Перевязал. Теперь можна и пойти в гости к Гипносу.
Опять война. В этом бреду — Брест. Первые дни войны. Казалось, все чудесно — красные бежали, оставив технику, аммуницию и продовольство. Почему мне противно? Да потому что оставили также трупы в тюрьмах, а гражданских — на произвол судьбы. Командование говорит, НКВД расстреливало заключенных, чтобы те не примкнули к нам. «Ну-ну», думаю, смотря как эсэсовец на площади избивает полного мужчину. «Ну-ну», думаю, смотря как взвод «Мертвой головы» расстреливает евреев, которые чудом уцелели в тюрьме. Часть, конечно, присоединилась бы — те, которых ни за что распинали Ежов, Молотов и Каганович. Но далеко не все. Вспоминаю девушку, которая, рыдая, обнимает тело матери. Красавица — пшеничные волосы рассыпались по плечам, напоминая атласный балахон. Глаза, даже красные от слез, поражают голубизной и глубиной. Идеал. Ей не место в аду.
Сталинград. Я последний из взвода. Впереди — два красноармейца, и их глаза не сулят ничего доброго. Одного я откуда-то помню... Киев, точно. Я не убил его тогда, хотя у него и кончились патроны. Наоборот, восхитился. Он прижал пустой пистолет к виску, хотел убить себя — но неправильно сосчитал патроны. И я не спустил курок, но дал ему трофейный пистолет, который снял с убитого мной офицера. «Дякую» — тихо ответил он и скрылся за поворотом. Помнит или нет? Даже если да — рожа у меня спрятана под коркой крови и грязи — не узнать. Я бросил оружие на землю и громко крикнул:
«nicht Sоldаt, nicht Wеhrmаcht».
Солдат нахмурился, что-то коротко бросил камраду, затем оба ушли. Жывой. Но стыд печет до сих пор, что от себя отрекся.
Над головой лениво плавает пыль. На голове — компресс. В ушах — каннонада где-то за горизонтом. Уже здесь. Прохоровка. И я почти здоров. Рука, конечно, болит, и боец сейчас из меня никакой, но во всем остальном чувствую себя прекрасно. Даже не знобит, это после ночи в мокрой одежде. Возле противоположной стены стоит девушка, одевается. Мне одновременно стыдно смотреть на ее голое тело, но и отвернуться я не желаю. Увижу ли еще такую красоту, такое совершенство? Она стала в полоборота, и я увидел темно-коричневый сосок, который выпира
л из большой, светлой груди как изюминка из сырного кекса, простите за сравнение. я перевел взляд на ее прелестную головку, украшеную свтлло-пшеничной косой и меня прошибло током — ее я видел в Бресте. Там, на площади, эта девочка обнимала тело своей матери.
Она заметила что я проснулся, перехватила мой взгляд:
«Чому дивився? Чому? Я тебе лікувати хотіла, а ти ось так? сволота!»
Последнее слово она буквально кинула мне в лицо, хотя по ее глазам я видел, что она не злится — только стыдливо прикрыла грудь руками. Я ее понял. Почему? Не знаю. На украинском я знал только несколько слов, которым меня научила бабушка-украинка, пока была еще жива, да еще пару фраз, которые выучил уже на войне.
«Чого витріщився? Ану відвернись!» — еще раз закричала девушка, но уже без прежнего азарта.
«nеin» — только и смог ответить я, прежде чем мои руки без труда победилии ее, и наши губы нашли друг друга.
Я немного знал про любовь, не успел еще. Но в тот день знания не нужни были — мы просто лежали, изучая друг друга руками. Я снял с нее полотно, которое было у нее вокруг бедер, а она бережно раздела меня. Я взял ее грудь в руки, а затем, как будто по наитию, поцеловал их. «Как маленький ребенок» — подумалось мне, кагда я взял в рот ее сосок. Она несколько раз мотнула головой, так что не слишком тугая коса размоталась, и плащ ее волос укрыл нас от посторонних взглядов. Не знаю, сколько длилось это наслаждение... она запустила руку в мои волосы, и это чувство было самым сладким из всех, изведанных ранее. В конце концов, сама природа подсказала мне, что делать. Я снова впился поцелуем в ее губы, и начал медленно проскальзывать в нее там, снизу. Почувствовал небольшое давление — и затем словно что-то взорвалось во мне, я не могу передать это иначе. Она тихо вскрикнула, а затем снова поцеловала меня. Влекомый инстинктом, я начал двигаться. Откуда-то я знал, что нужно делать. Боже, как это было сладко. Возможно, прошли годы, прежде чем мы обмякли в обьятиях друг друга, но я думаю, что всего несколько минут. Я повернулся на бок, все еще тяжело дыша, и удивленно уставился на кровь, которая засыхала на ее бедрах.
«vеrzеihеn, пробач» — только и смог промямлить я...
«аllеs ist gut, не бійся» — прошептала она в ответ — «ми не вороги одне одному, nicht Fеindе»
Я засыпал, думая о том, что мне делать здесь дальше. Разве для того мы оба остались живы в этом аду, чтоби сейчас опять пойтии на смерть? Нет. Не знаю как, но я уберегу нас от этого. Глаза сами закрывались. Я готов был спать вечно, на этом островке мира. Я хотел здесь жить... Прежде, чем опять унестись в бездну прошлого, на ум пришла фраза из Ремарка:
«На Западном фронте без перемен...»
187