«Может отдаться все таки Кузьме? А интересно, что у него там в штанах? Вдруг, там чудо какое расчудесное».
Тяжело поднялась, и оправив юбку вышла на двор. Погоды стояли замечательные, уже зазеленел первыми листочками орешник, нагретый солнцем воздух струился над дорогой, выпаривая из земли влагу. Конец апреля в этом году выдался теплым.
Акулина не торопясь дошла до конюшни, все еще обдумывая «дать-не дать», и удивилась, что Кузьмы-то там и нет.
На всякий случай крикнула:
— Кузьма!
Ей ответила только вороная, фыркнув, и беспокойно переступив копытами.
Акулина хмыкнула и пошла к Парашке. Может даст что-нибудь пожевать из зимних остатков, огурчик соленый или репу. Зашла и притихла. Кузьма, сидя за столом, чем-то аппетитно хрумкал, и не торопясь, откровенно склонял Прасковью к греху.
— Ну, сама рассуди, с тебя же не убудет. Все знают, что ты с барином и в хвост и в гриву. Не кобенься, Прасковья, я хоть мужик и простой, да тоже охочь на енто дело. Все мы люди. А то, что не женаты, отмолим...
Егор Алексеевич давно оставил Парашку в покое, у него теперь была игрушка послаще — Акулина, которая и ртом не хуже умеет, и вообще, на все согласна.
Поэтому, зная Парашкину тягу к этому делу, Акулина забеспокоилась. Поняв, что тут может ничего не выйти, если Парашка поддастся нехитрым уговорам Кузьмы, вышла из укрытия и поманила к себе конюха.
— Пойдем-ка, Кузьма, на конюшню. Скажу чего. — И скрылась за дверью, чтобы не задавал вопросов при Прасковье.
Кузьма потеряв интерес к Парашке, вскочил, и как преданная собачонка кинулся в след Акулине. Она молча завела его на конюшню, оставив разговоры на потом, подняла юбку до пояса, и упала спиной на сено, больно уколов задницу. Поморщилась, и посмотрела на раскрывшего рот Кузьму.
— Ну, что встал? Бери, пока дают.
И широко развела крепкие стройные ноги. Кузьма развязал веревочную опояску, и залатанные штаны сами собой опустились до колен. Из-под рубахи торчал солидный, как и сам Кузьма, толстенький член, как гриб с красной блестящей головкой. Акулина закусила губу, почувствовав, как сладко щекочет внизу живота.
Кузьма, все еще не веря тому, что сейчас произойдет, опустился на колени, навалился на плотное тело Акулины, и задышал на нее «ароматом» чеснока.
— Но, но! Раздавишь, черт здоровый! — Акулина отвернула голову, чтобы не нюхать это зловоние.
Кузьма привстал, и она нащупав его толстячка, направила его себе в зудящее от возбуждения нутро. Он долбил ее с четверть часа, то быстро, как кролик, то с оттягом. Позу не менял. Воспитание не позволяло, да и не знал он, что можно как-то по-другому. Акулина уже три раза кончила, а он все не останавливался.
«Натрет ведь сейчас, медведь».
Она уперлась ему в грудь, и скинула с себя эту воняющую потом и чесноком тушу, не дав Кузьме слить в себя семя.
«Обрюхатит еще, барину не нужна стану».
Отдышалась, и предупредила:
— не думай, что теперь всегда так можно. Захочу, вскочишь. А если не согласен, я барину скажу, что ты меня снасильничал, и он тебя выпорет! Понятно? А барин мне поверит, потому что... поверит.
Ей не хотелось рассказывать про их с Егором Алексеевичем ежевечерние утехи. Не то чтобы это было каждый вечер, но спала Акулина теперь только в барской постели. Очень он любил ее за пышные формы и тонкую талию. Фигура у нее как у девок в одной индейской похабной книжке с картинками, где на каждой странице мужики в тюрбанах и с подкрученными усами етились с девушками в разных позах. Акулина эту книжку всю пересмотрела, предлагая барину попробовать как там нарисовано. А еще, особенно когда барин выпьет, любил он взять Акулинкин крупный тверденький сосок в рот, и так засыпать, посасывая, как малое дитя.
— Ох, и змея, ты, Акулина... вот не думал! А я уж понадеялся, что у нас все сладилось. Ладно, будь по твоему.
Кузьма встал, натянул штаны, подвязался и зло плюнув, ушел опять на кухню.
— Плюй, плюй, — сказала вполголоса сытая Акулина. — На чужой передок не разевай роток. — Если бы барин не уехал, не досталась бы я тебе.
Сказала, и устыдилась. Очень она полюбила Егора Алексеевича, а сейчас, получается, ему изменила.
«Ну, не жена же я ему, я девица свободная, с кем хочу, с тем и ложусь». — Поставила она точку в своих размышлениях.
Акулина еще полежала немного на сене, наконец-то насытившись первый раз за неделю.
В усадьбе царила тишина, все дворовые, кроме новой девки Василисы, не знали, чем себя занять. Она смотрела за скотиной, поэтому прохлаждаться было некогда. Ваську взяли еще зимой, после того как повесилась Настя. Вот ужас-то... И похоронили ее как самоубивицу, за оградой церковного кладбища. Молодого барина, который Настьку попортил, сослали в столицу учиться военному делу, от греха подальше, а отец его откупился, выдав Егору Алексеевичу огромные отступные.
***
Егор Алексеевич просматривал в «Санкт-Петербургских ведомостях» объявления о продаже людей без земли. Точнее не о продаже. Императорским указом давно уже было запрещено печатание таких объявлений. Это были объявления о том, что такой-то крепостной человек или такая-то крепостная девка отпускаются в услужение. Заинтересованные же лица знали, что речь идет именно о продаже. Его интересовали семейные, так как заложив дом в столице, Егор Алексеевич расширил свои владения в деревне, и ему требовались рабочие руки.
Старый друг, его однокашник Марков Николай Андреевич, у которого гостил Егор Алексеевич, принес заманчивое предложение, о покупке оптом, что было гораздо дешевле:
«Леонтий Никитин 40 лет, по оценке 20 р. У него жена Марина Степанова 25 лет, по оценке 10 рублей... Ефим Осипов 30 лет, по оценке 40 руб. У него жена Марина Дементьева 20 лет, по оценке 8 рублей...», и еще больше десятка семей.
Решив все таки принять предложение, Егор Алексеевич отложил бумаги и задумался.
«Еще оформление купчей, потом заверить ее в Юстиц–коллегии, пошлина примерно один процент. Еще и доставить такой обоз... Дааа... влетит в копеечку. Неделю придется пожить в городе».
Николай Андреевич оторвался от увлекательного чтива "Мертвый осел и гильотинированная женщина" сочинения Жюля Жанена. Там как раз невинная красавица, которая весело скакала на ослике по лужайкам, уже утратила невинность, и пошла по рукам.
— А что Егорша, не развеяться ли нам сегодня?
— Я всегда за, Николенька, ты же знаешь.
— Да уж, помню наши приключения в Университете... Эх, были времена... Давай сначала в «растеряцию», у Дюме неплохо, музыка, девочки ножками дрыгают. У них там табльдот в половине пятого, еще успеем. По перепелочке под «Брют» в отдельном кабинете, и ангажируем по артисточке. Девочки, я тебе доложу, высший класс!
Пока ехали на извозчике на Малую Морскую 15, Николай Андреевич делился новостями, касательно пикантных моментов столичной жизни:
— Софью Астафьевну помнишь? Ведьма усатая? Она у себя в притоне что учудила — устроила комнату, сплошь в зеркалах. Туда собирается несколько пар, зажигают светильники, и начинается попойка. Через некоторое время девки начинают танцевать и раздеваться... в конце концов, все кончается оргией, отраженной в зеркалах при дрожащем свете. Очень возбуждает... Эдакий «аттракцион». И, между прочим, пользуется популярностью.
Егор Алексеевич только восхищенно качал головой, давно отдалившись от столичной жизни.
— Пушкин к Дюме часто хаживал, да как женился в тридцать первом, так и не видно его. Жена его, Наталья Николаевна, чудо как хороша! Красавица! Да ты, верно, помнишь... Да, так вот... Только уж больно холодна она с виду. Завистники говорят — пуста и бездушна... ну, не нам судить. Один раз Александр Сергеевич только заходил, в прошлом году, говорят из лени. Ха-ха! Поленился дома заказать повару ботвинью, веришь? Да просто тогда жена к родителям в Калужскую губернию укатила, он и вспомнил старое, захотелось покутить.
Ресторация встретила музыкой и разноголосьем. Генералы и статские, графы, князья, купцы, артисты, иностранцы... у Егора Алексеевича пробудилась даже какая-то тоска по прежним временам.
Николай Андреевич сунул ассигнацию любезному лакею, и сделал заказ:
— Сначала в общем зале, поближе к сцене, потом, братец, отдельный кабинет с вином и закусками.
— Слушаюсь!
Сегодня представляли музыкальную комедию, на тему древней Греции, актрисы выступали в коротких туниках, и котурнах с крылышками. Выглядело очень сексуально.
Через полчаса, когда друзья утолили голод, Николай Андреевич подмигнул и спросил:
— Ну, что, выбрал? Сейчас их выступление закончится, а потом цыгане.
Егор Алексеевич взглядом показал на одно из прелестных созданий, порхающих по сцене.
— О-о! Марго, хороший выбор!
Подозвал лакея, и что-то ему прошептал. Лакей с непроницаемым лицом важно изрек:
— следуйте за мной, господа!
В кабинете не было слышно музыку, и, конечно, не было слышно снаружи, что делается у них. Как только прибежали девочки, Николай Андреевич повесил снаружи на дверную ручку крахмальную салфетку, знак «не беспокоить». На столе уже стояло несколько бутылок игристого и десерт — меренга, бланманже, профитроли и прочие изыски пленного француза Дюме.
Николай Андреевич сразу усадил свою избранницу себе на колени, дав понять, с кем сегодня веселится Марго, и она сразу же представилась, присев в шутливом книксене. Ее подружка назвалась так же сценическим псевдонимом — Жаннет. Все это попахивало обыкновенным борделем.
— У нас все по-простому, без отчеств. Это Егор, а меня вы знаете.
— Налей вина, Николя, мы так устали сегодня, — сразу заканючила Жаннет.
А Егор Алексеевич, почему-то смущаясь, разглядывал рядом сидящую Марго. Она была красива. Очень красива. Ее черты не портили даже подведенные жженой спичкой глаза и ярко накрашенные губы. Высокая грудь, топорщила тунику двумя небольшими холмиками, и опустив глаза ниже, он залюбовался гладкой белой ляжкой. Марго сидела положив ногу на ногу, слегка покачивая носком котурна.
Она подняла глаза, и с вызовом посмотрела на Егора Алексеевича.
— Я тебе нравлюсь, Егорша?
Так называл его только Николенька, старый друг, что еще больше его смутило.
— А давай убежим? Поедем к тебе? — жарко зашептала Марго. — Пусть они тут сами... надоело.
***
— Как тебя зовут на самом деле?
Они лежали потные, после того, как от нетерпения срывая с себя одежду, вбежали в парадное Николенькиного дома, и ворвавшись в спальню, упали на кровать, страстно целуясь и блуждая руками по телам друг друга.
Секс с Марго, это не деревенские забавы с Акулиной, она показала целое искусство, поразившее Егора Алексеевича. Таких поз он и выдумать не мог, перед глазами все еще стоял этот бешеный кругов
орот страсти... Как она вытащила его из постели, влезла на обеденный стол, и сидя на корточках, приняла в себя член Егорши. Сама двигала бедрами, и насаживалась на член. Или как свешиваясь с кровати, оперлась плечами об пол, и широко, как гимнаст раздвинула ноги, приглашая полакомиться своими соками. Потом это было стоя у стены, потом в кресле. Минет в ее исполнении, с глотком шампанского во рту, и тонким пальчиком в его анусе, окончательно добил Егора Алексеевича. Ошеломленный и опустошенный он лежал блаженствуя, и разглядывал обнаженное тело своей любовницы, нежно водя пальцем вокруг розового соска.
— А зачем тебе, Егорша? Уедешь, забудешь... Ведь ты не отсюда. Есть что-то в тебе такое...
— Я уже давно не живу в Петербурге, у меня свое имение в...
— Так ты дворянин? — Удивилась Марго.
— Его высокородие, статский советник, Егор Алексеевич Степанов. Собственный дом в Петербурге, имение в...
— Так это же чудесно! — Опять перебила его Марго.
— Что именно? — Не понял Егор Алексеевич.
— А, нет... ничего, — замялась она, как будто сболтнув лишнего. — Что в имени тебе моем? Оно умрёт, как шум печальный... — Процитировала она Пушкина.
— Я хотел бы... не знаю... согласишься ли ты...
— Что?
— Я хочу... чтобы-ты-стала-моей-женой, — на одном дыхании выпалил Егор Алексеевич. И облегченно выдохнул. — Только перед этим не мешало бы познакомиться...
— Меня зовут Анастасия, Настя Соколова...
— Это значит «да»?
Она кивнула и привстав, потянулась с поцелуем.
— Постой! — Егор Алексеевич отпрянул. — Анастасия? Настя?!
— Что, плохие воспоминания?
Она попала в точку. Какой-то злой рок связывал его с этим именем. Уже две Насти после знакомства с Егором Алексеевичем, лишились жизни... И вот, судьба сводит его с третьей.
— Ты можешь звать меня Марго, я привыкла.
***
Акулина плакала. Ей было горько и обидно, что барин привел в дом какую-то городскую селедку. «Ни рожи, ни кожи, неужели он не видит? То ли дело она — ладная, крепкая. Сиськи, задница, все есть. Что ему не хватало»?
— Изведу, ведьму! Пусть убирается к себе в город!
Нужно было идти подавать ужин. Акулина тяжело вздохнула, вытерла слезы и пошла накрывать на стол. За столом в гостиной уже сидел барин со своей городской, и они, не обращая внимания на вошедшую Акулину, целовались, громко сопя и постанывая. Эта селедка сидела на коленях барина раздвинув ноги и елозила бедрами. Было понятно, где именно сейчас ее любимая маленькая пиписька, ее гороховый стручочек. Барыня коротко вскрикнула, и опустила голову на плечо Егора Алексеевича.
— Как же хорошо! Продолжим вечером?
Барин что-то прошептал ей на ухо, и она засмеялась.
«Она даже стонет ненатурально, бабье сердце не обманешь». — Зло подумала Акулина, гремя тарелками.
Они чинно расселись, и Акулина, накладывая барину отварного картофеля нарочно прислонилась грудью к его плечу.
«И ухом не повел. Только и смотрит на эту, тьфу!»
Разливая чай в тонкие фарфоровые чашечки, она пролила на оборчатое нарядное платье барыни несколько капель. Та, раздув ноздри, зло зашипела:
— Егорша! Выпори ее!
— Ну что ты, Марго. Акулина все почистит...
— Я так хочу! Если ты не сделаешь это, я тогда сама ее выпорю.
Не дождавшись ответа от барина, эта ведьма схватила Акулину за волосы, и потащила на двор.
А Егор Алексеевич остался сидеть, тупо рассматривая фарфоровую чашку.
Эта сушеная вобла довела Акулину на двор, и толкнула на землю.
— Раздевайся, мерзавка!
Пока Акулина снимала сарафан и сорочку, барыня следила за ней, шаря по ее ладному телу глазами.
«Смотри-смотри. У тебя такого никогда не будет», — злорадно подумала Акулина, справедливо полагая, что она гораздо красивее этой Марго.
— Эй, конюх! Как тебя там? Где ты, черт?
Кузьма выглянул из своей каморы и уставился на голую Акулину. А она даже не стала прикрываться.
«Что он там не видел»?
— Неси плетку, быстро!
Кузьма кинулся в конюшню, и принес обычную плетку, без свинчатки на конце.
«Пожалел меня, смотри-ка».
— Ложись на лавку!
Акулина легла на холодную лавку, и прикусила свою русую косу.
Марго наклонилась и ласково прошептала:
— я тебя научу, как на Егоршу пялиться, похотливая сука!
«Иди ты! Глазастая! Значит все поняла...».
— Ты думала, я из-за платья? Сука!
Зад Акулины обжег первый удар.
— Жирная мерзавка!
Второй удар пришелся по спине. Акулина дернула головой и сильнее прикусила косу.
«И ничего не жирная, сама ты...».
Третий удар, четвертый, пятый. Жертва заскулила.
— Проняло, синеглазка? А ну, сиськами на лавку, корова!
Акулина сползла на землю и положила свою полную грудь на лавку. Едва успела закрыть глаза, как плетка просвистев, опустилась на нежную кожу. Акулина взвыла, и из глаз полились слезы. Она выдержала еще пять ударов, и отключилась.
Очнулась в девичей, от приятных прикосновений к измученному телу, и застонала.
— Терпи, девка. Доля наша такая. Бог терпел, и нам велел. — Приговаривала Глашка, прикладывая примочки на травках.
— Я ее удавлю! Тварь! Ишь, толстая говорит! Корова говорит! Да я...
— Ты что? Не бери грех на душу!
Акулина зло засопела, и замолчала.
— Все, лежи, не вставай. Я сама сегодня за тебя отслужу.
Она провалилась в сон, боясь пошевелиться, чтобы не тревожить раны. Среди ночи проснулась от стонов и криков из спальни барина. Марго кричала. Но кричала от удовольствия, протяжно и громко, как будто специально, чтобы Акулина слышала, как ей хорошо. Раздавались шлепки по голому телу, и страстные выкрики:
— еще! Еще! Бей меня, любимый! Накажи меня!
Акулина прикусила наволочку и ореховая шелуха больно впилась в губы. Ее затрясло от бессилия, она тихонько завыла, всхлипывая и сморкаясь в ветошку, влажную от примочек.
Утром чувствовала себя разбитой, тело жгло. Она, выполняя свои каждодневные обязанности, вытерпела тычки и таскания за волосы от Марго, и ушла на двор. Спряталась в уголок и заплакала.
Раздался стук копыт, и в калитку постучали.
— По-о-о-чта-а-а! — пропели жиденьким голосом за воротами.
Акулина кряхтя поднялась, приняла письмо и какую-то бумагу.
—О-пе-кун-ский со-вет, — по слогам прочитала Акулина. Сунула за пазуху, и развернула тонкий листок без конверта. На нее смотрело лицо Марго, искусно нарисованное и отпечатанное в типографии.
— Ра-зыс-ки-ва-ет-ся... — Дочитала до конца предложения, и хищно улыбнулась.
«Анастасия Федоровна Соколова 25 лет, разыскивается за мошенничество», и дальше еще много чего, Акулина устала читать.
Переваливаясь с ноги на ногу от боли, как уточка, она побежала к Кузьме на конюшню. Тот долго не мог взять в толк, что от него хочет Акулина, наконец рассмотрел рисунок, и до него дошло.
— Скачи к исправнику, скорей, тупая ты башка! Скажи мошенница у нас!
А сама, сунув рисунок к письму за пазуху, пошла в дом, хитро улыбаясь, и нисколечко уже не боясь сумасбродную барыню.
Марго встретила ее в гостиной, и конечно, стала издеваться:
— Что это ты, жирная корова, ухмыляешься? Мало тебе?
Акулина вскипела. Подошла к ничего не подозревающей барыне, схватила за волосы и прижала ее головой к столу.
— Ах ты гадина! — Сквозь зубы проговорила разъярённая Акулина. — Удавлю, шаврик собачий!
Марго заверещала не своим голосом:
— Егорша! Убивают!
Барин вбежал в комнату и остановился на пороге, переводя взгляд с Марго на Акулину и обратно.
— Не гневайтесь барин, — изображая спокойствие, сказала Акулина. — Тут вам письмо, и еще бумага. — Она стукнула, дернувшуюся было Марго, головой об стол. — Лежи, а то нос сломаю.
Егор Алексеевич развернул бумагу, и схватился за голову. Поднес листок к глазам Марго и сел рядом.
***
За столом в гостиной сидел барин и становой пристав Александр Петрович Писарев. Акулина, сияя от счастья сидела тут же, рядом с барином, как свидетель и виновник вчерашнего переполоха.
Пристав допил чай с Парашкиными пирожками, откашлялся, и наконец, заговорил:
— Анастасия Федоровна Соколова, родилась в 1810 году в Стрельне, что под Петербургом, в семье мещанина Соколова. — Начал он вполне официально. Потом отбросил докладную записку, и уютно сложив руки на животе, мечтательно продолжил:
— доходов ее отца хватало на безбедное существование дочери. Лишь одно обстоятельство несколько омрачало ее будущее: возможность достойного брака была ничтожно мала, так как Соколовы не были дворянами, а ей этого очень хотелось. Кроме того, дела отца постепенно пошли на спад и неизвестно, как бы все сложилось, если бы она в 1829 году не вышла замуж за статского советника фон Берга, владельца огромного дома на Литейном.
Александр Петрович снова откашлялся и посмотрел на Егора Алексеевича — не будет ли вопросов? Вопросов не было. Довольный тем, что именно он поймал аферистку века, немного помечтал о перспективах перевода в столицу, и продолжил:
— В доме Бергов, очарованные прелестной хозяйкой, стали частенько бывать обер-прокурор Святейшего синода Нечаев, градоначальник Санкт-Петербурга генерал Грессер, сенаторы и многие-многие другие. Анастасия Федоровна жила, как мечтала: устраивала приемы для знатных вельмож и сама раскатывала по балам. Именно в этот период у нашей роковой красавицы начали проявляться ее криминальные таланты.
Она мастерски находила причину выманить деньги практически у любого человека, а вот причина не отдавать потом ни копейки в поиске не нуждалась. Ее шарм и обаяние, располагающие беседы в глубине волшебного зимнего сада сбивали весь гнев с обманутых кредиторов. Туманя им головы сладостью речей, прелестью своих форм, она не только не отдавала присвоенные ценности, но и вымогала еще и еще.
При словах о «прелести форм», Акулина презрительно фыркнула.
— Она ворочала деньгами, золотом и драгоценностями. Анастасия Федоровна выдумала парижское наследство тетушки на 1 000 000 франков. Подделав для наглядности телеграмму о грядущих крупных поступлениях, она уговорила немало людей поспособствовать взносами от 3000 рублей на оформление наследства. Но вдруг один из чиновников МИДа установил подлог телеграммы, и над Анастасией Федоровной, так сказать, навис меч правосудия.
Она решила бежать, а как известно, хочешь спрятаться — будь на виду. Анастасия познакомилась с танцовщицей Жаннет, и это знакомство утянуло ее на самое дно. Под видом артистки ей пришлось незаконно заниматься проституцией в ресторане у Дюме, но, она не теряла надежды, выискивая среди своих клиентов холостых и доверчивых кавалеров.... Извините, Егор Алексеевич... Желательно дворянского звания. Вот так, в кратце, история жизни вашей несостоявшейся жены.
Егор Алексеевич обнял счастливую Акулину и дал себе слово, что больше никогда в жизни, он не свяжется ни с одной женщиной по имени Настя.
733