Смуглое тело извивалось под ударами плети, хриплый, срывающийся девичий голос считал удары. Атмосфера комнаты в багровых тонах была тяжела и напоена запахами боли, холодного металла, горячего воска и страсти. Черная с красным плетеная плеть-семихвостка, казалось продолжением руки, изгибалась как живая и жалила точно и выборочно — бедра, лопатки, большие упругие ягодицы, едва прикрытые черными стрингами, благодарным красным цветом отзывались на мою ласку.
Я чувствовал себя скрипачом, которому попала в руки скрипка великого мастера Страдивари и который с великой осторожностью и огромным восторгом гладит ее смычком-плетью, а она в ответ дарит ему чудесную мелодию, симфонию боли и страсти. Мариям была великолепна: смуглые, полные упругие бедра, красивая большая грудь с крупными сосками, на которых в этот момент висели зажимы. Руки и ноги, закованные в кандалы на скамье для порки содрогались с каждым ударом, на шее широкий сессионный ошейник, капли пота на исчерченной красными полосами спине. Хриплые, прерывистые стоны в ответ на мои удары — все это размывалось перед глазами в один яркий поток и мелодию звуков, меня несла волна возбуждения, страсти, ярости желания ударить и приласкать одновременно, все эти эмоции выходили из меня острым кинжальным потоком с каждым взмахом плети, вонзаясь в податливое, стонущее тело девушки, которая, впитав мою ярость, щедро отдавала в ответ податливую, покорную истинно женскую страсть. Мы были альфой и омегой в этот момент, слиянием инь и янь, женского начала и мужского. И это был не банальный секс, а нечто гораздо более глубокое, древнее и честное, что может быть между мужчиной и женщиной.
Мой древний замшелый ящер, дикий зверь, рвался из глубины моей психики, жадно пил чужую боль и покорность, подталкивал в руку: ударь сильнее, ударь сильнее, ударь сюда, чтобы изогнулась как можно сильнее. Кроваво-красный туман сгущался перед глазами, плеть изгибалась и хищно тянулась хвостами к беззащитному смуглому телу подобно живой гидре.
— Стой, что ты делаешь? — набатом вдруг ударил голос разума. — Совсем с ума сошел: пороть так сильно молоденькую, неопытную неофитку? Да она сбежит от тебя, как только ты ее отвяжешь!
Я с всхлипом вздохнул, покачал головой, развеивая кроваво-красный туман перед глазами и с беспокойством и нежностью посмотрел на распростертую на скамье девушку, и сознал вдруг, что уже с полминуты она почти не реагирует на удары, а только слегка содрогается всем телом, ниточка слюны тянется с искусанных губ до самого пола, глаза полузакрыты, руки и ноги обмякли.
Я с проклятием отшвырнул плеть и бросился к Мариям, приподнял, баюкая, на ладонях ее лицо и позвал по имени. Она среагировала с трудом сфокусировав на мне мутный взор.
— Спейс?! Девочка моя, ты с первого раза улетела в сабспейс? — облегченно рассмеялся я. — Да разве такое бывает? Фантастика, Мариям ты чудо!
Девушка только промычала что-то невнятно заплетающимся языком и снова содрогнулась всем телом. Я положил ее голову себе на колени и, улыбаясь во весь рот, гладил ее по волосам, пока она приходила в себя:
— Что... что это было? — слабо спросила Мариям спустя пять минут хриплым от крика голосом.
— Это был сабспейс, звездочка. — ласково ответил я ей, наливая в стакан воды и поднося к губам. — Неужели ты не читала про этот всеми желаемый «спейс»? Ты достигла его на первой же порке, на первой в твоей жизни сессии, я всегда считал, что это фантастика. Ты просто золото, детка...
— Я думала, что это будет наказание за мое поведение... — уже нормальным голосом, с нотками кокетства отозвалась девушка.
— Я тоже думал, что это будет наказание. — хохотнул я. — А получилось поощрение. Ну ничего, девочка, раз порка для тебя — это удовольствие, значит я накажу тебя как-нибудь по-другому.
— Поставите коленями на горох? — дерзко хмыкнула дрянная девчонка. — Этим меня не сломить, я на горохе по пятнадцать минут стояла, сама...
Я хищно ухмыльнулся и почувствовал, как мой зверь, вроде бы сытый, шевельнулся внутри и снова открыл глаза — еще пять минут она лежала пластом, а теперь снова дерзит? Ну погоди у меня! Знакомо зачесались руки, в ушах набатом.
— Неет, милая, — ласково улыбнулся я ей так, что ухмылка с ее лица куда-то пропала. — Раз наказание тебе в радость, я тебя наказывать сегодня не буду. Я тебя сейчас приласкаю, моя сладкая девочка.
С этими словами я разомкнул кандалы и повел ее, слабую, вялую в дальний, темный угол, где черным иксом раскинулся крест. Пристегнул руки и ноги, потом снял с крючка плотную, черную повязку и завязал глаза.
— Зачем это? — дрожащим голосом спросила Мариям. — Почему мне нельзя видеть?
— А это затем, моя рабынька, чтобы ты лучше ощущала все то, что я с тобой сейчас сделаю! — зловещим шепотом ответил я.
— Не надо, прошу вас. — голос девушки дрожал. — Я боюсь темноты!
— Неужели я нашел что-то, чего ты на самом деле боишься? — мой голос был мягок как тополиный пух. — Если тебе страшно и больно, ты в любой момент можешь прервать экшн, помнишь про стоп-слово?
Девушка быстро кивнула, ее обнаженная грудь вздымалась, капельки пота катились и падали на пол. специально для. оrg Мариям закусила многострадальную опухшую губу, но ничего не сказала.
Я прерывисто выдохнул и взял свечу. Когда девушка, распятая на кресте услышала чиркание зажигалки, то, казалось совсем перестала дышать. А когда первые капли воска упали на ее смуглую кожу...
Никогда я не видел и не слышал такой реакции на банальнейшую в общем-то практику. Это был какой-то экзотический восточный танец, танец в оковах, танец боли и экстаза. Казалось, каждая мышца зажила своей жизнью и танцует, пляшет под струйкой горячего стеарина, хриплые крики боли и экстаза — это было неописуемо, эмоции изливались из девушки рекой, я ощутил, что брюки натянуты так сильно, что вот-вот лопнут. Когда я провел дорожку стеарина до ее лобка, а потом капнул пару капель на нежную кожу внутренней поверхности бедер, то Мариям взвыла и рванулась так, что я испугавшись, что она порвет сейчас кожаные наручи, или того хуже — связки, убрал наконец свечу.
Девушка тотчас обвисла на ремнях, тяжело дыша.
Я дрожащими от возбуждения руками отложил свечу и стремглав выбежал из комнаты. Зашел в ванную, умыл пылающее лицо холодной водой и глянул в зеркало — ну и дикие же у меня были глаза! Чисто маньяк какой... Нет, пора заканчивать, или я сорвусь и не знаю, что еще натворю! Пошел на кух
ню, достал из холодильника хищно блестящий, острый нож.
Когда я вернулся, Мариям обвисла на ремнях и тихо постанывала, как щенок или котенок. Сердце вдруг пронзила острая игла жалости и нежности к этой смелой девушке, вытерпевшей и вынесший столько, сколько никто на моей памяти не выдерживал на первом экшене.
— Потерпи милая, я только уберу стеарин. — шепнул я ей на ушко.
Холодная острая сталь коснулась смуглой кожи и плавно двинулась вниз, снимая капли и подтеки застывшие на ней. Мариям вскинулась было, открыла рот, но вместо крика послышалось сдавленное сипение — кричать она уже не могла и только всхлипывала, и часто дыша, поводила боками, как загнанная лошадка. Пару раз, когда я нажимал слишком сильно и лезвие целовало ее кожу глубже она жалобно всхлипывала, каждый раз наполняя мою душу жалостью и нежностью. Я шептал ей нежные слова, утешал как мог, но к концу процесса Мариям просто отключилась и повисла на ремнях.
Я подхватил девушку на руки и стремглав понес в спальню, закутал в теплый плед, принес горячий чай и устроился рядом, поглаживая ее по голове. Обморок сменился глубоким сном, лицо Мариям разгладилось и стало совсем детским. Я тихонько сидел рядом и, сам себе удивляясь, с нежностью гладя ее густые, жесткие, черные волосы. В душе разливалось непривычное спокойствие и покой, чувства, уже почти забытое с момента развода.
Сердце кольнуло чувство вины — господи, что я делаю? Тематический голод не оправдание, чтоб унижать Мариям на глазах у всех, пороть, ломать ее волю через колено. Насколько я зачерствел душой и сердцем, чтоб сотворить такое с невинной девушкой?! Интересно, она сбежит сразу после того как проснется, или сделает вид что все нормально, чтобы не злить неадекватного садиста, и просто и тихо исчезнет, с ужасом вспоминая свой первый тематический опыт? Господи, я много и часто ошибался, много людей терял по глупости, дай мне сил не потерять еще и эту девушку, которая случайно появилась в моей жизни, но уже сумела попасть в сердце.
Мариям зашевелилась, медленно открыла все еще затуманенные глаза, увидела меня у изголовья и слабо улыбнулась. У меня на душе потеплело — значит не все еще потеряно. Я кашлянул и неловко начал.
— Мариям, я хочу извиниться перед тобой.
— Извиниться? — недоуменно переспросила девушка, целомудренно закутываясь в плед, как будто она не стояла практически обнаженной передо мной еще каких-то полчаса назад. — О чем это вы?
— Подожди, послушай меня пожалуйста. — я глубоко вздохнул, — Я понимаю, как это выглядело с твой стороны. Как я выглядел со стороны — безумный маньяк, дорвавшийся до беззащитной жертвы...
Девушка с непроницаемым выражением лица смотрела на меня своими черными глазищами.
— Это было как помутнение рассудка, как безумие, я озверел и потерял над собой контроль. Я хотел сломать тебя, подчинить, потому что... — я глубоко вздохнул, как перед прыжком в холодную прорубь. — Потому что сам не понимал, как ты мне понравилась.
— Понравилась? — с непонятной интонацией протянула Мариям.
— Да, понравилась, если не сказать сильнее. Я давно не испытывал этого чувства и потому не распознал сразу, а закусил удила. Я... я сделал ошибку, извини меня, звездочка...
— Ошибка? Значит, все то что вы сделали со мной, было только ошибкой? — протянула девушка. — Это все меняет...
Девушка плавно соскользнула с кровати и, отбросив плед, начала быстро одеваться. Меня она почему-то больше не стеснялась. Я стоял рядом, ощущение глобальной ошибки нарастало. Мариям быстро оделась, обошла меня как неодушевленный предмет и устремилась к выходу. Я догнал ее в холле, схватил за руку и рывком развернул к себе:
— Мариям, что происходит, ты можешь мне объяснить, что не так?!
— Я искала настоящего мужчину! Сильного, хладнокровного, безжалостного! — голос Мариям звенел. — Такого, который способен взять все что захочет, невзирая на сопротивление и бросит меня в пыль перед своими ногами. Такого, для которого я сделала бы все — побежала бы за ним голыми ногами по углям, слизывала бы пыль с его сапог, подарила бы и тело, и душу!
Я стиснул зубы и отвел взгляд.
— Я уже почти поверила, что вы и есть такой мужчина, что вы настоящий, без подделки! А вы оказались таким же как все... мягким, слабым. Все эти плети и кандалы — просто бутафория! Вся ваша напускная властность — просто бравада! Вы... вы совсем не тот, кто мне нужен, вот и все что происходит!
С этими словами Мариям развернулась на пятках и вышла вон, не забыв напоследок, громко стукнуть дверью.
Мне вдруг не хватило воздуха, и я рванул ворот рубашки Отлетевшие пуговицы весело запрыгали по полу. В сердце как будто вонзилась ржавая тупая игла и медленно там провернулась. Я открыл бар, взял первую попавшуюся бутылку и не глядя на этикетку опрокинул в рот не меньше трети прямо из горлышка. Алкоголь мягкой волной опустился в желудок и кувалдой врезал по мозгам — из глаз брызнули слезы. Оттирая слезы я тяжело опустился на диван и снова отхлебнул из бутылки, абсолютно не чувствуя вкуса — как будто воду пил. Снова накатил хмель, на этот раз уже мягче, и я обратил внимание на то что пью: арманьяк десятилетней выдержки, который для меня привез друг из Франции, и который я держал для особого случая.
— Вот он и наступил, особый случай. — усмехнулся я, снова прикладываясь к бутылке.
Благородный напиток не приносил облегчения. Хмель медленной черной волной вползал в каждую клеточку, но не дарил забвения, а лишь обострял тоску и ощущение непоправимой ошибки.
Я поднял голову и вдруг заметил, что Мариям перед своим уходом задела стойку с оружием и Смит и Вессон съехал с подставки. Теперь черный зрачок ствола смотрел на меня. Прямо в сердце.
— Как символично, черт побери! — расхохотался я, запрокидывая голову. Потом снова глянул на оружие. Черный глаз оружия смотрел на меня холодно и как будто с вызовом.
— И ты туда же? — глухо спросил я у револьвера. — Может тоже спросишь: какой из тебя хозяин?
Оружие, разумеется промолчало. Я сжал зубы, поднялся и нашарил в тумбочке коробку с револьверными патронами 44 калибра. Она выскользнула у меня из рук как... как Мариям и желтые пузатые бочонки раскатились по полу. В руке остался только один, блестящий медью цилиндрик. Ну все один к одному, подумал я, заряжая его в револьвер, крутанул барабан и приставив ствол к виску, большим пальцем взвел курок.
Где-то в самых темных глубинах моей души проснулся и довольно взревел мой древний, седой ящер — это был вызов, вызов судьбе. А он любил вызовы. Мы оба любили...
130