Я уехал из родительского дома в 16, поступил в МИГИМО. Меня влекло светлое будущее, я даже не скучал по родственникам, по Наташке, которая плакала, когда я уезжал, ревела навзрыд, а я только улыбался, запрыгивая на подножку поезда. Я был счастлив, меня ожидала столица и свобода. Я пообещал вернуться… И соврал. Я ни разу не приезжал домой. Да как там, когда она переехала в Москву, я ни разу ее не навестил. Только звонил поздравить с днем рожденья.
Сам я от переводчика в маленькой компании вырос до огромного издательства, и хватало мне не только на хлеб, но и масло с икрой, и прочие сопутствующие блюда.
И неожиданно начали, она мне позвонила.
— Вадимка, здравствуй, старенький ты негодяй! — зазвенел в трубке ее радостный голос.
— Таша! Как я счастлив тебя слышать! — я подскочил на мягком диванчике: я действительно был на седьмом небе, у меня даже засосало под ложечкой.
— Короче, братец, я с мужем поругалась, мне надо выпить. Подъезжай к «Пирамиде» спустя час.
— О'кей...
— Ты — моя ласточка! Чмок! Ах, да, шестой стол. Я заказала. До встречи!
Когда она появилась в светлом, богато убранном зале, у меня перехватило дыхание. Я, конечно, соображал, что передо мной предстанет не девка 12—ти лет в ситцевом сексуальное платье со сбитыми коленами, но к подобному, все же, не был готов.
Белая, в длинном облегающем сексуальное платье цвета крови, огненно — рыжая, она была похожа на ангела. Легкой походкой состоявшейся обеспеченной девушки, небрежно отряхивая от холодных снежных искр кроличий полушубок, она подошла к столику, широко смеясь, вызывая общее оцепенение у мужской половины зала, которые, несомненно, люто возненавидели меня тут же. Я мог бы заявить и встать во всеуслышание, что я всего лишь ее братик, но, черт возьми, мне льстила их зависть.
Натусик прижала меня свободной ручкой так, что я обнялся на момент к ложбинке промеж сисечкою и плечом.
— Привет, Вадим Александрович, — улыбнулась она, усаживаясь напротив.
— И тебе здравствуй, Наталья Александровна, — фыркнул я, с наслаждением ее рассматривая.
Воистину, моя сеструха превратилась в неотразимую девушку. В ней, как в Чеховском идеале, все было отлично, от внимания зеленых глазки до стройных движений тонких рук в увесистых колечках.
— Как живешь?
Я поднес зажигалку к ее ароматной сигарете: покуривала она только спустя длинный мундштук. Это я знал из пафосных дорогих журналов, которые бились на смерть, лишь бы получить разрешение напечатать ее фотографию.
Таша тряхнула крутой химической завивкой и усмехнулась.
— Как жид при третьем рейхе, — говорила она и поморщилась. — Батрачу, вкалываю в спортзале, попутно контролирую ремонт в хате, езжу по студиям всех этих полурэперов, по сто раз объясняю им, что не желаю с ними дернуть и уж более того не балдею от их рывков меня полапать… Прелесть, правда?
— А что Таир?
— О, продюсирует очередную жопу. Ахиллесов труд! Целыми днями по магазинам, примерочным, барам… Ему идет диета на Курвуазье — к ночки лыка не вяжет и не пристает ко мне со своей восточной любовью, — она изогнула бровь и усмехается широко — широко, радостно и саркастически. Я припомнил, что в 18 лет ей поставили скобки, чего она очень стеснялась. Что ж не знаю, кто делал ей алмазное напыление, но зубки выглядели на миллион долларов.
— Н—ну? А ты как?
— Перевожу помаленьку, — замялся я. — Покупаю мебель в квартиру. Все банально.
— Да, банальность губит людей, — вздохнула она, нахмурилась и крикнула. — Гарсон! А почему бокал мой пуст?!
— Ташка, ты чего? — осторожно фыркнул я. — Тут так не принято.
— Да что ты говоришь? — скривилась моя очаровательная язвочка.
К нашему столику шустро подскочил стройный от ушей до ботинок официант. Я уже подготовился выслушать замечание, когда она подала ему руку. Мужика, разомлев, расцеловал ее.
— Госпожа Трубицкая, — с должным уважением проговорил он. — Как я рад вас видеть. Что вам подать?
— Алексей, будьте добры текилы. Бутылку и 2 стопки. Лимон, соль, все как обыкновенно. Кстати, знакомьтесь, мой старший братик, Вадим.
— Мое почтение, — он поклонился мне. — Сию минуту.
Он сбежал выполнять заказ.
— Госпожа Трубецкая? — я вскинул брови.
Натусик непонятно прикрыла глазки, оттянув пальцом тонкую цепочку на шее.
— Владелец мой друг, — замялась она. — Есть свои прелести в богатстве и популярности. Хотя, я поскольку боец невидимого фронта. Все слушают мои стихи, но никто в глаза меня не знает. Тебя, кстати, тоже.
— О, не переживай так, — хмыкнул я. К опыту и лоску я приобрел еще и цинизм.
— И не подразумевала, брат. Без разницы, песенки — полный отстой. Ты посмотри, что писать приходится, — она достала из сумочки листок и протянула мне.
Я пробежал глазенками написанное. У нее был по—детски красивый почерк: круглые буковки махали и плясали хвостиками.
— Кто обманывал нас с момента зачатия,
Заставлял жрать, ходить и спать на занятия,
Которые, в сущности, ничему не учат,
Они лишь сплотили нас в безумные кучи
Одиноких уродцев, желающих знать,
А вскоре жрать, спать, срать и опять жрать...
Я кашлянул.
— Таша, но это же… по—моему, здорово, — искренне говорю я, поразившись злобе и хлесткости, как удар кнутом, рифмы и слов.
Она выпустила дым.
— По правде, это было написано от души. Но подходит подобная порнография взбешенному рэперу, которому продали бутор вместо травы. А я повзрослевшая баба.
Она перестала улыбаться, и мне начали видны морщинки в уголках глазки и пухлых губок под макияжем. По видимости, она долго обучалась натягивать беспечную улыбку на личико. Законы шоубизнеса. Мне, почему—то, начало невыносимо грустно.
— Ты бормотала, у тебя проблемы, — как можно осторожнее приказал я.
— Нет. Я приказала, что поссорилась с мужем и вожделею выпить… Спасибо, Алексей. Вадим, поухаживай за сеструхой.
Я разлил текилу. Таша деловито насыпала на руку соль.
— Ну, братец, за всех, кто счастлив в браке, — она слизнула ее и махнула в себя стопку.
— Так, что у вас произошло? — я поморщился. Никогда не любил это пойло.
— Все банально. Он мне изменил — я взбесилась, — рассмеялась она.
— Он что?!
— Не кипятись. С кем не случается.
— Подожди, так, ты что, собираешься его простить? — мои брови, по видимости, подскочили так высоко, что Наташа поперхнулась.
— Вадимка, что подобное? Держи себя в ручках, ради Христа, — смеялась она, закрывая рот красивенькой ладонью. — Или в тебе запоздало проснулись родственные чувства и ты, как старший братик, решил вступиться за сестру? Смотрю, в глазках горит желание немедля броситься и морду бить злодею? Не стоит, брат, поскольку, грустить я долго не умею. В эту секунду стаканы опустеют, грусть уйдет, фантазия нас в сумрак снежной ночки унесет… и ноющая боль пройдет, отпустит сердце. Вам скажут: вечная любовь — не верьте, — она нахмурилась и фыркнула. — Вот бред. Извини.
— Это ты в эту минуту задумала?
— Нет. Домашняя заготовка. Как в КВНе. Наливай, давай!
Я повиновался.
— Что ж понятно, почему ты так много зарабатываешь, — замялся я. — Но, уйти от темы я тебе не позволю. Как ты узнала об этом?
— Не легко было не заметить. Он был с этой цыпочкой в нашей постели, — Таша залпом стерла и выпила слезинку, которую текила выдавила у нее из глазки.
На этот раз чуть не поперхнулся я.
— Я прибежала домой просто переодеться, а позже бежать дальше по своим делам. Не могли, что ли хоть 5 минут легонька полежать?
— И что ты говорила?
— Простите, что помешала...
— Как?!
— Боже, а что я должна была приказать? Когда из меня здесь почти шлюху не сделали, кто мне помог? Когда мне жрать было нечего, кто кормил? Когда на работе на меня недостачу повесили, кто меня из ментовки высунул? Ты, что ли, Вадим? — она несколько секунд глядела на меня и опустила глазки.
Возможно, мне показалось, но я увидел искру отчаяния и боли, мелькнувшую во внимание, и чувствовал стыд. Мои щечки вспыхнули, я очень надеялся, что не покраснел. Натусик, скривившись, кинула в ротик лимон и подперла голову ручкой.
— Сколько я пахала, Вадь, — она вздохнула. — На него, промеж прочим, пахала. Как клялся Карло. Я спала в троллейбусах, метро, терминалах, согнувшись в 3 погибели. Застудила почки, сколько по гинекологам бегала — не перечесть. Ты знаешь, что я детей иметь не могу?
— Нет, — еле слышно говорил я.
— А что ты вообще знаешь о своей семье, Вадим? — она рассмеялась. Горько так, обвиняющее.
Натусик сама разлила себе и выпила. А когда продышалась и заговорила, голос был вовсе другой. В нем отчетливо слышалась та женщина 12—ти лет, которую он оставил на попечение родакой, а оказалось, попросту бросил.
— Я пришла к выводу, братец, что мы тут в итоге ждем звонка, — она замялась, широко, по привычке. — В самые поганые минуты нашей жизни, один единственный звонок, от кого угодно, возможно выдернуть с того светлана. Голос, который просто так спросит, как дела, возможно спасти, — она не спеша стянув дорогие широкие браслеты с каждой ручки и в приглушенном свете ламп я заметил выпуклые бледные шрамы.
Таша внимательно поглядела в мои расширившиеся от ужаса глазки и одела их обратно.
— Я ожидала твоего звонка. Подразумевала, возможно, именно сегодня, первые за много лет, ты наберешь мой номер. Нет. Номер набрал Таир, когда возвратился домой. Ноль 3.
У нее задрожали пальчики. Натусик уронила стопку, и та, глухо звякнув о край стола, упала на покрытый ковром пол. Она нагнулась, дабы поднять, и я нагнулся, сам не знаю, почему, схватил ее за руку. Натусик растерянно поглядела на меня. Я опустился на коленко перед ней, я готов был даже ползать, лишь бы она простила меня...
— Вадим, нет пожалуйста, прекрати, — она усмехается и погладила меня по волосам. Я поймал и эту руку, сжал вместе тонкие, пахнущие духами ладони и расцеловал их, обнялся лбом к коленям в подоле платья. Я ворчал что—то, наверное, глупые извинения, не помню. Помню только, как она подняла мое личико и попросила сесть.
Мы еще долго болтали о всякой ерунде. Я все удивлялся, как она могла столько пить и едва не пьянеть. Вскоре я расплатился, и мы вышли на улицу. На нас сыпался снег.
— Проводи меня в гостиницу, — она зябко куталась в шубку. Снежинки падали на длинные ресницы. — Не мыслю сегодня домой, сам понимаешь.
— Ты можешь остаться у меня.
— Не жаждою быть обузой.
— Натусик, — я поглядел на нее так грозно, как мог.
— Ладно, — фыркнула на это она и махнула ручкой. — Веди!
В такси она уложила мне на плечо голову и очень чутко задремала.
— У тебя нет симпатичного знакомого? — мурлыкнула она.
— Зачем тебе? — усмехнулся я.
— Отомстила бы подлецу, — шепнула Таша мне в шейку, вытаскивив мокрый след.
— Есть, но они все геи.
— Зараза...
— Ничего себе!
Я стянул с нее шубу. Наталья восхищенно осмотрела квартиру. Да, я не поскупился ни на площадь, ни на обстановку.
— Побежали.
Я взял ее за руку и повел в спальную комнату. К своей постели я относился очень щепетильно, но для нее мне ничего не было жаль. Я скинул покрывало в кресло, обнажив белое белье.
— Посплю на диванчике, — приказал я, снимая пиджак. — В ванной халатик, полотенца. Возможно, желаешь винца белого? Или чего—нибудь теплого?
Я повернулся, и сейчас Наташа поцеловала прямо меня. Если вы думаете, что это была невинная сестринская утеха, то крепко ошибаетесь. Она красивенько и легко прильнула ко мне, обняв ручкой за шейку, без труда проникнув ко мне в ротик, и я разделил с ней вкус мятной жвачки, которую нам принесли вместе со счетом. Странно, но у меня и в мыслях не было ее оттолкнуть. Наоборот, я моментально вспыхнул, обнял ее и закрыл глазки, наслаждаясь моментом. Все же опьянела, женщина моя. В этот момент, вот в эту секунду все закончится, она сонно хлопнет ресничками, я захочу ей спокойной ночки и уйду.
Я действительно так подразумевал. До того, как она, прервав горячий поцелуй, поглядела мне в лицо. Смешно, я всю жизнь мечтал, дабы баба поглядела на меня так, как тогда сестрица. До сих пор не понимаю, наиболее подевался мой здравый смысл, но от ее еле видной улыбки, разрешающей сделать все, даже то, о чем подразумевать не смел, у меня помутился рассудок. Я толкнул ее к большой пастели, впиваясь, как голодный зверь, в ее губки с легким привкусом помады, пока Таша расстегивала мою рубашку и штаны, перехватывала и застонала дыхание, подставляя моим поцелуям холодное личико и шейку. Я нащупал пальчиками тонкую молнию на сексуальное платье, но никак не смог расстегнуть: то ли чересчур торопился, то ли от нетерпения сорвал замок, но в итоге на мне, кроме белья уже ничего не осталось, а я все мучился с клятой молнией.
— Рви, — сбивчиво прошептала она прямо мне в губки. — Порви его к чертовой мамки! Мне без разницы...
Раньше, чем я успел задуматься над ее словами, я послышал, как дорогая хрупкая ткань под моими пальчиками треснула, и сексуальное платье упало к нашим ляжкам.
Я опрокинул ее в постель и упал сверху, приподнялся, дабы посмотреть на нее. Мокро блестели глазенка, приоткрытые губки, кудряшки рассыпались по подушкам рыжим огнем. Кожа была белой, я тискал ее губками, расцеловал каждую родинку, каждый почти приметный шрамик. Я все время глядел на нее. Я хотел до мелочей запомнить выражение ее лица, как она закусывала нижнюю губу, в упоении закрывала глазки, беззвучно открывала рот, дабы глотнуть воздуха. Моя сладенькая женщина. Я не смог налюбоваться ею. Не помню, сколько раз мы занимались любовью в ту ночку, но не знаю, когда уснул.
Раним утречком ее не было рядышком. Только подушка, пахнущая ее волосами и записка:
« Вадим. Дорогой мой Вадим. Надеюсь, все случившееся останется промеж нами. Прости. Знай, я ни о чем не жалею. Приглашаю тебя на презентацию нового альбома «Кафки», «Аллея Красных Роз», 18 декабря, в «Маэстро». Я посвящу его тебе. Будь там. Я люблю тебя.
Таша».
Я заставил себя придти. Я боялся увидеть ее опять вскоре всего этого, посмотреть в лицо. Она, конечно, была в центре взор, великолепная, успешная, легкая, оплетенная тонким черным кружевом наглухо закрытого платья. Рядышком суетился, мелко и по—восточному, Таир. Мне невыносимо было видеть его. Но, того как того, как она меня увидела, Наташа не отходила от меня весь вечер, умело сплавив наиболее—то жениха. Мы не бормотали о зашлом. Нам было все ясно без слов. Улучив минуту, она шустро затащила меня за пышную портьеру, мигом и страстно поцеловала прямо там и тихо пробубнила себе под нос, что Таир уедет на неделю, и она поживет у меня. Боже, целая неделя! Мое сердце колотилось пойманным зайцем под нежные аккорды нового хита, вживую исполняемого на маленькой сцене. И, хотя в нашей жизни было много любви и встреч, помню я именно тот вечер и звучащие в голове слова припева:
Твой горячий поцелуй — в моих ладонях
Глазка блестят от горячих слез.
Мы оба венчаны любовью
В моей Аллее Красных Роз...
276