— Здеся я, Егор Ляксеич!
— Ску-у-у-шно мне! — Протянул барин, оглядывая богато уставленный стол.
Сегодня на обед Парашка расстаралась — горячие щи и холодная со льдом ботвинья с осетриной, грибы жареные в сметане, утка с соленьями и моченой брусникой.
— Присядь, расскажи, что на свете делается.
Налил себе настоечки на смородине, и сыто откинулся на диван. В курительную идти было лень, а в гостинной, где он всегда обедал, Егор Алексеевич не позволял себе дымить. Глашка, пошамкав губами, и глядя в потолок, начала:
— а вот, сказывают, в Николаевке свадьба была... Женил там местный барин одну девку. Привезли, значит, в церкву невесту для венчания. В нагольном тулупе, волосы распущены, как у русалки, в добавок у нее претолстое брюхо. Барин и спроси у родни ейной: что бы значило толстое брюхо? А они и говорят, мол, к брюху привязан пирог, который молодые должны будут съесть.
Невеста-то была на сносях, и про это скрыть хотели от барина. Как-будто древний обычай какой. Барин как прознал, потом сильно ярился. Жениха высек, и свадьбу расстроил. Первая ночь не ему досталась-то, а с брюхатой какой антирес? Опять же целковик в подарок за первую ночь, не шутки... штуки три-четыре барана можно было купить или бычка, или кур штук двадцать...
— Дааа... — Задумчиво подтвердил Егор Алексеевич, и махнул на Глашку рукой. — Ступай, нет бы что веселое рассказать. Позови мне Семена.
Глашка шаркая теплыми чоботами по паркету, скрылась за дверью.
***
Егор Алексеевич Степанов дослужился до чина статского советника, и никакая карьера уже не манила его вдаль, в столицу, честолюбие его вполне удовлетворялось деревенской жизнью с ее занятиями и развлечениями. Жениться не случилось, так и жил бобылем. Выйдя в отставку, в 1833 году он купил имение, тем самым, перейдя в разряд мелкопоместных помещиков с двадцатью крестьянскими душами. Покупка обошлась в 44 500 бумажных рублей, или 14 800 целковых.
Усадьба ему досталась деревянная, одноэтажная, с резьбой, и со светелками, окна были довольно широки, стекла с мелким переплетом. В средине — крыльцо, разделявшее дом на две половины: жилую и для гостей. От крыльца по обе стороны шли решетки, образуя террасу. Просторные сени, соединяли обе половины дома.
В передней приемной комнате стена была увешана образами, из которых многие были в ценных киотах, перед иконами теплились лампады. Видное место в комнате занимал дубовый стол, покрытый крахмальной скатертью. Кругом, вдоль стен, шли мягкие диваны. В жилых комнатах тоже в переднем углу образа. Кроме диванов, стояло с полдюжины стульев простой, незатейливой работы. Печь из узорчатых разноцветных изразцов с лежанкой.
Жилых комнат было немного, но зато были разные холодные, коридоры, чуланы, кладовые с платьем, съестными припасами, сушеными грибами, наливками и прочим. В сараях и амбарах хранилось много всякой всячины, и старая изломанная мебель, и сундуки с платьем, которое надевалось в самые торжественные праздники.
Была так же просторная изба для служек, разделенная на мужскую и женскую половину. Дворовых было не много — Глашка-ключница, Прасковья, которая управлялась на кухне, да конюх Семен. Ах, да! Была еще одна девица, Настя, его недавнее приобретение. Дочка сумасшедшей купчихи Кузьминой, из соседней деревни, которая безвременно почила, а когда вскрыли завещание, оказалось, что дочку свою она пустила по миру, ничего ей не оставив. Все имущество перешло в казну, за долги. И взял Настю Егор Алексеевич в услужение, пока так, в доме убрать, платье какое починить. А девка, надо сказать, видная! Красива лицом и фигурой, бедра круглые, талия тонкая, а грудь, при всей телесной петитности, особо привлекала внимание, большая, и, в то ж время, не висит. Вот же, наградила природа.
***
Настя сидела у окна, починяя саржевый подклад на парадном сюртуке Егора Алексеевича, и думала о своей изменившейся жизненной кондиции. Вот, еще недавно, с маменькой пили чай вечерами, сидя в саду среди яблонь, а теперь... Она коротко вздохнула. Надо как-то отблагодарить Егора Алексеевича... теперь он кормилец, и за нее в ответе.
Из дома высунулась Глашка, сухонькая баба, лет пятидесяти, и скрипуче закричала в сторону конюшни:
— Семен! Семен!
Из соседней двери, откуда не ожидалось, выглянула масляная рожа конюха. Опять, поди, на кухне с Парашкой миловались.
— Чаво? — Гаркнул он во все горло.
— Ай! — Глафира аж присела от испуга. — Ах ты, валандай брыдлый! — Перешла она на свой северный говорок. — Бегом к барину!
Семен скрылся за дверью, и двор опять погрузился в тишину.
Настя вернулась к шитью.
«Кто я теперь? Просто девка дворовая. Замуж когда звали, закобенилась, по любви хотела. Сейчас бы в городе жила. А теперь кто возьмет... Ни приданого, ни положения. Ну и пусть. Зато, Бог красотой не обидел, авось...».
Настя знала, что она красивая, и в прошлом очень даже этим пользовалась, из озорства. Помещики из соседних деревень в очереди стояли. Один, мальчик еще, был очень настойчивый, подарками задаривал. Она и растаяла, невинность свою ему отдала. Было ей тогда восемнадцать годков.
По двору рысью пробежал Семен, заскочил в конюшню, и умчался со двора на вороном.
«Не иначе с поручением, и, раз на лошади, то далеко».
Настя снова погрузилась в воспоминания.
***
. .. — Настя, у нас гости!
Маменька торопливо накинув платок, выбежала встречать сына помещика из Николаевки, Антона, девятнадцати лет. Мама ласково звала его Антоша, в мечтах видя его в роли зятя.
— Антоша, ах, приятность какая! Проходи.
— Здравствуйте, Варвара Андреевна! Я, собственно, не в гости, а за Настенькой. Приглашаю покататься. Сам вот, без кучера прибыл.
Настя не торопясь поправила волосы перед зеркалом, и стянула пониже с открытых плеч платье, чтобы выглядеть соблазнительно. Вышла на крыльцо, изобразив томность во взгляде и болезненный вид. Протянула ручку для поцелуя, и посмотрела на Антона сквозь опущенные ресницы.
— Здравствуй, Настенька! Приглашаю покататься, ты не против?
— От чего же, поедем.
Она с утра чувствовала, что сегодня что-то должно произойти. Что-то необычное, и в такой день грех дома сидеть, ей хотелось приключений.
Маменька тихо удалилась, оставив голубков ворковать. Антон, потянув Настю за руку, повел ее к своей двуколке, запряженной черной как смоль, невысокой лошадкой. Отъехав от дома пару верст, они остановились, и Антон вынув из кармана плоскую коробочку, протянул Насте.
— Это тебе, подарок.
Настя покраснела, и нетерпеливо открыв футляр, увидела жемчужное ожерелье на тонкой низке.
— Ах, ну зачем же!
Антон, не ответив, взял нитку жемчуга и приложив к ее шее, стал возиться с застежкой. Настя почувствовала прикосновение его горячих пальцев и по телу пробежал озноб, вызвав необычайное томление внизу живота. Она закрыла глаза и разомкнула припухшие губки, словно напрашиваясь на поцелуй.
— Тебе очень ид... — споткнулся на полуслове Антон, и замолчал, увидев лицо Насти.
Замолчал надолго. Настя забеспокоившись, приоткрыла один глаз, и увидела ошеломленное лицо своего кавалера.
«Эх, мужчины! Ничего сами не могут».
С этой мыслью, она обняла его за шею, и впилась поцелуем в губы Антона.
«Решено! Это будет сегодня».
Настя невзаправду обмякла, как будто в обмороке, навалившись грудью на Антона. «Очнулась» в поле, на разворошенном стоге сена.
— Настя, с тобой все в порядке?
— Глупый, лучше не бывает. У меня для тебя тоже есть подарок. Она кокетливо улыбнулась, и покраснела.
— Какой?
Антон явно не понимал, что сейчас должно произойти.
Настя провела по телу руками, и задрала подол своего голубенького платьица, обнажив стройные бедра и белые короткие панталончики с рюшами. Антон оцепенел, вдруг спохватился, и куда-то убежал. Настя не успела удивиться, как он вернулся с покрывалом с двуколки, и постелил на колючее сено. Настя прыснула, и переместившись на покрывало, продолжила прерванное занятие.
Игриво зацепив пальцами края панталончиков, она потянула их, открывая краешек волосиков на лобке, и снова прикрыла. Оттянула еще ниже, и снова прикрыла. Антон от такой игры покраснел до корней волос и стал судорожно стягивать с себя сюртук, рвать пуговицы на рубашке, и, наконец, добравшись до брюк, привстал, и снял их вместе с исподним, заодно скинув летние ботинки. Настя расширив глаза смотрела на торчащий вверх член, который Антон тут же стыдливо прикрыл рукой. Заигрывать больше не хотелось. Настя встала, оглянулась по сторонам, и стянула платье и панталоны. Грудь свободно заколыхалась, и твердые сосочки сморщились, почувствовав прохладу легкого ветерка. Настя легла на покрывало, и раздвинув ноги прошептала, то же, что и миллионы невинных девиц до нее, и будут еще шептать миллионы после:
— иди ко мне. Только у меня это первый раз...
— У меня тоже...
Антон навалился на нее и задвигал бедрами, тыкая в беспорядке членом.
— Не так, дурачок!
Настя ласково рассмеялась, и, нащупав рукой член, направила его себе именно туда, куда следует.
Антон почувствовав влажное тепло осторожно надавил, смотря в лицо Насти, и пытаясь понять, правильно ли он делает.
Настя тоже не отрываясь смотрела ему в глаза, и прислушивалась к своим ощущениям. Почувствовав, что Антон уперся в преграду, она задержала дыхание и взяв его за бедра, уверенно надавила, проталкивая член глубже. Было страшно, но так приятно, что Настя сама резко двинула бедрами на встречу. И поплатилась резкой болью.
— Ай!
— Что? Что случилось?
— Все. Это случилось... — Настя прикусила губу и заплакала от счастья.
Антон, не понимая ее состояния, остановился, так толком и не начав. Настя, брыкнув ногами, подбодрила его:
— Ну, что же ты? Продолжай!
Антон сделал несколько сильных толчков, напрягся, и Настя почувствовала, как член внутри нее пульсирует и выталкивает из себя семя.
— Все? — искренне удивилась она.
Антон кивнул, молча отвалился от нее, и лег рядом.
— Так быстро... ну, не переживай, я подожду. — Сказала Настя и накрыла ладошкой опавший член Антона.
Она запустила вторую руку себе между ног, осторожно просунула три пальца, и вынула, с интересом рассматривая растянутую нитями между пальцев сперму, розовую от крови...
***
Прискакал Семен на взмыленном вороном, и вразвалочку пошел в дом, с докладом. У Насти от воспоминаний забурлила кровь, так захотелось мужской ласки, хоть волком вой. Не с конюхом же, щербатым... Барин? Не по чину... и стыдно...
Свернула шитье, и мечтательно уставилась в окно. Работы было не много, и спрос с нее не большой. Пойти что ли к Парашке, все веселее, собеседник какой-никакой. Встала, сладко потянулась, аж косточки затрещали, и сунув ноги в обрезанные валенки, не торопясь пошла на кухню.
Лучше бы не ходила! Приоткрыв дверь, Настя услышала ритмичное мычание, как будто Парашке завязали рот и часто-часто пинают ногами. Она заглянула из сеней в кухню, и чуть не рассмеялась в голос. Парашка с тряпкой во рту распласталась грудью на присыпанном мукой столе, а Семен, задрав ее просторную юбку, похабничает с ней собачьим манером. Видимо, она застала самый конец, потому что конюх раззявил щербатый рот, и закатив глаза, стал вбивать Парашку в стол, с такой силой, будто хотел проткнуть ее на сквозь. Она уже не мычала, а тоненько исступленно выла. Семен закончив, заправил рубаху в портки и смачно шлепнул Парашку по голой заднице. Настя не стала досматривать, чем у них там все закончилось, и пошла искать Глашу. Без работы совсем худо, не знаешь куда себя деть. Нашла ее у загона с курами.
— Глаш, может помочь чего? Томно мне без работы.
— Ты вот что... курям задай, я до барина сбегаю, поспрошаю про тебя, и обратно. Только ты не уходи.
Настя уже высыпала курам всю лохань отрубей с пшеном, посидела на солнышке, а Глашки все не было. Наконец, явилась, и уставилась загадочно на Настю.
— Ты вот что... барин приказали тебе крепко помыться и спать идти до самого вечера.
— Зачем?
— Ты вот что... — после своей обычной присказки, Глашка замялась, и пытливо посмотрела Насте в глаза. Сенной сегодня ночью работать будешь. Сдюжишь?
— Ну, не посплю ночь, ничего, все подам, принесу, чего уж.
— Ну да, ну да... только ты это... барину постель надо греть.
Настя нахмурилась, но, больше для Глашки конечно. А сама подумала, что вот оно, хотела мужика до скрежета зубовного, получи и пользуйся моментом. А что? Женское нутро играет, кровь бурлит.
— Раз барин приказывают, значит буду.
— Ты не переживай. Может оно и обойдется. Невинна еще или как?
Настя покачала головой.
— Вот и ладно, все ж не обидно будет. Ну, беги девка, исполняй наказ.
Настя поставила посреди избы корыто, и сунула в печь чугунок с водой. Как забила вода ключом, разбавила в ведре и раздевшись встала в корыто.
«А боязно все ж. Как это будет у них с барином. Вдруг непотребства учинять станет... Ну, да ладно, не в первой».
И Настя стала вспоминать всех любовников, которые у нее были, за ее короткую жизнь.
«Антон, Капитан Прохоров, купец Кувшинников... помещик Свиридов... нет, этот только обслюнявил всю».
Оказалось не так много, за два года. Она замерзла стоять и черпнув кружкой, вылила на себя горячую воду. Кожа заблестела, переливаясь солнечными бликами, и пошла паром. Настя «крепко», как советовала Глашка, помылась, и промокнув распаренное тело широкой тряпицей, взяла портняжные ножницы.
«Надо бы укоротить, а то вырос целый куст смородины».
Прошлась холодными ножницами по светлым волосикам на лобке, пригладила и полезла на печь.
Теплая овчина щекотала голое тело, и Настя не удержалась, решила порукоблудить. Этому приятному времяпрепровождению она научилась сама, еще в тринадцать лет, когда смывала с себя речную воду после купания, в летнем душе в саду. Случайно обнаружила, что у нее есть места, которые можно потереть и от этого получить неземное удовольствие.
Смочила два пальца и осторожно коснувшись, как она говорила, «бубочки» легко закружила вокруг нее. Поелозив так с пяток минут, Настя так и не смогла сосредоточиться, из-за мыслей о сегодняшем вечере. Наконец расслабилась, и почувствовала жар, исходящий от уже влажной промежности. Под пальцами мокро захлюпало, и Настю бросило в сладкую дрожь. Свело бедра, и она перекатилась на бок, надавив всей ладошкой между ног.
— У-у-мммм! — Громко простонала Настя, и забилась как в падучей.
Хлопнула дверь и вошла Глаша.
— Ты чего там кричишь?
Настя еще не отойдя от ватного тумана в голове, уткнувшись лицом в овчину, глухо произнесла:
— Ударилась...
— А, ну ты это, спи, сил набирайся. Я сама тут воду приберу.
Настя и не заметила, как провалилась в сон.
***
— Настька вставай!
Глашка тормошила ее по голому плечу холодной пятерней, и протягивала миску с вареной картошкой и солеными огурцами.
— На, поешь вот. И собирайся уже, скоро барину почивать пора.
Настя зевая села, и потянулась, выпятив грудь.
— Эк, у тебя какое богатство-то грудяное, а сама тонка как лучина, все не надивлюсь! — Поцокала Глашка языком. — Гляди, Домовик осерчает, что без исподнего гуляешь, худо будет.
— Ничего, Глаш, в другой раз оденусь, — рассмеялась Настя, и озорно крикнула:
— Не сердись, Дедушко, я тебе молочка налью!
Легко спрыгнула с печки, натянула белую сорочку, а поверх надела бледно-голубой сарафан в меленький цветочек. На миску с едой только поморщилась, у нее начался мандраж, трясло всю, не до еды. Просунула гладкие ножки в обувку, и в дверях оглянулась на Глашку.
— Давай, девка, с Богом!
Она перекрестила Настю, села за стол, и принялась хрустеть крепкими огурчиками, не глядя больше на нее, как и нет ее тут.
В доме было уже темно, Настя по коридору без свечи добралась до барской спальни, и постучала.
— Ммм?
— Это я, Егор Алексеевич.
Настя открыла дверь, и с кровати на нее уставился пьяный как зюзя барин.
— Ты кто?
— Я Настя...
— Проходи, раз Настя. Ты зачем здесь?
— Спать пора, барин.
Он только икнул. У Насти испортилось настроение, не того она ждала. Она подошла к кровати и настойчиво стала стягивать с барина халат. Егор Алексеевич схватил ее за левую грудь, крепко сжал и промычал:
— Ууу, какая! Оголись-ка Настасья, как тебя по батюшке, хочу посмотреть.
— Сергеевна я.
Настя скинула сарафан, и осталась в одной сорочке.
— А ну! Выпорю! Что там у тебя, показывай.
Она вздохнула и отвернувшись, сняла сорочку. Не хотелось ей тут быть, хозяин не в себе, опасно это. За то, что снасильничает не переживала, не до того ему, мужское естество сейчас на пьяную голову не добудишься. А вот руки может распустить. Настя прикрыв срам, повернулась и опустила голову.
— Руки-то, убери. Подойди.
Она подошла вплотную, и терпеливо ждала, пока Егор Алексеевич натешится, щупая ее.
— Складная дева! Смотрю я на тебя, Настасья... Сергеевна и думаю, что мне с тобой делать. Ты вроде не того сословия, не крестьянка, из купеческих... была. Стыдно мне, понимаешь... и скучно. Жизни хочется!
Он вдруг заплакал. Настя села в изголовье, и положила его голову себе на колени. Поглаживая по волосам, стала успокаивать:
— Это все осень проклятая, душу мутит. Вы поспите, Егор Алексеевич, а завтра новый день, солнышко...
Он затих, и закрыл глаза.
— На завтра гости у нас, — вдруг вспомнил хозяин. — Отставной генерал Руднев Александр Борисович. Будешь за столом служить.
— Хорошо, барин.
— Ложись ко мне, Тасьтась... Настась...я — заплетающимся языком выговорил Егор Алексеевич.
Она легла, укрыв их одеялом, и барин обнял ее, обхватив губами сморщенный сосок. Послышалось мерное посасывание, и Егор Алексеевич уснул. Настя осторожно отняла у него грудь, вытерев от слюней теперь уже гладкий и твердый сосок. Полежала, глядя в потолок.
«Что делать-то теперь? Сна ни в одном глазу, весь день проспала». Она коснулась вялого члена Егора Алексеевича, поиграла яичками, и барин издал довольное урчание. Настя, продолжила наступление, и оттянув кожицу с головки, пощекотала ее пальчиком. Член стал подниматься, и она радуясь успеху, обхватила его кулачком, и задвигала рукой.
«Какой маленький» — подумала она, и улыбнулась.
Ей вдруг захотелось попробовать его на вкус, до этого она ни разу так не делала. А пока барин спит, можно делать, что хочешь.
Осторожно развернулась, чтобы не разбудить, и коснулась члена губами. Он был совсем коротенький, но толстенький. Раскрыла губы и вложила член в рот. Он вошел целиком, даже еще место осталось. Настя провела по нему языком и задвигала головой, посасывая, и лаская губами.
«Как молочную мягкую конфету сосешь, ничего страшного нет. И неприятного тоже.»
Она добавила к своим ласкам почесывание мягкой кожи под яичками, как будто подсказал кто. И испугалась, потому что член стал вдруг толкаться у нее во рту, выплескивая прямо в горло терпкое и горькое семя. Чтобы не испачкать постель, Настя выдержала шесть толчков, сомкнув губы, и с полным ртом хозяйской спермы выбежала из спальни как есть, голой. Сдерживая рвоту, добежала до умывальни, и сплевывая, прополоскала рот. Облегченно выдохнула и скривилась от гадкого вкуса во рту.
«Пакость какая... Неужели у всех такая горькая и противная? Ну уж нет, увольте. Сосать пожалуйста, с превеликим удовольствием, а глотать.. бррр».
Прокралась, как тать в спальню, и нырнула под одеяло. Егор Алексеевич во сне протянул руку и положил ей на грудь.
«Все, хватит на сегодня».
Потом долго еще ворочалась, пытаясь лечь поудобнее, развернулась к барину спиной, и, наконец, уснула.
***
Настя проснулась засветло, под богатырский храп Егора Алексеевича. Неспешно оделась, сбегала на кухню, и нацедила огуречного рассола. Поди, барин головой будет маяться. Не стала дожидаться пока он проснется, было почему-то стыдно за вольности этой ночью.
Скрипнула дверью заходя к себе, и Глашка с Прасковьей сразу вскинулись, будто ждали.
— Ну, как? Расскажи! Что было? — зачастила любопытная Парашка.
— Обошлось, бабоньки, пьяный он сильно был, — соврала Настя.
— У-у-у! А меня всегда в хвост и в гриву! Вот, прошлый раз, что учудил: поставил голую на четвереньки, и хворостиной стал охаживать по заду, сначала легонько. А я, значит, должна как лошадь...
— Да погоди ты, малахольная! — Осадила ее Глашка.
— Сегодня гость у нас будет, целый генерал. Я у стола буду. — Перевела разговор на другую тему Настя.
— А ведь верно, — засуетилась Парашка, — мне тесто надо ставить.
Оделась и выскочила на двор.
— Хитрая, ты, Настька, — подошла к ней Глаша. — Я не первый десяток на свете, было у тебя что-то, похотью от тебя несет. Ну, не хочешь говорить, не надо. Первый раз, все ж. Потом стерпится, сама будешь рассказывать. Вон, Парашка, каждую свою ночь с барином смакует, надоела даже. Слаба она на передок. Пошли, сегодня на кухне повинность у нас с тобой.
Парашка уже вся в муке, ставила опару. Рядом сидел Семен, и завтракал, похрустывая зеленым луком. Конюх странно посмотрел на Настю, задержав взгляд на груди, и ухмыльнулся. Парашка, заметив его похотливый взгляд, зло зыркнула на него, и всучив ведро яблок, выпинала на конюшню. До одиннадцати часов они втроем резали, жарили, варили, снова резали. Глашка, сверившись с утвержденным меню на листочке, объявила шабаш. Настя, уставшая, пошла приводить себя в порядок, для встречи генерала.
К двеннадцати вся дврорня выстроилась на дворе, и Семен то и дело выбегал на дорогу, посмотреть, не едет ли соседский барин.
Наконец, послышался стук копыт и загремели колеса. С лаковой брички сошел представительный усач, в штатском костюме. Егор Алексеевич, улыбаясь повел гостя в дом, но, тот задержался, и обжег Настю мужским взглядом, как будто раздел прилюдно. Настя зарделась, и улыбнулась, показав милые ямочки на щечках.
Она чуть задержалась, дав гостю освоиться, и тоже пошла в гостинную. Мужчины уже закрывшись в курительной, о чем-то беседовали. Настя села у стола, ожидая приказов.
Егор Алексеевич вышел за наливкой, и увидев Настю, громко произнес:
— А вот и она! — И подмигнув ей, поманил рукой. — Пойдем-ка.
Генерал встал, приложился губами к Настиной руке, и восхищенно произнес:
— charmant! Charmant! Вы, Настасья Сергеевна, совершенно очаровательны! Я человек прямой, поэтому сразу скажу, что хотел бы поближе с вами познакомиться. Приглашаю вас завтра же на прогулку.
— Но... вы же меня совсем не знаете, и сразу на прогулку.
— Вот, там и познакомимся, — генерал прочистил горло. — Поближе.
— Что ж, извольте.
Ну, а теперь, Егор Алексеевич партеечку в пикет? На интерес? Риверсис не для нас.
А вы, Настасья Сергеевна, поскучайте пока без нас, у нас с Егором Алексеевичем дело-с, так сказать.
Настя вышла.
«Генерал явно что-то задумал, и это касается ее напрямую, иначе не стал бы выпроваживать. Вон как смотрел на нее, как кот на сметану».
Через некоторое время из курительной раздался басовитый смех генерала, и стон разочарования барина.
«Знать добился своего генерал».
Настя встала на встречу выходящим из клубов сигарного дыма игрокам.
— Ну, что, Егор Алексеевич, объявляй.
— Да-с..., Поскольку ты, Настя, числишься у меня как душа крепостная, я должен подготовить вольную.
Настя раскрыла рот от удивления.
— Ты переходишь к Александру Борисовичу на содержание, на вольных правах. Ну, или как вы там меж собой решите.
Настя на мгновение онемев, бухнулась на колени, и целуя барина в штанину, запричитала:
— Егор Алексеевич, родненький! Спасибо вам! Все что хотите сделаю, вот вам крест!
— Благодари Александра Борисовича за его талант в азартных играх.
Настя отцепилась от барина, и приникла к генералу, обняв за ноги.
У того моментально встал член, что не смогли скрыть брюки, встопорщившись на самом интересном месте внушительным бугром.
— Charmant! Charmant! — Смущенно повторял генерал, подкручивая усы. — Ну что вы, право, Настасья Сергеевна, встаньте.
Обед прошел как в тумане, Настя машинально подливала наливку, подкладывала жаркое, и даже не обращала внимания на мимолетные поглаживания по заду, достававшиеся ей от изрядно захмелевшего генерала. Под конец, он даже усадил ее себе на колени, и щекоча усами шептал на ухо всякие скабрезности.
Поздно вечером, Настя, засыпая на печи, тешила себя мечтами о поездке в город, о нарядах и вольном житье.
«Вот судьба-злодейка, не знаешь где найдешь... Ну и что, что в содержанки, это почти жена. А там посмотрим».
Утром Настя нарядилась в лучшее платье кремового цвета, и достала жемчужное ожерелье, подаренное ей в день, когда она стала женщиной.
— Ты куда это, Насть? — Встретила ее на дворе Парашка, неся корыто помоев свиньям.
— Генерал на свидание зовет, — прошептала довольная Настя.
— Ни че сииии..., ну Настька, ну проныра! Вот повезло!
Настя вскинув голову, гордо зашагала к воротам, где ее уже ждал, слегка помятый после вчерашнего, генерал.
В этот день, Александр Борисович научил Настю похабному слову Minette, что по-французски — кошечка. Не успели они отъехать и несколько верст, как генерал остановил бричку, и взяв Настю за талию крепкими руками, опустил на землю. В прямом смысле опустил. Настя хотела встать на ноги, но, Александр Борисович надавил ей на плечи, и ей пришлось встать на коле
ни, прямо в жухлую листву. Сам он прислонился к лаковому боку брички, и растегивая брюки, страстно заговорил:
— Настенька, я весь горю, прошу тебя, Une seule fois! Minette!
Настя поняла и без перевода, только расширила глаза от испуга, увидев, что за монстра достает генерал из штанов. Как такое там вообще могло поместиться! Она недоверчиво глядя в глаза генералу, взяла его член в руку, и попробовала обхватить пальцами. Не получилось. Двумя руками дело пошло лучше. Настя тренировалась, конечно, на барине, пока он спал, но это... Маленький писюн барина не шел ни в какое сравнение с елдой генерала. Она попробовала взять его в рот, влезла только красно-фиолетовая головка, и еще немного. Генерал довольно зарычал:
— Что за губки! Ротик просто чудо, Настенька! Давай, потихонечку...
Настя плавно задвигала головой, и с удивлением обнаружила, что есть еще куда запихивать, как будто рот растянулся, а член уже тыкался в горло, смешивая свою смазку со слюной Насти.
— Осторожно, зубы, зубы! — Застонал генерал.
Настя раскрыла шире рот, и спрятала зубы подвернув немного внутрь напряженные губы. Изо рта сразу потекла слюна, и повисла толстой ниткой на подбородке. Хлюпая и мыча, Настя ускорила движение головой, но, начала болеть шея.
«Да тут целая наука, надо у Парашки выспросить».
Генерал сжалился над ней, поднял за локти, развернул к себе спиной, и толкнул на пол брички. Настя уперлась покрепче каблучками ботинок в землю, пока он задирал ей платье, и стягивал мокрые панталончики. Александр Борисович полюбовался открывшейся картиной — пухлые губки, крепкий белый зад и стройные ножки в черных чулках по колено. Провел пальцем по промежности, и довольно хмыкнул, увидев, что Настя уже давно потекла. Она испуганно дернулась, когда генерал поднес свое орудие к сочащейся влагой chatte, но, на удивление он вошел как по маслу.
Теперь уже не обращаяя внимания на Настины стоны от боли он грубо и сильно стал вбивать в нее член, остервенело двигая бедрами. Смазка с «цвыканьем» вылетала из нее под давлением члена и мелкими каплями оседала на рубашку генерала. Настя не выдержала, и обмочилась. Теплые ручейки текли по ногам, и замочив чулки, стекали в ботинки. Ее бросило в жар от стыда, но, как раз в это время Александр Борисович, перестал пыхтеть, и с криком «Уррр-а-а-а-а!», спустил свое семя в Настю мощными горячими струями. При каждом толчке, головка члена еще больше расширялась, доставляя Насте невероятное наслаждение. Она коротко вскрикнула, как раненая птица, соскользнула с члена, и осела на землю голым задом. Рядом упал генерал, он положил Насте голову на колени, и растянулся на пыльной мягкой листве.
Они долго молчали, Настя гладила его по седеющим волосам, и улыбалась каким-то своим совсем не важным мыслям, ощущая как вытекает из нее и капает на листву, мощный заряд генеральского семени.
— Сашенька! — Позвала генерала Настя. — Я за...
— Подожди, скажи-ка еще раз.
— Сашенька! Сашенька...
Александр Борисович просунул голову под ее платье и зарылся лицом между ног, шумно вдыхая запах. Настя счастливо засмеялась.
— Ну, что ты хотела, тетешка? — Спросил он, не вылезая из-под платья.
— Сашенька! Я замуж хочу... Возьмешь?
Он высунул голову и серьезно посмотрел на нее.
— Я сам об этом думал... Только учти, Настенька! Изменишь мне — убью!
***
С тех пор Александр Борисович зачастил, почитай, каждую неделю наведывался. Дарил подарок, и непременно звал на «прогулку», до ближайших кустов. Через несколько часов возвращал Настю изрядно потрепанной, то ссадины на коленках и локтях, то засохшая сперма на волосах и платье. Но довольную и счастливую. Так они прожили врозь да вместе, до ноября.
***
— Настька, глянь, твоего енерала на помывку привезли! — Закричала на весь двор Глашка.
Настя бросила шитье, накинула душегрею, и стала торопливо натягивать ноговицы, да не устояла, запутавшись в чулке, и со всего маху грохнулась об пол. Рассмеялась, задрав сарафан поправила овчинные чулки, и сунувшись в калоши, побежала на двор. Там, на ноябрьском мелком дождике уже выстроились дворовые — Глашка, Прасковья, да конюх Семен, с огромным фингалом на оба глаза. А не будет лезть. Намедни, в кухне подкрался сзади, и принялся щупать Настю за грудь, она его скалкой и огрела. «Не про тебя фрукт, я себя для Александра Борисовича берегу».
Настя, как все, склонилась в легком поклоне, исподлобь наблюдая, как Александр Борисович молодцевато выпрыгивает из коляски.
— Александр Борисович! Дорогой! Заждались уже, почему так долго? — Вышел ему на встречу Егор Алексеевич.
— Да, понимаешь, Егор, на полпути колесо увязло, распутица, чтоб ее растак! — в сердцах ответил Александр Борисович.
А сам на дворовых поглядывает, тут ли Настасья?
Она заметила и зарделась — не разлюбил, знать, к ней приехал. В низу живота разлилось приятное тепло, и защекотало в горле. Заждалась уже, взыграло естество.
Александр Борисович степенно подошел и поздоровался:
— Здравствуй, Настенька! Ждешь, не забыла меня старого?
— Ой, и скажете тоже, старый! Вы, Александр Борисович молодой совсем, прибедняетесь.
Егор Алексеевич махнул рукой, и крестьян сдуло со двора. Генерал достал из-за пазухи красивую коробочку с непонятной надписью «Fleurs d‘amour», и сказал еще более непонятное:
— Вот, прими подарок, французские духи, афродизиак. Хочу непременно чтобы сегодня от тебя ими пахло.
Настя обожгла Александра Борисовича томным взглядом, совсем не стесняясь барина, и грудным голосом произнесла:
— Благодарствуйте, Александр Борисович.
— То ли еще будет, Настенька! — заулыбался генерал. Вот, Егор Алексеевич вольную тебе выправит, и заживем мы с тобой, сама будешь себе духи-украшения покупать.
— Не пойду я за вас, Александр Борисович. Обрюхатите, не нужна вам стану, куда пойду? — Улыбаясь, ответила Настя.
Была у них такая игра — генерал в шутку сватается, а Настя недотрогу разыгрывает. Хотя оба знают, что сегодня вечером в бане такие кунштюки выделывать будут, любо-дорого!
— Настя! — поморщился Александр Борисович. — Ну что за «обрюхатите»? Чему я тебя учил?
— Пойдем, Саша, — обнял его до сих пор молчавший Егор Алексеевич. — Смотри, дождь припустил. Сейчас по рюмочке, отобедаем, а там и банька готова будет.
И добавил:
— Настя, приходи в гостинную.
Настя побежала к себе, чтобы помыться и нарядиться. Зашла в жарко натопленную избу, нагрела лохань воды и разделась. Посмотрела на себя в большое мутное зеркало, проведя руками по телу, и приподняв тяжелую грудь, покрутилась, пытаясь разглядеть крепкий зад. Осталась довольна. Взяв тряпку, намылила ее прошлым подарком генерала и стала нежно натирать кожу.
«Когда уже барин вольную справит? Мочи нет ждать.»
Она провела мыльной тряпкой по промежности, словно проверяя, не скисла ли еще ожидаючи генерала, и мелко задрожала от возбуждения. По телу растеклось сладкое тепло.
Хлопнула дверь, в избу вошла Глашка и уставилась на голую Настю.
— Ох, хороша девка! А это что?
Она показала на коробочку духов, стоящих на столе.
— Духи, Александр Борисович подарил. Афродизьяк.
— Чего? — Выпятила губы Глашка. Африканские чтоль?
— Не знаю.
— Ах ты, охальник чертов! — Вдруг заорала Глашка, и махнула в сторону окна рушником.
Настя оглянулась, и увидела, как через окно на нее смотрит и щерится беззубым ртом, конюх Семен.
— Вот неугомонный, мало ему!
Настя прикрывая грудь, подбежала и задернула ситцевые занавески, а Глашка с рушником выбежала на двор, откуда сразу послышались ойканья Семена, отбивающегося от разьяренной бабы.
Настя, пообещав добраться до назойливого конюха позже, спокойно закончила мытье, и взяла в руку коробочку духов. Раскрыв, полюбовалась бархатной подкладкой и красивой склянкой с витиеватым узором из серебра. Вытащила плотно притертую пробку, мазнула ароматом роз по груди и волосам на затылке. Подумав, провела по жестким срамным кучеряшкам и улыбнулась.
Все еще разгуливая голой по избе, достала из сундука атласное платье с выбитыми узорами, и натянула на голое тело. Холодно, зато красиво. Соски, отреагировав на жесткую ткань, напряглись, и стали заметно торчать, топорща жесткую от вышивки материю.
Настя еще раз посмотрелась в зеркало, поправила закрученные на затылке бубликом русые волосы, и поспешила в дом.
***
Она вошла в гостинную и зябко подернула плечами, попав с холода сразу в тепло. Из курительной слышались неторопливые голоса. Настя постучала, и отворив дверь, замерла на пороге, скромно опустив глаза.
— Вот и наша красавица! Ты позволишь, Егор Алексеевич? — Спросил генерал и поманил Настю рукой.
— О чем речь, Александр Борисович! Долг платежом красен. Только я тебе Настю и так отдал бы, мы люди с понятием.
«Это он про карточный долг, про меня», — догадалась Настя, садясь на колени генералу и обнимая его за шею.
В штанах у генерала началось шевеление, и Настя улыбаясь, нарочно заерзала, устраиваясь поудобнее.
Александр Борисович как будто не обратив внимания на крепкий зад Насти, упершийся ему в пах, продолжал свой рассказ. Только обхватил Настю своей большой ладонью за левую грудь, и уткнувшись ей в затылок, шумно вдохнул запах «Fleurs d‘amour».
— Как глупа бывает иногда юность, — сказал он, поглаживая грудь Насти. — Если бы теперь к нашему опыту старых грешников да прибавить силу и смелость молодости! Как часто мы штурмовали крепость, когда ее ворота были гостеприимно раскрыты. Сколько раз мы принимали за суровый отказ самые решительные авансы... — Говоря это, он щурился от дыма сигары, мечтательно улыбаясь каким-то давно исчезнувшим образам.
— Было это очень давно... Я только начал свою военную карьеру. Мой ротный командир — необыкновенно свирепый с виду, но, очень добрый усач — однажды пригласил меня к нему отобедать.
По правде говоря, я думал, что мне предстоит длинная распеканция за какую-то непонятую мной тонкость солдатской науки. Но я ошибся. Капитан принял меня очень внимательно, и едва мы сели, как вошла его жена.
— Вот, Сашенька, — сказал он, — представляю тебе нашего прапорщика.
Ах, какая она была милая, эта Александра Борисовна! Да-да, к тому же моя полная тезка. Это нас как-то сразу сблизило. Лицо у нее было такое волшебное, как будто бы в рамке пышных, рыжих волос. Глаза темно-карие... А губы! Именно в губах и заключалось все очарование ее лица. Я никогда потом в жизни не видал таких губ, немного припухших, как будто после поцелуя, прекрасно изогнутых, свежих и выразительных.
С первого же дня она установила между нами игриво-легкие отношения. Я ежедневно обедал у ротного и скоро сделался у них своим человеком. Она со мной совсем не стеснялась: посылала по разным своим поручениям, таскала меня за собой по лавкам в качестве провожатого и добровольного носильщика. Даже, пардон, дамское белье она покупала при мне... Я целые дни проводил около нее. Каждый раз, когда капитан, возвращаясь со службы, заставал нас вместе, я вскакивал и краснел, как мальчишка, но, видит бог, что ничего дурного между мной и Сашенькой не было.
Когда мы играли по вечерам в преферанс, она постоянно прижимала кончиком ботинка мою ногу, или совсем расшалившись, клала руку на мое колено. Ей доставляло удовольствие играть со мной, как кошка с мышкой. Вероятно, она сознавала мою полную для нее безопасность и потому безнаказанно пробовала на мне свои коготки... А я?.. Я только млел и мучился... Трудно ведь, в двадцать два года, когда кровь так горяча, выносить ежедневно подобное от красивой женщины. Часто, очень часто, уходя от них поздней ночью, я с горечью думал о том, что она, возбужденная этой игрой, остается наедине с мужем... А мне приходилось сломя голову бежать на театральную, к Зизи, и за мятый рублевик спускать пар.
Если иногда, возбужденный чуть не до потери рассудка кокетством Сашеньки, я хватал ее руки и крепко сжимал их, что-нибудь страстно восклицая, она мгновенно отрезвляла меня:
— Что с вами? Что с вами, Александр Борисович? Вы нездоровы? Может быть, вам надо холодной воды?
Так прошла зима, а в марте наш батальон должен был передислоцироваться. Я забежал к Сашеньке, чтобы проститься, на другой день она тоже уезжала.
В квартире остались лишь голые стены, все вещи еще с рассветом были отправлены на вокзал. Сашенька сидела на полу около окна на большой охапке соломы.
— Я пришел проститься с вами, Александра Борисовна. Мы больше никогда не увидимся, - сказал я грустно.
Она показала мне знаком, чтобы я сел рядом с ней.
— Вы будете обо мне вспоминать? — спросила она.
— Конечно, буду всегда.
— И, конечно, дурно?
— Александра Борисовна!
Я взял ее за руку, и она не сопротивлялась. Я привлек ее к себе, ее губы раскрылись, и она тяжело и часто задышала.
Я точно обезумел и стал целовать ее...
Она отталкивала меня, но я не обращал на это внимания. Тогда она шепотом сказала:
— Оставьте... Я буду кричать... Я позову прислугу.
Я опомнился и подумал:
— «Черт знает, что такое... дернула же меня нелегкая!.. Обидел ни за что ни про что такую милую женщину. Позор!..»
— Простите меня, Александра Борисовна, — сказал я виноватым голосом, мне не хочется, чтобы у вас осталось ко мне дурное чувство. Она бросила на меня быстрый лукавый взгляд и ответила:
— Да я на вас вовсе и не думала сердиться...
Я оторопел. Я ждал гневных слов, упреков, может быть, даже угроз...
— Как? Вы не сердитесь?.. Но я позволил себе... чересчур много...
Она расхохоталась:
— Ха-ха-ха... Наоборот, вы были слишком нерешительны... Милый мальчик, вы совсем молоды, и совсем не знаете женщин... Если бы вы были решительнее, сколько бы у нас было приятных вечеров. Только вы и я...
— А раньше, Александра? Как же раньше?
— Да... и раньше, — ответила она, взглянув на меня с вызовом.
Я еще долго в мыслях оглядывался назад. Мою душу терзало запоздавшее сожаление...
В курительной воцарилась тишина. Настя заерзала, и мило, как щеночек тихо чихнула от попавшего в нос дыма.
Мужчины зашевелились, и Егор Алексеевич пригласил гостя к столу:
— Пойдемте, отведаем перепелок с картошечкой, да под брусничную.
Генерал не отпуская Насти, встал, и понес ее к столу, на котором уже дымилось жаркое, и стоял запотевший пузатый графин с наливкой. Настя зажмурив глаза притворно заойкала:
— Ой! Александр Борисович! Осторожно, миленький!
Он только зарычал, и донеся ее до дивана, бросил на подушки. Платье задралось, и Настя бесстыже заболтала босыми ногами, выставляя на показ уже влажную промежность.
— А что, Егор Алексеевич, не размяться ли нам перед обедом?
— Желание гостя закон, — весело сказал барин, стягивая подтяжки.
Егор Алексеевич подошел к столу и налил три рюмки рубиновой настойки.
— Давайте, за здоровье!
Настя пригубила, закашлялась и отставила. Настойка оказалась очень крепкой. Александр Борисович нахмурил брови и погрозил пальцем, Настя сдалась, и сморщившись допила. Генерал налил ей еще. Она затравленно посмотрела на него, картинно зажала нос пальцами, и влила рюмку в рот. В голове зашумело, и стало легко-легко, хотелось шуметь и смеяться. Настю потянуло на подвиги.
Она приподнялась, и стянув платье через голову, встала перед ними, во всей красе, уперев руки в бедра. Мужчины не отрывая от нее глаз разделись, и Настя залюбовалась телом отставного генерала — поджарое, ни жиринки, и хозяйство внушительное, не то, что у барина. Егор Алексеевич, к тому же, отличался повышенной волосатостью, даже на плечах росли волосы.
Они тоже встали, как Настя, подперев руками бедра, и расхохотались. Изголодавшаяся по любви Настя, встала на четвереньки, и подползла к Александру Борисовичу. Не касаясь его члена руками, взяла его в рот, подцепив еще мягкий ствол языком. Егор Алексеевич пристроился рядом, и Настя схватила его маленькую пипиську ладошкой. После нескольких движений, членик барина затвердел, но остался таким же маленьким, чуть-чуть высовываясь из кулачка. А член генерала заполнив рот полностью, полез наружу, как змея. Настя, захлебываясь слюной, задвигалась по нему, насаживая себя по самое горло, и замычала от удовольствия.
Барин, видно, устав сегодня ночью, решил оставить их вдвоем. Глашка говорила, что Прасковья ему вчера до утра постель грела, да с криками и с тряской кровати. Так что, его можно было понять. Егор Алексеевич отошел к столу, налил себе еще настойки, и сел на диван, вывалив свое хозяйство проветриваться. С интересом наблюдая, как Настька управляется с такой елдой, он приступил к закускам, справедливо решив, что пока любовники натешатся, все уже остынет.
Александр Борисович разошелся, так, что Настиного рта ему уже было мало, и он, поставив ее раком, вошел без подготовки до упора, не сумев засунуть и половины своего монстра. Настя закричала от боли. Это было на грани, когда хочется отстраниться, и в то же время продолжить. Влагалище легко растянулось, и второе желание взяло верх.
— Сашенька, Александр Борисович! Мой генерал! Сильнее, а-а-ах!
Генерал улыбаясь и «хекая» при каждом толчке, с силой задвигал бедрами, будто вбивал сваи в мягкую землю, заходя все глубже и глубже. Егор Алексеевич увидев, как соблазнительно болтаются Настькины сиськи, бросил вилку и принялся дергать член. Эта поза его невероятно возбудила.
Не пытаясь себя сдержать, чтобы продлить удовольствие, он подбежал к Насте, и сунул член в ее раскрытый рот. Член вошел полностью, Настя уперлась носом в волосы на лобке барина, и задержав дыхание от крепкого запаха пота, закружила языком вокруг его маленькой колбаски. Егор Алексеевич от наслаждения откинув голову назад, застонал, и толчками слил несколько капель, жидкой, не успевшей с ночи еще созреть, спермы. Настя, едва почувствовав горьковато-терпкий вкус, все таки пересилив себя, глотнула, и вернулась к своим ощущениям, содрогаясь от неустанной долбежки генерала.
Ее распирало от жара, исходящего от влагалища, и она ощутила мелкую дрожь во всем теле, которая забирала все силы. Руки и ноги подкосились, и Настя повалилась набок, увлекая генерала за собой. Она перестав стонать, на секунду замерла, и забилась в сладких конвульсиях. Александр Борисович вытащил член, перекатился через Настю и всунул фиолетовую головку своего монстра в ее полуоткрытый рот. Мокрая от пота Настя нежно посасывая головку почувствовала, как тугие горячие струи стали бить в ее горло, и крепко сомкнула губы, стараясь не упустить ни капли. Сперма потекла через нос, такое количество она физически не смогла проглотить.
Выпустив член, она легла на спину, ничуть не заботясь о том, что сперма пузырясь от тяжелого дыхания, выходит из носа, мешая дышать. Настя тупо смотрела в потолок.
Егор Алексеевич кинул ей рушник, и она машинально вытеревшись простонала:
— Александр Борисович... я... как же это... родненький...
Генерал от такой похвалы засмеялся, и сказал:
— вставай, Свербигузка-титёшница! Укатала кавалерию.
Настя тяжело поднялась, постанывая и потирая красные, растертые о паркет колени и локти. Плюхнулась рядом с генералом и наклонившись, словно в благодарность вылизала испачканный в сперме член. У генерала она была терпкая, но не горькая, как у барина.
— Вот это дело! Давай выпьем, сосед!
Егор Алексеевич кивнул, и они залпом проглотили по стопке рубиновой. Барин вдруг закричал:
— Прасковья! Праа-с-скоо-вья! Подать сюда эту плеху!
О дверь что-то ударилось, не иначе кто-то подслушивал, и через минуту в гостинную втолкнули упирающуюся Прасковью.
Барин хорошо уже подпив, прорычал:
— Раздевайся, девка!
Прасковья вздохнула, и покорно стала раздеваться, оголяя свое нескладное тело. Показались короткие ножки с рыхлыми ляжками, низкая талия и дряблый живот и, наконец, маленькие сиськи с длинными сосками. Видя как морщится Александр Борисович, барин в свое оправдание сказал:
— Зато узкая, где надо, и ртом ярится страстно. Парашка, полезай под стол!
Прасковья откинув скатерть скрылась под столом, и через минуту Егор Алексеевич потеряв ко всему интерес, откинулся на спинку дивана и засопел, подавая бедрами на встречу гостеприимному рту Парашки.
— Как тебе живется, Настенька? — Спросил Александр Борисович, лениво ковыряя вилкой в тарелке.
Настя сначала хотела ответить, что все хорошо, но, потом вспомнила про подлеца конюха. Почему бы и нет? Пусть всыпят ему горячих, может перестанет похабничать. Она прошептала на ухо генерала свои жалобы на Семена, и Александр Борисович возмущенно протянул:
— Что-о-о-о? А ну, Егор, зови сюда своего конюха.
Настя вскочила, и торопливо натянула платье.
— А что такое? — Очнулся от забытья барин.
— Он Настеньку посмел обидеть, песий сын.
Парашка под столом коротко вскрикнула. Настя знала, что она с конюхом шашни крутит, но ей было все равно. Она для храбрости налила себе полную рюмку, и выпила всю, не смотря на противный вкус.
Егор Алексеевич пнул Парашку, и приказал:
— Семена сюда, живо. Пусть плетку возьмет.
Прасковья вылезла из-под стола с перекошенным от слез лицом и прикрываясь сарафаном, выскочила за дверь.
Они успели выпить еще по одной, когда в гостинную нерешительно вошли Семен и Прасковья. От выпитого, к Насте вернулось давешнее бесшабашное настроение, и она с вызовом посмотрела на испуганного конюха.
— Парашка, на место! — Скомандовал Егор Алексеевич.
Она заревев в голос, сняла сарафан, который успела надеть, пока ходила за Семеном, и скылась под столом. Плачь моментально прекратился, и послышались чмокающие звуки. Конюх опустил голову.
— Что же ты Семен? Похабничаешь? Не про тебя Настька, понял?
Он кивнул, и упал на колени.
— Барин! Бес попутал, барин, не гневайся! Не буду больше!
— Плетку мне!
Семен смешно дергая плечами просеменил, не вставая с колен к Егору Алексеевичу, и протянул плеть со свинчаткой на конце. Серьезная такая плеть, не одну спину порвала.
— Ээээ, я немного занят, — сказал он, запустив руку под стол, словно проверяя, здесь ли еще Прасковья. — Настя, я тебе доверяю.
Настя встала, и смотря на Семена, протянула руку за плеткой.
— Снимай штаны охальник. Я научу тебя как подглядывать. — раззадоривая себя, сказала она.
Семен снял штаны и уткнулся головой в пол.
— Задницей ко мне!
Он развернулся задом, и Настя, как завороженная смотрела, как у Семена между ног покачиваются здоровые как у быка, волосатые яйца.
Она взяла плеть на манер удочки, и раскачивая свинчатку, легонько коснулась яиц конюха. Он от неожиданности вскрикнул. Все засмеялись. Она раскачала сильнее, и касания стали чувствительнее. Семен тоненько завыл. Настя, вдруг, испугалась, того, что она делает, и жалобно посмотрела на барина:
— Не могу я, Егор Алексеевич, не зверь же я....
Отбросила плетку и села рядом с Семеном. Чмоканье под под столом прекратилось.
— Добрая ты душа, Настенька. За то и люблю. — Егор Алексеевич дернул ногой, и звуки возобновились в ускоренном темпе.
Настя встала, подошла к столу, и выпив брусничной, сняла с себя платье. Подумав, подняла тяжелый графин, и выпила из горла три больших глотка.
— Семен... Семен! — заплетающимся языком, позвала Настя.
Подошла к нему, и встав на четвереньки, сказала:
— Прости меня. Смотри, я разрешаю. Можешь даже потрогать.
Чмокание под столом опять прекратилось.
Семен недоверчиво поднял голову, и посмотрел на Настю. Егор Алексеевич и генерал открыли рты от удивления, и барин даже забыл, что надо опять пнуть Парашку, чтобы она продолжала сосать.
Конюх встал и подняв руку, помахал ей, как будто передумал прикасаться к Насте. Потом, решившись осторожно, одним пальцем провел по ее спине, от шеи до копчика. Настя выгнула спину, как кошка, и тихо простонала. В абсолютной тишине было слышно, как Александр Борисович взял из вазочки яблоко, и медленно надкусил, да так и остался сидеть с полным ртом.
Семен, осмелев, взялся обеими руками за крепкую задницу Настасьи, и ткнувшись лицом между ягодиц, провел по промежности языком. Настя вздрогнула и застонала уже во весь голос. Конюх воровато оглянувшись, посмотрел на хозяев, и видя, что они никак не реагируют, вернулся к своему занятию. Настя стала потихоньку подмахивать, и к ней присоединилась Парашка, весело зачмокав под столом.
Егор Алексеевич очнулся и посмотрел на генерала. Тот только хмыкнул, и налил обоим выпить. От двухлитрового графина осталось уже меньше половины.
Хозяева порядочно захмелев, опустили головы на руки, и радостный Семен, скинув портки, направил член точно в нужную дырочку, без сопротивления вошел в Настю. Она тяжело дыша, забилась под Семеном, и закричала:
— Давай, Семен! Наяривай! Еще... Ах, как же хорошо!
Из-под стола выглянула Прасковья, и выпучив глаза, уставилась на это непотребство.
— Ах ты, сукин сын! Замуж звал! А сам!
Прасковья кинулась на конюха с кулаками, а тот, боясь, что у него сейчас отнимут то, что он вожделел все эти месяцы, задвигался, как заводной кролик. Через минуту он закричал, то ли от боли, то ли от удовольствия. Прасковья, наконец оторвала его от Насти, и Семен в падении выстрелил длинной струей в воздух. Мутная нитка спермы шлепнулась Насте на спину, и в этот момент ее накрыл оргазм. Ничего не видя и не слыша, она провалилась в забытье.
***
Сколько она пробыла в беспамятстве, она не помнила. Лежала совершенно голая на каком-то сене, было ужасно холодно. Сквозь пелену слышала удары и свист плети, и чьи-то страшные крики, переходящие в предсмертные хрипы. Потом ее куда-то тащили за волосы, и почувствовав веревку на шее, она заметалась, но, было уже поздно. Исчезли звуки, стало тепло и темно. Исчезло все.
193