наши возгласы и стоны, а мы слышали их. Они видели в полумраке наши сплетенные тела, а мы угадывали их. Они ощущали аромат возбужденных членов мужчины и женщины, какой бывает в минуты соития, а мы чуяли их запахи. Это было такое, чего никто не ожидал, чего никто не знал, аромат запретного плода.
Можно было ждать тяжелого похмельного утра, с помятыми чертами и взлохмаченной головой, с взглядами исподлобья, с нервным смехом и внезапными беспричинными ссорами. Ничего этого не было. Было позднее зимнее, но светлое утро. Мы проснулись все в одной постели, в которой все белье было перевернуто, и невозможно понять, где же простыня и где пододеяльник. Женщины быстро вскочили и пробежали в душ. Только мелькнули перед глазами их обнаженные спины и сладостные обводы ягодиц, быстрые ноги и развевающиеся волосы. Я взглянул на Витю - он улыбался какой-то детской улыбкой, когда дарят подарок к именинам. И это задало тон всему дню - светлому и полному смеха. Мы гуляли и валялись по снегу, играли в снежки и дурачились бегали друг за другом до одури, совсем как дети. Мне, да и всем казалось, что жизнь только начинается.
Стемнело рано, окна стали темно-синие, а потом и черные. После легкого ужина затеяли пить грог у камина. Опять этот камин! Если в комнате темно, неверные его отблески на лицах делают их загадочными. Пока лицо Гали недвижно, отблески пламени меняют его выражение ежесекундно, и я не узнаю свою жену. О чем она думает? О чем задумалась Надя? Повисло молчание. Потом заговорили об играх, стали вспоминать всякие в детстве случившиеся забавы. Я думаю, на сей раз наши женщины о чем-то сговорились еще днем, потому что когда речь зашла о прятках, Надя предложила прятки весьма своеобразные, и Галя ее сразу же и без колебаний поддержала. Речь была о том, чтобы нас с Витей посадить на стулья с завязанными за спиной руками и с повязкой на глазах. Они же, женщины, позволят нам касаться губами каких-то заранее нам не известных частей тела, и по ним мы должны определить, кто есть кто. Какая ж награда за то, что угадаешь? - поинтересовался я. В ответ был только веселый смех. Перехватило дух от предвкушения. Они ни мгновения не сомневались, что мы согласимся...
Предложено нам было раздеться в душе и, обмотавшись банным полотенцем, сесть на стул посреди гостиной. После этого еще один маленьким полотенцем глаза были завязаны. Некоторое время я только слышал беспорядочные шорохи и шаги. Скрипнул стул под Витей, наверное, пошевелился нетерпеливо. Хлопнула дверь в душе, и повеяло довольно сильно запахом дезодоранта. Наконец что-то теплое приблизилось к моему лицу. Запах стал сильнее. Наклонившись, я коснулся губами чьей-то кожи. Кажется, это была спина.
Еще раз скрипнул стул. Галин голос спросил меня, узнал ли я кого-либо? Нет еще, рано. Опять прикосновение, все тот же запах. Теперь кажется бедро. Шаги. Витя тоже не может сказать, кто рядом с ним. Чертов запах, конечно же, это нарочно, чтобы свой запах, знакомый, не подсказал. Теперь на меня поставили ногу, и я целую чье-то колено. Кажется это надино колено, потому что оно маленькое и изящное, как вся она. Но, - не уверен. Перед моими губами оказываются обнаженные соски, сначала один, потом и второй, только самые кончики. Я тянусь и сосу их маленькие острия, концом языка я могу достать чуть дальше и облизать вокруг. Полотенце, я чувствую, на мне приподнимается, и становится неудобной одеждой. Больше меня никто не спрашивает, кто со мной, и для меня это теперь не так важно. Нет, только на мгновение, конечно.
Вот грудь исчезла и через несколько мгновений мне предлагается нежнейшее полушарие. Я вожу по нему полураскрытыми губами, тяжело уже становится дышать, и мне хочется укусить его, впиться, съесть. Еще одно, теперь левое... Что за пытка? Все дрожит во мне... Стул скрипит и мечется, два стула царапают ножками по полу... Опять какое-то движение, и я чувствую ногу на моем стуле, рядом с моим бедром, колено, упирающееся в плечо. Боже, этот запах, уже не дезодорант! И волосы уже щекочут по губам, по носу...
Я прижимаюсь губами к этим сладостным губам, о, блаженство! Она, наконец, часто задышала и тихо, почти неслышно ойкнула. Все сошлось, я узнал ее! Но сказать не хочу, я прижат к этому медовому цветку и не хочу отрываться. Я пью нектар, и она покачивается слегка в такт моим движениям. Колено ее, что упирается в меня, дрожит. Бедра ее, прижатые ко мне, дрожат... Момент приближается, она резко наклоняется и освобождает мои руки, которые сразу же метнулись и крепко обхватили ее талию. Еще с завязанными глазами я чувствую ее обнаженную, стоящую передо мной, и в следующее мгновение она срывает мое полотенце и бедер и тут же - с лица. После полной темноты, даже блики камина кажутся сильными солнечными лучами. В них я вижу на секунду ее высоко стоящую грудь, напряженные расставленные ноги, запрокинутое лицо.
И в тот же миг она быстро опускается на меня, и я попадаю прямо в тропический рай, в самые его глубины. Она закрыла глаза, губы ее сильно-сильно поджаты, и стул под нами, наверное, сейчас доживает последние свои минутки...
Я чуть повернул голову, и сразу же, как мне показалось, ярко освещенных камином увидел Витю и мою любимую Галю, которая, наклонившись вперед, с болтающейся грудью, сидела, тесно вжавшись бедрами в его пах. Она сотрясалась от толчков, что отрывали ее с его колен, он крепко держал ее за ее такие нежные, любимые мной, тяжелые бедра. Глаза ее были зажмурены, но как только я посмотрел в ту сторону, она сразу же это почувствовала и раскрыла их. На лице ее вдруг отразился испуг, и она закрыла лицо руками. Но ее любовник не видел этого и продолжал свое дело уверенно, и не останавливаясь.
Надя наклонилась ко мне, чтобы поцеловать, и я понял, что давно прекратил движения. Мы перешли на плед поближе к камину, и там я гладил ее сказочные груди, бедра, шею и любил, любил... Напротив нас стул продолжал скрипеть, и я услышал, наконец, несколько шумных выдохов, которые я знал, издает Галя в моменты высшего наслаждения. Я понял, что она теперь испытывает нечто вроде стыда или страха, как и мы с Надей вчера, по тому, как она отстранилась от витиных ласк после соития и быстро убежала в душ.
Я любил ее в тот момент, как не любил, наверное, никогда. Мне часто потом снилось ее лицо, когда она закрыла его руками... Когда мы с Витей тоже попали в душ, чтобы слегка освежиться, уже прошло порядочно времени. Наверное, была уже ночь. Но о том, чтоб спать не было и речи. Жутко хочется еще, признался он. Я кивнул, перед глазами все время стояли обнаженные тела наших жен... Надо бы повторить угадайку, только с нашим первым ходом, предложил он. Конечно... Мы им завяжем глаза, и на кровати - пусть угадывают, кто вошел, а?
Но для продолженья ночи мы сперва выпили шампанского, долго чокаясь длинными бокалами. Одетые в полотенца и простыни, обмотанные кое-как, мы пустились в пляс у камина. При этом одежды все время падали на пол, их поднимали, они опять спадали... Я был рад видеть, что Галя опять развеселилась, и угнетенное настроение ушло.
Наконец, было обнародовано наше предложение продолжить игры. Немного по-другому, конечно. Они при этом переглянулись. Но если и было сомнение, лишь на миг. Тебе не туго?, спросил я, завязывая глаза Гале. Нет, хорошо. Я сбросил с нее простыню и поцеловал в губы. Игра началась. Одну за другой Витя взял их за руку и подвел к кровати - по разным его сторонам. Скрипнули пружины, и повисла тишина. Секунды я смотрел зачарованный на этих двух обнаженных великолепных женщин, раскинувшихся в почти непристойных, зовущих позах на простынях. Было видно, как непроизвольно часто вздымается галина грудь, как неизвестность предстоящего бежит мурашками по ее коже. Витя быстро скинул полотенце, и я сделал тоже. Мы обернули ими головы, наподобие тюрбана, чтобы хоть как-то сбить со следа.
Стоя в изголовье кровати, я заколебался, в какую сторону направиться. Витя тоже замер в нерешительности. Наконец, я жестом спросил его, не возражает ли он, чтоб я вкусил от своей жены, и любил бы мою Галю. В тот вечер, почему-то подобный вопрос не звучал странно и нелепо, каким он был бы в любое иное время. Он поклонился мне в ответ по-японски, прижав руки к животу. Я приблизился к ней, когда ее тревожное ожидание еще более возросло, и уже была видна даже в полумраке легкая дрожь, пробегавшая по груди, будто от холода. Но в комнате совсем не было холодно, скорее наоборот. Я хотел пить мою девочку, и я целовал ее грудь, чтобы дрожь успокоилась. Я гладил ее бархатные бедра, ее атласный живот, и она опять дрожала, но уже от другого. Я пил мою Галочку, пил ее цветок, я приник к ее источнику, и все не мог напиться. Она стонала и тихо стенала, вцепившись пальцами в мой тюрбан... Живот ее увлажнился, и упругие волны проходили по нему. Я поднес свое мужество к ее губам, чтобы она охладила его своей слюной, приласкала его своими губами, убаюкала его своим языком. Обхватив мои бедра, она давала мне все, что я просил. На другой стороне я видел Надю, которая совершала тот же обряд, и влага ее рта смазывала его ствол по всей длине. Она любила его и наслаждалась им и собой в тот момент. Я был почти уверен в этом, хоть не видел ее глаз, и почти все пол-лица было закрыто повязкой.
Увидев, что я смотрю в их сторону, Витя сделал мне знак, что хотел бы поменяться прямо сейчас. Мне было жаль оставлять жар этих губ и ее любовь и нерастраченную еще страсть, но я осознал, что игра сейчас сильнее. Ее правила есть правила судьбы, и нельзя противиться ей. Прощальный поцелуй я дал ей, и она дрогнула всем телом. Под повязкой я не мог видеть слез, но, возможно, возможно они там были... Я приблизился к Наде и как мне показалось покорная, она продолжила со мной эту томную пьесу. Только вдруг вместо губ она схватила меня зубами, за кончик, больно, как
мне показалось, но уж точно неожиданно, так что я не удержался от вскрика. И Галя тоже вздрогнула от него, и может, тоже сделала больно Вите, который дернулся, хотя и не издал ни звука. Она ласкала его, но я бы хотел видеть как. Я бы хотел видеть сейчас ее лицо. Но игра, игра... Надя более не повторяла своего удара. Она была не только пылка, но и искусна в этом путешествии. Я стал погруженным в сады Эдема. Я забыл, кто я и откуда. Я плыл и плыл... И опять Витя скомандовал к перемене блюд. Я с тоской почти оторвался от блаженства ее уст. Я приник опять к устам моей Гали, таким жарким после многих-многих ласк, и может быть чуть-чуть увлажненных тем соком, который вытекает из мужчины сильно одушевленного страстью женщины....
И в тот же миг она быстро опускается на меня, и я попадаю прямо в тропический рай, в самые его глубины. Она закрыла глаза, губы ее сильно-сильно поджаты, и стул под нами, наверное, сейчас доживает последние свои минутки...
Я вошел к ней легко, как это бывало у нас обычно, и она задрожала подо мной. Мне захотелось положить ее на живот, чтобы обнять, гладить ее груди и бедра сахарные. Она выгибала свои совершенной формы чистые как свежий снег полушария навстречу мне, и это было хорошо... Я уже видел где-то в конце вершину перевала... Надя оседлала своего супруга и медленно следовала к тому же перевалу, что и мы с Галей. И вдруг я захотел быть ее спутником и покинул внезапно свою жену, ради другой. Игра позволила мне это. Ведь формально никто из женщин не знал, кто с ней сейчас (то есть, догадывались, наверное), но все же не знали подлинно. И вот я сделал знак Вите, и он вышел из своей супруги и вошел в мою со стоном. И она застонала в ответ: Галя была уже очень горяча и близка к финалу. Надю, свою желанную любовь я нашел лихорадящей, жарким и тесным горным ущельем показалась она мне, я же стал необъезженным жеребцом, гарцующим по горным кручам. Она забилась сильно, и мои руки скользили по ее влажной груди. Она сжала меня бедрами и несколько раз как бы пришпорила. И упала головой мне в грудь в изнеможении.
Мой конь лежал в глубине ущелья, вздрагивающего от срывающихся лавин. Они шли одна за одной, без всякого участия с моей стороны.
Я сорвал с нее повязку в наивысший момент, как и было предписано нашими негласными правилами игры. Она вздохнула и закрыла глаза. Я услышал короткий вскрик Вити, излившегося в мою Галю и потом ее шумное дыхание полной грудью, как это у нее было обычно, но потом она начала в голос стонать, что я слышал впервые за нашу совместную жизнь. Когда он снял с нее повязку, глаза ее мне показались совершенно безумными, со зрачками, смотрящими в разные стороны. Конечно, это могла быть и чисто моя фантазия, наверное, мне было не рассмотреть в этом сумраке. Надя тоже смотрела в ее сторону в удивлении и может даже зависти. Мы все еще были с ней единым целым.
Вдруг Галя оторвалась от орудия своей страсти и вывела из себя Витю. Приблизившись к нам, она молча взяла меня за бедра и стала отрывать от Нади, та отпрянула, освободив меня от объятий и сразу Галя направила меня в свое русло. Там пульсировал поток, широкий и стремительный, как горный сель, сметающий все препятствия. Не ледоколом я себя почувствовал, ломающим льды, а слабой шлюпкой, влекомой мощным течением. Я не узнавал мою Галю. Ее бедра били, как океанские валы, ее дыхание было как дыхание огненных кратеров, она вся горела. И насколько я мог, я следовал этой первобытной силе стихии, держался и плыл с потоком. Волны ее захлестывали еще не раз. Она стонала, она скулила даже и тонко подвывала. И я излился в нее, хоть она уже была полна соков, что получила от Вити.
Это был час неистовой скачки, это было безумство. Но оно закончилось. Она дрожала, как загнанная лошадь, слезы текли по щекам, и мои поцелуи не могли остановить это. Наконец она попросила прощения у Нади, взяв ее за руку и поцеловав ее при этом. Надя обняла ее, прижала к себе и поцеловала в лицо в знак дружбы. И ты, Витя, прости меня, повторила Галя. Не знаю, что это было. Она поцеловала его. Простите. Я сама не понимаю, почему так получилось. Давайте-ка спать, предложил Витя. И мы начали собираться ко сну...
Утро началось со сборов Вити в город - куда-то срочно вызвали. Кстати, чем он занимался, я никогда не знал точно и не особо интересовался. Он был очень расстроен этим, но, видимо, ничего другого ему не оставалось. Надя совсем растерялась, узнав эту новость в последний момент, и не знала, что ей делать - ехать ли с мужем, прервав наш отдых, либо оставаться с нами. Я видел, что ей хотелось и того и другого одновременно. В конце концов, поддавшись его уговорам и нашим с Галей тоже, она решила не делать долгий путь до города и обратно, поскольку Витя обещал вернуться на следующий же день.
Вскоре он уехал, а мы направились на лыжах к ближайшей горке, где можно было неплохо покататься. Было весело, как всегда в наших прогулках, но все же, наблюдая за Надей я замечал временами, что она вдруг замолкает и углубляется в себя.
К вечеру она совсем упала духом, видимо казня себя, что не поехала с мужем. Мы старались как могли, развеселить ее, но удавалось это не очень. Только после двух бутылок шампанского, которые мы выпили и танцев с невероятными па, оно понемногу начало подниматься. В одном из танцев, когда я был с Галей, я спросил ее, могла бы она любить Надю, как это делаю я. Это несколько испугало ее, потому что ранее, как я знал, такого опыта она не имела.. Тем не менее, она не ответила отказом, но сказала, что может, это придет само, если мы будем сегодня втроем. Прошу тебя, только не оставляй меня одну, мне будет одиноко без тебя - просила она. Я поцеловал ее, и губы знакомо раскрылись мне навстречу.
На диване в гостиной мы сели по сторонам от Нади, и я поцеловал ее в полураскрытые губы. Скоро я уже чувствовал, что игра ее увлекает, что напряжения и тревоги уходят. Галя с другой стороны робко поцеловала ее в шею, и я почувствовал, как тело Нади дрогнуло. Она отклонилась немного в галину сторону, и губы их сблизились. Этот первый робкий поцелуй с закрытыми глазами, с лежавшими безвольно руками длился довольно долго, пока хватило у них дыхания. Она положила руку Гале на шею, и опять уста соединились, а рука медленно опустилась на грудь. Галя раскраснелась, то ли от испуга, то ли от танцев, то ли от поцелуев, таких необычных губ... Несколько раз они отрывались, чтобы уделить немного внимания и мне, и тогда я жадно целовал их в горячие лица.
Я почувствовал, что джинсы мне мешают. Надя вдруг тоже расстегнула галино платье, чтобы достать ее обнаженную грудь губами. Она дрожала. Я помог Гале освободится от одежды и сбросил сразу же свою тоже. Весь пол в гостиной был усеян разными частями туалетов. Надя грациозно выгнулась, снимая с себя последнее. Она наклонилась к Гале, сползшей уже на пол и опустилась рядом с ней. Какое-то время мы с Надей целовали ее одновременно и наши руки встречались на ее теле везде. Потом они сблизились, прижавшись друг к другу, и долго пили губы друг друга. Когда Надя стала ласкать языком галину грудь, то напряжение предстоящей схватки стало ощутимо нарастать. Я это понял по дыханию жены, которое всегда становилось прерывистым в такие моменты. От груди она спускалась ниже на живот, вылизывая пупок, потом еще ниже и. .. Галя стиснула зубы и раздался приглушенный вскрик, когда она впервые в жизни получила запретную ласку. Глаза ее закрылись, потом широко открылись, потом вновь закрылись, и она откинула голову назад... На лице ее было написано что-то вроде страдания, но я в этом совсем не уверен.
Я вошел сзади в мою Надю и воспарил над горами, высоко-высоко, как на воздушном шаре. Был легкий ветер, и меня несло им, легонько покачивая к райским садам, к пению птиц на заре, к водопадам и каплям росы на стволах деревьев. Я приближался все ближе к земле, и становилось все жарче, жарче, теснее сходились ущелья, сильнее раскачивалась моя ладья. Я положил руки на молочно белые горные вершины, чтобы удержаться, но стремительный спуск продолжался и вот земля подо мною выгнулась дугой, содрогнулась, и забили фонтаны, и я услышал свой стон, или вой, или рев, а потом все исчезло... Я поцеловал эти райские врата моей Нади и упал на пол, все еще не уняв дрожи. Галя, как я видел теперь, тоже побывала в райских садах, но не со мной. Ее бедра дрожали, и дыхание было шумным.
Надя поднялась от ее раскрытых бедер, с влажным распаренным ртом (такой я ее никогда не видел) и они соединились в благодарном поцелуе. Галя пила свои собственные соки из ее рта, и я видел новые волны, что накатывали на нее от этого запретного поцелуя. Она что-то шепнула на ухо Наде, и та откинулась назад. Некоторое время, Галя нежно целовала внутреннюю поверхность ее бедер, там, где кожа подобна нежнейшему пуху ангоры, либо шкуре морской мурены, либо дуновению изо рта любимой. Затем же, словно в омут, бросившись, она приникла к ее раскрытым вратам и пила ее соки и, видимо, мои тоже. Надя, стеная, гладила ее волосы, разметав свои по ковру. Она положила ногу Гале на спину, и так они плыли и плыли вдаль, к новым упоительным, экзотическим, знойным пьянящим берегам. ..
Я почувствовал, что готов к новому путешествию. Когда я вошел в мою любимую Галю, это были волны с белыми барашками, свежий ветер, брызги, летящие в лицо и кренящийся горизонт вдали... Я поднимался на гребень волны и скатывался вниз, затем вновь поднимался и снова оказывался в низине валов, откуда видно только небо над головой. Это продолжалось довольное время, и я желал, чтобы это было вечность. Надя широко раздвинула ноги и приподняла их на высшей точке своего блаженства, и она напоила рот моей Гали своим горячим соком, и бедра ее успокоились от сладостных ритмичных приливов ко рту возлюбленной. Мое же путешествие еще не закончилось...Бронзовые в свете камина тела поднимались перед моими глазами, чтобы удалиться в спальню. Мы решились удалиться на постель, к белым простыням, где все было так, как надо для долгого пути.
Изможденным лобзаниями губам как сладостно было приникнуть к бокалам холодного шампанского, что я принес из сеней нашего домика. Разгоряченные тела охлаждала эта благословенная влага, и я брызгал на них, на мою восхитительную жену и на мою возлюбленную Надю, чтобы языком слизать с чудной груди моих божественных наложниц этот нектар из смеси телесной влаги и вина.
Голова кружилась, и я чувствовал необыкновенный подъем. Хочу тебя, и тебя шептал я им, как в горячке, и слышал слова любви в ответ. Прошло немного времени, как воздух сгустился страстью и возбуждением. Лежа на спине, я притянул к себе Надю и вошел в нее медленно, раздвигая ее глубины. Застонав, она откинулась назад. И в тот момент Галя, жаждущая моей любви, села на мой рот, как это бывало и прежде, но не в вместе с другой, и прижала свой райский холм к моим устам. Она все время приподнималась на мне, как наездница на лошади, и я погружал язык в ее божественное лоно. Дышать было трудно, на грани удушья, но временами, я все же схватывал какие-то крохи воздуха и тогда я ощущал, как глубоко я плыву в Наде, как тесно обнимает меня ее лоно, как крепко сживают мои бока ее бедра.Я мог предположить, что они ласкают друг друга, сидя на мне, но, конечно, видеть этого не мог. Мое долгое путешествие, начавшееся с Галей, заканчивалось в Наде, и конечный пункт был близок... Меня постигло забытье. Я помню, что целовал моих любимых в лицо, в губы, в сахарные груди и в чудные райские врата меж белейших долин их бедер. Эти стоны забытья, их и мои, можно ли было забыть?..
Они сплелись ногами, они соединили свои цветки райские воедино, и целовались ими, пока я восстанавливал свое сознание, пока я пытался осознать, где я. Не в райских ли садах я сейчас пребываю? Не сон ли мне снится? Их стоны, их страсти мне давали ответ. Фантастический сон был навеян такими страстно желанными, близкими и в то же время незнакомыми богинями наслаждения, их тела, сплетенные в схватке любви, были и изведаны и загадочны мне одновременно... Когда фонтан их страсти утих, я узнал их лобзания на своем теле, нежные руки, обнимающие и щекочущие со всех сторон, нежные губы, ласкающие меня везде и повсюду. Я отвечал со всем пылом, но природа была сильнее, и скоро все мы погрузились в сон.
На следующий день выяснилось, что пора уезжать и Наде, что отдых неожиданно заканчивается и для нас. Им мы вернулись в город. Так неожиданно резко оборвалась наша пора двойного медового месяца.
Конечно, в городе, мы встречались, время от времени, но, конечно, работа и другие дела, сильно мешали нашему взаимному влечению. Хотя оно еще долгое время было. Через несколько недель, помню, Надя попала в больницу с аппендицитом. Мы все ходили ее навещать по несколько раз. В один день, когда мы были там вместе с Витей, решили заехать к нам домой, засиделись и так получилось, что он остался у нас на ночь. К этому моменту у нас с Галей все уже вошло в привычное русло, и наша любовь была, казалось, самодовлеющей.
Мы долго сидели за коньяком у нас на кухне, и он признался, что долго не был с женщиной и вообще все мы видели, как он расстроен одиночеством и болезнью жены. Галя села ему на колени и объявила, что никуда его не пустит, что она его любит и будет сегодня его женщиной и что вообще сейчас состоится праздник любви... И это все было для меня такой же новостью, как и для него! Витя был поражен. Он глупо улыбался, и не нашелся, что сказать. Галя увела его в ванную, и ее долго не было. Потом она появилась, и сказала, что Витя сейчас будет готов, она была в своем легком халатике, и уже пахла свежестью чистого тела. Она спросила меня, впрочем, вполне формально, не против ли я, что Витя будет с нами. Что ж я мог ответить? Бесовские огоньки горели в ее глазах...
Пока я был в душе, на нашей супружеской постели уже началось сладкое сражение. Я увидел Галю с искаженным лицом сидящую верхом на Вите. Он гладил ее груди и ритмично входил в нее. Груди ее колыхались в такт движениям, волосы развевались в свете ночника у кровати. Когда Витя вошел в нее сзади, я смог попросить ее ласкать меня губами, и она с удовольствием делала это, пока ее тело не переполнилось горением, и тогда я чуть не лишился своей ладьи пылающей. Когда она чуть отдохнула от витиных ласк, я вошел в нее, совсем еще горячую и ее страсть полилась на меня потоком. Это были мольбы и рыдания, судороги и конвульсии. Опять я не узнавал ее, опять какая-то новая женщина была со мною...
Когда объятия затихли, она прошептала: хочу видеть, как вы этим занимаетесь! Кто? Мужчины! Я мечтала посмотреть, теперь же, умоляю вас !! Нет, Галя, но как же - возразил я. - Ну, очень прошу, я сделаю все, что угодно!! Ради нашей любви, ради нас с тобой, молю тебя! Я молюсь на тебя, сделай это!! Ну же! Она вся раскраснелась и от ласк и от возбуждения. Стоя на четвереньках, она страстно упрашивала меня и Витю заняться любовью прямо сейчас перед ее глазами.
Меня внезапно для самого себя одушевила мысль играть роль в этой однополой пьесе, причем не столько по своей склонности, сколько из-за того, что это для Гали, что это все будет у нее на глазах. Хорошо, ответил я, но ты мне сейчас поможешь. И ты тоже, конечно, обратился я к Вите. Он, похоже, пока еще не дошел до всего, что должно случиться.
Галя, на коленях, опустила лицо на его пах и стала ласкать его. Вначале вялый, он одушевился вскоре, и вот ее губы уже плотно сжимали его, и язык скользил вверх и вниз. Она вымыла его ствол от своих и его соков и, сглотнув, томно играла с его мужеством с закрытыми глазами. Взяв ее за подбородок, я медленно отстранил ее губы от алтаря страсти и крепко поцеловал их. Она медленно вздохнула и затем приблизил лицо к жезлу и медленно поглотил его в свой рот. Вначале я не почувствовал ничего, кроме горячей влажной кожи, но потом меня охватило неописуемое ощущение горения и полета. Это ничем не напоминало тихое парение в безоблачном небе над горами, как было когда-то. Это был стремительный полет на ракете, с ускорением и резкими виражами. Было чувство полного освобождения. Я менял пол, я становился женщиной, и все это происходило в считанные минуты. Это было очень странное чувство, но оно не было неприятным. Я чувствовал, как ласкаю, как даю импульс мужскому началу! Это было что-то!
Он даже ничего не понял, во всяком случае, в начале. Галя сразу села ему на лицо, и заполнила собою его внимание. Она была вне себя от возбуждения. Она настояла, чтобы сменить меня, и подставила мне свою попку. Но и это было мало, так что мы поменялись, и Витя опять вошел в нее. Наконец, она подвела своего любовника ко мне и они сделали то же, что и ранее делал я. Когда я почувствовал витины губы у себя на стволе, мной овладело такое же странное ощущение, что и давеча, когда это делал я сам. Его шершавый язык на моей уздечке рождал неисчислимые гроздья радостей и стыдностей одновременно.
Галя целовала меня как ненормальная. Я ощутил горячее желание целовать его, и, отняв его лицо, приблизился к нему и мы сплелись языками. Впервые я так целовал мужчину, возбужденного моей плотью. Наши тела были сомкнуты плотно, и я чувствовал его грудь, живот и напряженный горячий орган между нашими животами. Можно было тереться друг о друга и получать удивительное удовольствие от этого. Галя лежала рядом и ласкала нас попеременно. Она, как и мы была на вершине, только вероятно, еще на более высокой, почти недосягаемой. Не уставала она лобзать то его мужество, то мое, пока не наступил поздний рассвет...
Потом мы встречались еще несколько раз, но по тем или иным обстоятельствам эти наши пиршества вчетвером случались все реже. Возможно, истинной причиной было беспокойство за прочность семьи, что посещало иногда наши умы, хотя внешне все наоборот выглядело прочно и благополучно, как никогда. Ведь казалось, что верность высшая, духовная и чистая, испытанная на прочность физическим, плотским искушением становится еще сильнее и чище. И это было так, но все же, все же...
Потом наши встречи были ограничены совместными походами на концерт или в театр, а после рождения детей, вначале у нас с Галей, и потом и у них, рутина взяла свое, и остались только далекие воспоминания об этой легкой, легкой как пух одуванчика на ветру, любви. Но иногда, мне все слышатся звуки фортепьяно, осень Чайковского и видятся ее тонкие белые руки на клавишах.
186