И от того несчастия многого сторонился он ватаг удалых и братчинок пьяных. Не ходил он ряженым на святках, не тискал девок по сеновалам, не вздымал сарафанов длинных, не ласкал тел лебединых. Да и куда ему было тягаться с парнями, что гойлами, будто дубъём, груши околачива-ли во садах своих разлюбезниц. Отцы-хозяева, правда, за то их гоняли, но так, всё больше для порядку. Потому как груш тех, завсегда родила им земля превеликое множество, хоть чем ешь. Да и в самом деле, куда их девать, груши те? Всё одно свиньям уйдут.
Но не токмо грушами славна была деревня та, было, у её парней и му-жиков, и другое «достоинство», что прилюдно не всегда и узришь в их штанах. Бывало, завидят парни девок, что пугливой стайкой в баню спе-шат, соберутся ватажкой рисковой, и айда следом. Но девки те, завсегда, с мамками-няньками мыться шли, дабы честь свою девичью до свадьбо-шного дня приберечь и приданного ларец нераскрытым представить свому сужену.
Вот дождутся парни, пока девки в баньке заголятся, да начнут жару по-русски поддавать, вениками хлестаться, да на полках млеть, подби-раются тотчас к оконцам-отдушинам, и зачинают на женски тайны рты разевать, глаза вострить, да концы точить.
Смеются девки, водой обливаются, друг-дружке кто мочалом, кто ру-кой везде натирают, а парни снаружи на сруб напирают. Принимаются молодцы вкруг баньки ходить, искать щёлок сокрытых, чтоб хоть как, чтоб хоть чем, а во внутрь пролезть. Но крепки запоры железные, проч-ны стены рублены. Ан, не унимаются парни: бьют по запорам гойлом пунцовым, рычагами-концами брёвна, клеть расшатывают.
От того от шума, от того качанья великого, девки в крике заходятся, а мамки-няньки их в круг сгоняют, своими телами распалёнными при-крывают. Да и как тут не распалиться, когда из всех щелей до них му-жицки шкворни тянутся. Бывало, что и перепадало того толкача той, что не остережётся, и близ стены окажется.
Но баловства того в деревне не одобряли, ну, разве, по большим праз-дникам, когда мужики ходили соседским бабам лунки мерить. Оттого и почитали себя сельчане «неблудцами», хотя по всей округе не знал на-род более срамной деревни.
Сбегались мужики матёрые, да бабы ядрёные на крик своих дочерей. Кто с колом, кто с ухватом, и давай тех парней по спинам гладить-утю-жить, от срамных дел отучать. Случалось, парни и рады бы сбечь, да не
1
пущает их плоть окаянная, по ту сторону стен ухвачена. А уж чем там держама, руками, аль зубами, аль ещё чем, про то девки завсегда молча-ли, как их мамки ни пытали.
Звали приятели и нашего Ивана на потехи те молодецкие, да не шёл он, отнекивался, и всё больше по курятникам ошивался. Заберётся, бы-вало, к курам на шесток и давай им сказки сказывать, всё больше про курочку Рябу, да о ейном золотом яичке. И виданное ли дело, те его слу-шали, доверчиво устраиваясь у Ивана на коленях. Обиженные петухи не раз пытались вернуть любовь своих ко-ко-ток, но, как заговорённые, всякий раз, неудачно падали с насеста, сворачивали себе шеи и оказыва-лись во щах. И не стало вскорости петушиного крику во хозяйских дво-рах. Може и ведали про те занятия Ивановы родичи, однакож вслух не бранили, тем паче, что курицы стали нестись не в пример усерднее пре-жнего.
Вот так и жил Иван в сытости и довольстве, по куда живы были его батюшка с матушкой, но как не стало их — затосковал. Некому стало для него еду-трапезу сготовить, некому порты зашить да постирать, не с кем в доме пустяшным словом перемолвиться. Надо, давно надо, при-весть в дом молоду хозяйку, да мучил Ивана стыд велик, за свою мужиц-ку малость.
Помучился так, наш Иван, помучился, но ведь и каждому стыду есть свой предел, и решил он сыскать себе подругу любящу, жену работящу. Но вот беда — покуда жил бобылём-отшельником, оберегая в портах свою тайну, промеж баб деревенских слушок прошёл, что и не мужик он вовсе, а так — одни штаны. Уж как они про то дознались — одному Богу известно. Может батяня когда по пьяной лавочке сболтнул, а може ма-маня на духу исповедовалась? — Не знамо. И как быть? Думал Иван, ду-мал, да и стал собираться в отъезд. Решил на стороне бабу сыскать.
Вот, стало быть, собрался он, и поехал.
Едет он день, едет другой, а слух вперёд его бежит, да ещё всхрапнуть ус-певает
. В каку б деревню Иван ни заехал, в какой бы дом ни зашёл — везде ему отказ выходил. Был б мужик наш богат, даровит, тороват; был бы кре-пок елдой иль красивый собой, то родители б в раз дали дочке соглас, но у Ваньки «того» не сыскать ничего.
Уж вконец загонял коней Иван, да на счастье заблудился в лесу дрему-чем, и вывезли его коники на глухой хутор.
Жила там в сторожке лесной одна честна вдова с бычком, да с кобель-ком, а иной живности и не держала, по причине скудости своих бабий сил. Муженька ейного волки о прошлом годе сгрызли, а може и не волки то. А толь-ко ушёл он раз на охоту с кобельком, а вернулся пёс к той ба-бе один, весь израненный, но с сытой усталостью в глазах.
Ой, и тошнёхонько молодухе той в лесу жить одной, да хоть с бычком,
хоть с кобельком. За каждым прибери, каждого накорми, да ласково слово скажи, а о самой-то, о ей, кто позаботиться? Какова от быка ласка?
2
Токмо обмусолит языком с головы до ног, да синяков наставит, по-куда к стойлу пригибает. Потом цел день кобельку ейны «раны» зали-зывать станется.
Согласилась та баба за нашего Ивана замуж пойтить, но с уговором од-ним, — чтоб в приданое за ней взял и живность её.
Обрадовался мужик, сложил на телегу нехитрое вдовье добро, привя-зал позади телеги бычка и покатил с молодухой обратно, во свою дере-вню.
Бабёнка та, по правде сказать, была чуток хромовата, да малость рябо-вата, так с лица ейного чай не воду пить.
Обвенчались они, честь по чести, в приходской церкви, а под вечер прибыли и в Неблудицы.
Вот, значит, приехали домой. Стала Иванова супружница во избе чис-тоту да лад наводить. Полы-то она все повыскребла, потолки-то все по-обтёрла, посуду перемыла и еды наготовила. Смотри мол, вона я какая работяща!
Ну, повечеряли, значит, пора и опочив держать. Тут-то наш Иван и струхнул. А вдруг как не угодит он жёнке своей? Стал он тут придумы-вать отговорки разны, юлить-изворачиваться, от супружеских дел уво-рачиваться. Но баба его доть ряба да хрома, но ядрёная вся и вдовая — уже познала любовь мужеску, понастрадалась в своём одиночестве и мириться с тем не желала.
Мялся мужик, мялся, да и рассказал бабе о своём горе.
— Жалко мне тебя, Иван, — говорит жена, — да себя ещё жальче. А ну-тко, скидай порты, да пошли на тюфяк любовь крутить! Тепереча же прове-рю — так ли велико твоё горе, так ли мало твоё гойло.
Вот легли они на тюфяк, стали любовь крутить. Крутят, крутят, крутят, крутят... уж вконец извертелись, а толку — пшик — одна солома по избе летает. И вскричала тут в гневе баба Иванова хромая, супруга его необъезженная:
— Да как ты смел, гад ползучий, козёл вонючий, с таким гойлом ко мне, ко вдове честной, свататься! Меня, бабу-ядрёну, за себя замуж брать! Да лучше я вдовой помру неприкаянной, чем с таким гойлом жить стану!
Стянула, в сердцах, с пальца безымянного кольцо своё обручальное, что Ивановой матушки осталось, и насадила на мужнюю плоть. Мужик за кольцо, а баба из избы. Хотел было Иван следом бечь, да не до того сталось ему — обхватило его кольцо, да так что дух захватило. Стал он его тянуть да стягивать, а супруга его тем часом и ушла по разбитой до-роге прям в непроглядну ночь. Убёгли следом и бычок с кобельком.
Ушла баба... и с концами. Уж сколько потом искали её всем миром — всё внапраслину. Зато появилась спустя сколько-то времени в недалё-ком омуте дева водяная. Заманивала та дева сладкими речами и чарую-щими песнями простаков мужиков и парней несмышлёнышей в свои пределы, и губила их христианские души, топила их бренные тела. Не-
3
которые поговаривали, будто то Иванова баба была, утопшая в омуте, и мстящая за свою женску обиду всему порточному люду. Но очевидцы уверяли, что дева та водяная и нехромая совсем. Ну дык, у дев водяных, ног завсегда не было — один рыбий хвост. Всё звала, звала та дева мужи-ка свово... Да токмо не по доброму звала и не шёл он. Были у того дела поважнее.
День и ночь напролёт тянул Иван то злосчастное кольцо, а всё в на-прасну. Исхудал вконец, а с конца так и не снял. Может и помер так... не емши-то, в тщетной надежде снять то проклято кольцо, как бы не сго-ворились мужики деревенские споймать нашего Ивана и отвесть на рас-праву русалочью. Чтоб перестала та водяная баба губить порточный род Неблудной деревни. Пришли, а того и след простыл. Упредил его кто-то сердобольный, а може и Ананка-Судьба знак какой Ивану дала.
Покинул Иван дом свой отеческий, оставил хозяйство всё отцом да де-дом нажито, и зашагал, гонимый людьми, куды глаза глядят.
210