поехали?
1. ВСТРЕЧА В ПУТИ
Я оказался
в случайной компании...
О голубых зашел разговор...
тема избитая!..
но — один парень
заволновался, — типичный монтёр!
Забеспокоился...
Нервный... субтильный, —
право, такому лучше не пить! —
он то смеялся...
то гневался сильно...
и всё порывался кого-то убить...
Кого?..
Мы сидели под Петербургом
в деревне глухой, занесённой снегом...
а за окном
бушевала вьюга...
и мат прерывался взрывами смеха...
Тема —
избитая?
В пьяном угаре
под Петербургом семь молодцов
«тему избитую»
вновь избивали —
дым содрогался от злых голосов...
Громко
кричали о пидарасах,
пьяно смеясь над каким-то Серёжей...
«Пидоры
все!» И я соглашался,
не признаваясь им, что я тоже...
«Все!»
(кроме этих, тесно сидящих
вечером поздним под Санкт-Петербургом?), —
нервно кричал
возбудившийся мальчик...
А за окном куролесила вьюга...
Я думал
о них... о себе... и о многих,
живущих и живших под вечной Луной...
и что
у монтёра стройные ноги...
и что он такой же, как я, голубой...
и что
его тёмная ненависть — это
неясное чувство, что он за бортом...
Звенели стаканы
в дыму сигаретном...
вопило в монтёре его естество:
кричал он —
пристрастно, угарно и пьяно...
а в этот момент австралийский моряк
на сухогрузе,
идущем в Панаму,
юнге ломал пацанячий целяк...
Громко
смеялись они... а в Маниле
в эти мгновения — что за страна? —
неутомимо
друг друга любили
два черноглазых, как ночь, пацана...
С жаром
кричали... а в это же время
члены в сушилке стояли упруго —
в воинской
части южнее Тюмени
два новобранца ласкали друг друга...
Шумно
они возмущались... а где-то
в эти минуты в далёком Чикаго
старший
кадет молодого кадета,
изнемогая, в гостинице трахал...
Слушал я
молча... а в Сан-Себастьяне
в эти минуты французский матрос,
голубоглазый,
весёлый и пьяный,
лапал мальчишку, целуя взасос...
«Пидор!» —
кричали... и в эти минуты
парню Серёже где-то икалось, —
смачно
его обсуждали, как будто
в нём было дело... Вьюга металась
под
Петербургом... а в Кисангани
в это же — в это же самое! — время
трахались в зад
африканские парни...
трахались парни южнее Тюмени...
дёргалось тело
смазливого юнги...
жарко сопели два голых кадета...
я — в это время! —
под Санкт-Петербургом
весело думал, дымя сигаретой,
что
у сидящего рядом монтёра
стройные ноги... и что их на плечи
я бы
забросил, и — до упора...
вмиг бы забыл он дурацкие речи!
Никем
не согретый
в задроченном детстве, —
я таких в жизни видел не раз, —
он оказался
со мной по соседству,
несостоявшийся педераст...
Пили...
а рядом, в соседнем доме,
под одеялом членом играя,
мальчик
Андрюша о мальчике Роме
думал и думал... и, замирая,
слушал
Андрюша стенания вьюги, —
выла она, лютовала за стенкой...
Мальчик
Андрюша думал о друге,
под одеялом сжимая коленки...
2. КСТАТИ...
бывает нечто,
о чём говорят: «смотри, вот это новое»,
но это было уже в веках, бывших
прежде нас*:
Адам,
воспылавший к Еве,
сотворённой из его ребра...
Христос,
тридцатитрёхлетний,
выделявший ученика Петра...
Зевс,
влюбившийся страстно
в отрока по имени Ганимед...
Солон...
Гиппократ... Гораций —
великий античный поэт...
Ионафан,
Давида любивший
(Первая книга Царств)...
Нарцисс,
над водой застывший...
НЕТ ОТ ЛЮБВИ ЛЕКАРСТВ!
Мифы...
Легенды... Реальность...
Куда мы ни бросим взгляд,
гомо...
сплошь! —. .. сексуальность
находим: за рядом ряд...
древние
греки... и иже с ними,
жившие в давние времена...
юноши
Спарты... мужчины Рима...
Античность — сплошная голубизна!
Это —
в Европе. И то же — в мире,
от Азии до Америки Южной:
мужчины
мужчин изначально любили
во все времена — отрицать не нужно!
Солдаты...
Философы... Полководцы,
изменившие истории ход...
и самый
великий из них — Македонский!..
Но даже бессмертные смертны...
Вперёд
время летело —
пришло христианство,
и с ним, как Янус, двойной стандарт:
папы римские —
Пий... Бонифаций... —
предпочитали мальчишеский зад,
a смертных —
простых! — на кострах сжигали
как совершивших «содомский грех», —
две
тысячи лет двойной морали...
А мир неделим и един для всех!
Микеланджело,
Леонардо да Винчи —
гении-геи на все времена, —
и Вовка,
пацан симпатичный,
который мне целку сломал
в далёком
цветущем апреле...
мне было немного лет, —
муть
подростковых томлений
прорезал спасительный свет...
Валерка,
шептавший: «Тихо...»
и — целовавший в губы...
Герои
античных мифов...
Живущие рядом люди...
Рыцари...
Тамплиеры...
Скульпторы... Живописцы...
Пламенные
революционеры...
Смазливые гимназисты...
Овидий...
Поэт Жуковский...
Поэт Михаил Кузмин...
Композитор
Пётр Чайковский...
Автор «Сонетов» Шекспир...
Лермонтов,
написавший
«Юнкерские поэмы» —
сам
юнкеров ебавший,
как Байрон, не чужд был темы...
Толик —
весёлый парень! —
друг отшумевших дней...
Не каждый
десятый — Байрон,
но каждый десятый — гей.
Нужно
десятки... сотни страниц,
чтоб перечислить всех,
кто
был известен, был знаменит, —
не говорю о тех,
кто
не оставил в истории след,
но тоже любил парней
тайно ли,
явно ли — разницы нет, —
каждый десятый — гей!
(«Этой
статистике мы не верим!» —
те говорят, по ком
колокол
звонит...) Г. В. Чичерин —
дел иностранных нарком...
Пётр Великий...
Гай Юлий Цезарь...
главный чекист Ежов...
Гоша —
из ЖЭУ смазливый слесарь...
издатель Дима Лычёв,
чью —
об армейской службе — книжку
я прочитал взахлёб...
Ваня К.,
краснодарский парнишка,
на которого у меня встаёт...
Я сам,
пассажир транзитный,
в детстве считавший, что
быть
педерастом стыдно, —
пацан, чьё детство прошло...
Века
пролетали, как миги...
тащились — как черепахи...
Что
оставляем мы? Книги —
любовь свою на бумаге...
ШКОЛЬНИКИ
КУРЯТ В СКВЕРИКЕ...
ДОКУРЯТ... ПРИДУТ ДОМОЙ
И БУДУТ
ЛЮБИТЬ СВОИ ЧЛЕНИКИ —
КАЖДЫЙ СВОЕЙ РУКОЙ...
Смена
тысячелетий...
Жизнь — свеча на ветру...
Может,
я в Интернете
завтра Тебя найду,
и —
станешь. .. ты Антиноем...
а может быть, Адрианом...
... Ветер
за стенкой воет.
Андрюша под одеялом,
сжав
в кулачке упругий,
пышущий жаром уд,
о Ромке —
о лучшем друге —
мечтает... и сладкий зуд
в дырочке,
туго сжатой —
девственно-непроткнутой,
тлеет,
чтобы пожаром
вспыхнуть через минуту...
3. ДОМ НА ОБОЧИНЕ
Мальчик
Андрюша хочет...
... а рядом, в соседнем доме,
пьяный
монтёр бормочет,
что он — лично он! — не гомик,
что он —
лично он! — не может
понять, что за сладость, если
парень
в зад мужеложит
парня... «Вот ты! — мы вместе
сидим, —
ты можешь представить,
что ты... « Я икаю: «Нь-ет!»
«Вот!
Ты правильный парень!»
«Да!» — говорю в ответ.
(В клейком
безмолвном стоне
пододеяльник, — в полночь
рядом,
в соседнем доме,
мальчик Андрюша кончил...
а где-то
стучат колёса —
поезд летит вперёд:
в тамбуре
у матроса
пьяный студент сосёт...
а где-то
между ногами
смутно белеет зад:
койка
скрипит в казарме —
солдата ебёт солдат...
а где-то
смазливый школьник
колени к груди прижал,
подставив —
всего за стольник! —
попу...) «А он сосал!» —
и снова:
«Кто б мог представить!» —
я слушаю про Серёжу —
про то,
как его застали
в сарае сосущим... «Рожу
вообрази...
придурок... « —
смеётся монтёр — и снова,
вдавливая
окурок
в тарелку из-под жаркого,
он
меня убеждает,
что «педиков ныне море!»...
«Точно!» —
не возражаю, —
с пьяными я не спорю,
и он —
«пацан настоящий» —
пьяно меня обнимает, —
я знаю,
ч т о это значит...
но делаю вид, что не знаю:
в этом
случайном доме,
где сам я — случайный гость,
негде
ему, родному,
ноги раздвинуть врозь,
чтоб
объяснить приватно,
к т о он на самом деле...
Смачно
ругаясь матом,
никем не проткнутый педик,
не слышавший
про Ахилла
и друга его — Патрокла,
мусолил
неутолимо
про то, как в сарае кто-то...
и сызнова —
вновь и снова...
в сотый, быть может, раз! —
я слушал
рассказ монтёра
про чей-то чужой экстаз...
Меня
называя братом,
он тискал моё плечо...
И...
можно бы, да... не надо, —
всю ночь я гасил торчок...
...
...
...
А утром,
шагнув с порога
в белое море снега,
я
прокричу — ей-богу! —
в даль голубого неба:
— Эге-ге-гей! —
и крик мой
с веток сорвёт ворон...
я кончил...
во сне...
4. POST SCRIPTUM
В трусах было сыро... —
Сон
приснился мне...
и — как мальчик,
я сладко во сне спустил...
Ещё б
не спустить! так смачно
монтёр молодой вопил
о педиках...
о Серёже,
сосавшем в сарае, — о
гействе
и мужеложстве
так жарко вопил он, что
когда мы —
уже под утро —
вдвоём на полу легли,
укрывшись
одним тулупом,
я кончил под вой пурги...
... Легли
мы с ним, «как мужчины» —
строго спина к спине, —
без всякого,
блин, интима
уснули... но я во сне —
привычка
такая, что ли? —
к очку развернул лобок
и, жарко
обняв монтёра —
вдавившись в него чуток,
стал
под тулупом общим
через штаны о зад
тереться,
пока не кончил...
Я, право, не виноват,
что
до сих пор мне снятся,
как в юности, сны... и я
во сне
облегчаю яйца —
кончаю во сне... Хотя
для секса
найти партнёра
сегодня проблемы нет,
но —
выпало спать с монтёром,
и я... его воплям вслед,
словно
сопливый мальчик
в отроческих мокрых снах,
обильно
во сне испачкал
спермой трусы и пах...
«... он
из-под душа, словно
Зигфрид, навстречу мне
вышел —
смазливый, стройный
мальчик...
на писюне
капли воды сверкают, —
взяв полотенце, сам
медленно вытираю
тело его...
и там
я вытираю нежно:
отрока чуть нагнув,
целку ласкаю —
между
двух половиной тру...
Сладкий
смазливый мальчик —
бред? наважденье? сон?
Став на колени, «пальчик»
трогаю языком, —
членик
торчит упруго...
отрок — смазлив и юн...
губы
сжимая туго,
жарко сосу писюн...
Шелковый
кустик черных
над писюном волос...
членик —
горячий... твёрдый...
Нравится? — Не вопрос!
Вытер его — и в спальню
сам на руках несу...
свежесть его дурманит —
в губы юнца сосу...
Фрукты...
Фужеры... Свечи...
Пьём по глотку вина...
Вьюжный
московский вечер...
а на душе — весна!
Скрипочка Страдивари —
тело его... смычок —
мой язычок... —
играю
между упругих «щёк»:
юный
смазливый школьник
ноги раздвинул врозь —
девственно
сжатый «нолик»
нежно целую... сквозь
эти врата ни разу
не проникал никто, —
мальчик
с «мышиным глазом»
стонет в экстазе...
О,
право же,
он не думал,
что можно ТАК любить!..
В целку вжимаю губы...
и —
мой язык скользит,
словно сверло, по кругу, —
жарко
сопит пацан...
дырочка сжата туго —
заперты двери в храм, —
губы
сильней вжимаю
в нежный
мальчишкин зад...
Щёки его пылают...
Негой струится взгляд...
«Щёк» пацанячих нежность
сводит меня с ума —
губы
вдавив в промежность,
трахаю пацана,
словно горячим жалом,
кончиком языка —
губы кусая, малый
бьётся в моих руках...
«Всунь туда... « — он бормочет...
В голосе — страсти дрожь...
«Выеби... — мальчик просит, —
выеби!!!»
Невтерпёж:
он прогибает спину,
задик вздымая ввысь...
Целочку вазелином
смазываю...
«Держись... « —
я прошептал и цепко
бёдра в ладонях сжал...
замер мальчишка...
крепко
чудо в руках держа,
в маленькую воронку
членом упёрся —
ну...
вскрикнул мальчишка
громко! —
сбил я ему
резьбу...
и —
он в руках забился...
Поздно, мой милый! Ох...
медленно
хуй вдавился
в дырочку между ног...
Пломбу сорвал я —
«нолик»
в букву большую «О»
вмиг превратился, —
«Больно! —
заегозил он. — Бо...»
Больно...
Конечно, больно —
всё-таки, в первый раз...
Юный
московский школьник...
ВЕЧНЫЙ, КАК МИР, ЭКСТАЗ!
... Зигфридом из-под душа
мальчик шагнул ко мне...
Кто он?
Сергей?... Андрюша?..
Где —
наяву? во сне? —
нежной горячей попкой,
ойкая, крутит он?..
Юный Ахилл?..
Патрокл?..
Или он —
два в одном! —
словно
царевич критский —
маленький Андрогей?..
... ойкая,
он двоился
в пламени двух свечей:
дёргаясь
так и этак,
задиком он вращал, —
бёдра сжимая крепко,
я пацана качал...
Выла
за стенкой вьюга...
и — не жалел я сил:
хуй мой,
обжатый туго,
в храме любви скользил...
О,
эта норка между
пышущих жаром «щёк»...
две
половинки нежных
бились о мой лобок...
Тени
крестообразно
дёргались на стене...
Было ему тринадцать**,
и —
двадцать девять мне, —
был ли уже декабрь,
или — январь ещё...
... жарко
вдавившись в задик —
между горячих «щёк»! —
кончил я...
О,
ПОД СЕНЬЮ
ВЕЧНОСТИ — СЛАДКИЙ МИГ!
Греческих академий
классика...
Ученик...
8.
Мальчик
смазливый — в роли
«мальчика», — неофит —
хуем
проткнутый школьник...
... До-
христианский Крит —
остров в Эгейском море,
где
тысячи лет назад
считали, что опозорен
мальчик,
чей юный зад
не возжелал мужчина, —
горе для всей семьи...
нашедшим же
половину —
во славу
гомолюбви! —
на Крите
слагали песни
в те дальние времена:
жил мальчик
с мужчиной вместе,
как с мужем живёт жена.
В древности
знали твёрдо:
ЮНОСТЬ БИСЕКСУАЛЬНА...
... крепко
сжимая бёдра —
выебав
в жопу парня,
в нежные полусферы
пах я вдавил,
кайфуя —
храм
освящая спермой,
в попу струю тугую
выпустил я...
и время
остановило ход...
Кончил —
иссякло семя... —
встретили Новый год, —
руки
разжал я — мальчик
медленно соскользнул
с хуя... «***
Куда,
обманщик?! —
... словно свечу задул
кто-то... и я —
проснулся...
рядом монтёр лежал,
по-геевски
повернувшись
задом ко мне... Я встал —
вылез
из-под тулупа,
оставив горячий зад,
который
во сне я... Глупо?
Но... я же не виноват,
что
этот монтёр так жарко
всю ночь напролёт вопил
о педиках...
сам накаркал:
уснули — и я спустил,
прижавшись
к очку монтёра...
Я педераст... А он?
Кто мы
теперь? Партнёры?..
... Странноприимный дом,
пронизанный
вожделением,
покину я поутру —
кончится
извержением
ночь эта, — я уйду
(от этого обалдуя,
от этого сумасброда,
от этого буйнопомешанного,
пусть слушают этот пьяный бред
его друзья... Он не знает
основы основ всей философии,
а именно:
ПОЗНАЙ САМОГО СЕБЯ,
он воображает, будто видит сучок
в глазу ближнего своего,
и при этом не замечает,
что
у него у самого
торчит в каждом глазу
по толстенному бревну. ****),
оставив
записку: ПАРНИ
СПАСИБО ЗА — что? — НОЧЛЕГ
Подумаю...
и — добавлю,
палкой взрыхляя снег:
С НОВЫМ
ВАС ГОДОМ! ПАВЕЛ, —
под
куполом голубым
я
на снегу оставлю
этот автограф им,
в жизни
не прочитавшим
ни одного сонета —
ни
одного! — и даже
не слышавшим о поэтах
Дмитриеве... Уайльде...
Уитмене... Кузмине...
Монтёр —
длинноногий парень —
проснётся... и обо мне
спросит:
«А где же Паша?»
Услышит в ответ: «Ушел...»
«Жалко... « —
невольно скажет...
и — поспешит за стол,
чтобы
опохмелиться...
Вот, собственно, весь сюжет
про то,
как пацан томится
в свои двадцать девять лет
и очень
«не любит» — очень! —
Серёжу и голубых:
над ними
взахлёб хохочет,
клеймит неустанно их,
а
в это же время где-то...
А ранее — остров Крит...
Солдаты...
Юнцы... Поэты...
Ах, как голова болит!
Нальёт
себе. Застаканит.
И снова... О чём рассказ?
О том,
как обычный парень —
нетрахнутый педераст —
в деревне,
от снега белой,
под городом Петербургом
томится
душой и телом...
мечется, словно вьюга,
между
своей ПРИРОДОЙ
и ПОЛОВОЙ МОРАЛЬЮ, —
не
для него свобода:
вечно провинциальный,
злится он,
что не может
сделать свой личный выбор,
и...
жарко клеймит Серёжу, —
ещё бы! ему обидно,
что парень —
Серёжа этот,
застигнутый им в сарае —
сумел
одолеть запреты...
Бедный монтёр! едва ли
осознаёт
он внятно,
что не в Серёже дело...
просто
ему приятно
порассуждать на тему...
и он
говорит... хохочет...
стучит кулаком... грозит...
Глупый
пацан... А впрочем,
кто ему объяснит?
5. ПОСТПОСТСКРИПТУМ
(варианты последней строфы)
1. Никем не проткнутый, в школе
он чаще других парней
ругался словечком «гомик»,
и вот — извращённый гей.
2. «Педики!», «Пидарасы!» —
тащится он вербально
и так ненавидит страстно,
что впору... помочь бы парню!
3. Видно же, что он хочет,
не понимая сам...
А то, что взахлёб хохочет...
жалкий самообман!
4. Такие, как он, рисуют
фаллосы в туалете...
Томятся... а жизнь — впустую...
Монтёр — непроткнутый педик.
5. Будировал он компанию:
«Повсюду они!» — хрипел...
ПОДАВЛЕННЫЕ ЖЕЛАНИЯ
СТРАШНЕЕ ИНЫХ ХИМЕР.
6. Он голову всем морочил,
и голос его звенел...
Бедный пацан... А впрочем,
я его отымел.
7. Монтёр хохотал полночи —
о голубых вопил...
Глупый пацан... А впрочем,
я б его полюбил...
8. «Педики!» — это слово
с губ его поминутно
слетало... и тут же — снова
билось в губах. Как будто...
9. ТЕМА ДАВНО ИЗБИТА,
И ВРОДЕ ВОПРОСОВ НЕТ...
НО — НЕ ВЕЗДЕ ИЗЖИТО
НЕВЕЖЕСТВО... Всем привет!
31.12.1999
20 час. 40 мин.
— — ---------------------------------------
* Книга Екклесиаста, или Проповедника, 1:10;
** Любимый город может спать спокойно. В действительности младшему участнику гомоэротической сцены накануне, то есть за день до участия в описываемых событиях, исполнилось полных четырнадцать лет, и, таким образом, лирический герой, от лица которого ведётся повествование, как законопослушный гражданин и добросовестный налогоплательщик даже во сне — даже во сне! — не позволяет себе нарушить действующий на момент сна УК РФ, — герою, законопослушному гражданину, заплатившему все налоги, снится секс с четырнадцатилетним тинэйджером, но никак не с тринадцатилетним малолетком. Употребление слова «тринадцать» для указания возраста сексуального партнёра, добровольно выполняющего пассивную роль в анально-генитальном акте, обусловлено здесь подходящим количеством гласных звуков в слове, — слово «тринадцать» вместо слова «четырнадцать» употребляется автором исключительно во избежание нарушения гармонии стихотворной формы. Таким образом, пламенные борцы с педерастией (а также разнообразные пидоры — латентные либо неудовлетворённые гомофилы, вольно или невольно маскирующиеся под гомофобов), могут, как принято говорить в таких случаях, отдыхать, — my favourite town can sleep queitly. (Прим. автор);
*** Фрагмент (окончание главы седьмой — начало восьмой) из сожжённой поэмы «О!» (Прим. автор);
**** Франсуа Рабле. Гаргантюа и Пантагрюэль. — М., Изд-во «Правда», 1991, с. 350.
209