А теперь — если только дождик мелкий на стекле поплачет. Или ветром его капли редкие в окно пробарабанят.
Сижу как сыч. На диване. И всех не люблю. Телевизор несёт бред очередным Малаховым. Я даже не вслушиваюсь.
Чувствую, вот сейчас, именно в этот момент, я ко всему и всем страшно зол и жутко недобр.
В досыл, когда решился на два шага от дивана жопу приподнять, чтобы включить комп, еще и кошке наступил на лапу...
Она мякнула так, что я чуть не подпрыгнул….
Но спасибо ей. Адреналину прибавила. А то ведь совсем, как сопля на стене…
Кошка…
Она потом села напротив меня, обернув хвостом лапы, с ненавистью поглядывая то на тот тапок, которым я ей на хвост, то мне в глаза. Кончик хвоста подрагивал…
— А вот сама — жопа! — возразил я ей. — У нас метров не настолько в квартире… Что я, должен по стеночке передвигаться, что ли?
Люська сидела, всё также обернувшись хвостом, глядя на меня, поблёскивая своими зелёными глазищами., И как бы, пыталась вникнуть в тот бред, что несу. Прислушивалась... Да что там прислушиваться. Она, кошка, понимает, всё. И только вид делает….
У неё глаза внимательные. Очень. Взглядом не отпускает.
Вообще то, глаза серые. Как у меня. Но под вечер, когда темнеет, становятся особенными. Зелеными. С проблесками…
Кто-то на каком-то ТВ мысль сказал, как проходную, а я в неё уверовал «кошка послана в жизнь людей, чтобы за ними наблюдать…»
—Что смотришь, жопа? — мы уже три года вместе, поэтому волен общаться с сожительницей на правах собственника квартиры.
Я уж не знаю, что она подумала. Вдруг, резко (за что люблю кошек — за эту внезапность), села на задницу и стала нервно вылизывать лапу. Заднюю. Правую. Вы-ы-ы-тя-нула, для этого. Ту, на которую наступил.
Вылизывала основательно. От изначальности её до самого кончика.
Когти растопырила. И Люськин язык доставал до каждого точечки, убирал каждую микробушку языком между разведёнными, не знаю даже как сказать — между пальцами, подушками, когтями.
—. Давай, давай.. — сказал я кошке и включил комп…
Нет, ребяты, ну и вправду: между кошками и девчонками никакого другого математического знака, кроме как знак равенства, нет. Они удивительно подобны друг другу…У них мысли и действия одинаковые. На каком-то верхнем подсознании…
Как только включил компьютер, чтобы помыслить о чём-то… Эта жопа, Люська, то есть, представьте, сразу прыгнула мне на колени. И сразу же стала тереться об меня своим лбом, левом своим боком. Урчала не в голос, животиком — у неё животик особенный, вибрировать начинает….
Когда я набрал первую строчку, Люська успокоилась. Свернулась клубком на моих коленях…. А чем больше она на мне сидела, тем больше я вспоминал. Вот такой симбиоз случился…
Воспоминание 1.
Наверное, я единственный человек, который рост Вовки поставил ему в вину. Рост Вовки без малого 2 метра (малое – это сантиметров пять –шесть).
Ну и вот он я. Как кто-то пошутил зло : около метра шестидесяти, если в прыжке.
Нас с Вовкой поставили в пару на кухню. Правильнее сказать, на точку, которая обязана преобразиться в кухню через две недели….
Мы переглянулись после этого предложения-приказа, но особых предубеждений, что главное, друг к другу не имели. А потому пошли выполнять.
Кухня… Круто покрытая ржавчиной некогда эмалированность кухонных плит; загаженные, не оттертые от жира и копоти двадцати и больше литровые кастрюли… И полчащи тараканов…. Это было самое страшное. Во всяком случае, для меня. Я всегда был очень брезглив именно к этому виду букашек…
— Александр, расслабьтесь… — улыбнулся мне Вовка. — Тараканы — это не настолько вредная насекомая, чтобы её так бояться. — И хлопнул тапком по роте рыжих на стене.
— Плебей, — не сказал я тогда вслух. Подумал так про своего напарника… А что? Ругайте меня : молодой был. Амбициозный…
За дело мы взялись. Драили мы эту затхлость всеми нам предоставленными хозяйственными средствами. Когда проявился первый проблеск — одна из двадцатилитровых кастрюль приобрела свою относительно девственную чистоту — мы наполнили её водой под горлышко (или под крышку?) и поставили кипятиться (дрова для плиты, прошу обратить внимание, наколол именно я. Хотя и делал это впервые…)
— А ты что, взаправду, журналист? В газету пишешь?
— Ну, как бы, да… —сказал я.
— Хорошо тебе… А я вот, знаешь, матери письмо в деревню пишу…. Пишу и пишу… Иногда и несколько дней пишу … И слова всё какие-то не те. Неправильные слова… А правильных не могу найти…\
.
— Мы вот с кухни уйдём — помыслим, — сказала я, разглядывая ладони, на которых откровенно набухали пузыри после рубки дров — мозоли..
— Эй, вы, там – кухонные! — раздался рык нашего будущего…а, впрочем, уже и настоящего начальника — кипяток будет, или вы, ваще, заснули?
Вот тут всё и случилось.
Вовка посмотрел на меня, потом на плиту, где кипела двадцатилитровая кастрюля. И снова посмотрел на меня: типа, донести не в лом?
Я пожал плечами: как бы нет. Тяжелее, как бы, тягал. И неча смотреть на меня, на гуманитария, как на недочеловека.
Мы подошли к кастрюле с двух сторон — Вовка справа, я – слева. Обмотали ручки тряпками, чтобы не обжечься, и приподняли с плиты. А потом, уже после плиты опустили её, кастрюлю, каждый до своего уровня…
Ау!!! …математики, физики и геометрики!
Вот, что должно было произойти с точки зрения ваших, долбанных, формул? Что должно было произойти с кастрюлей, если с одной стороны, её держит двухметровый пахан, а с другой — среднего роста парень?
Ладно. Не напрягайтесь. Не хватайте логарифмическую линейку. Не высчитывайте на бумаге… Сам скажу. Исходя из практики….
Половина того, что бурлило и кипело в этой кастрюле, хлынуло на мою правую руку, слегка задев ногу…
Боль была настолько внезапной, неожиданной, ошеломляющей… и я бы сказал такой «бОльной», что даже прочувствав её, я не издал ни звука. Только что, всё во мне напряглось... Без каких либо слов прошёл с этой дурой, в положении Пизанской башни, кастрюлей, несколько шагов, опустил её, куда нужно…
И ВОТ ТОГДА ЗАОРАЛ!
…нет, ну больно же, правда.
А теперь несколько скучных строк. Почему это всё случилось, и где всё это произошло…
Вспоминаю.
Мы (в данном случае — я) — это была ведомственная газета. В которую мне посчастливилось попасть. В середине 80-х прошлого века, даже имея диплом журналиста, устроиться в газету по специальности — это было фантастика….
Но, что самоё главное, потом в ней утвердиться. Утвердиться — это в том смысле, чтобы стать «своим».
Очень сложно объяснить, что такое в редакции означает стать «своим»…. Это выпить двухсотграммовый стакан водки, не поморщась…. Это грамотно схохмить на слова Главного… И самое главное — пустить первый материал после первой командировки, который окажется на доске первого этажа, как «Материал номера»…
А теперь о насущном.
— Александр-р-р-р-р…. » — взревел однажды мой шеф из отдела.
Странно. В силу своей национальности, он её особо не проявлял. Но как только дело касалось меня, он забывал обо всём, в том числе, что самая любимая его песня «Хавала нагила …» И давил на букву «Р»…
— Александр-р-р-р-р — ревел мой шеф. И я лихорадочно искал ту дверь, в которую должен прийти к нему….
И вот я в его «коптёрке»
— Чего Михал Гдальич, опять я чего «насвинячил» в номере ? Так пойду, типа, удавлюсь…. Или там, вены вскрою….. Что Вам краше?
У нас тогда были странные взаимоотношения. В независимости от возраста и подчиненности, отношения складывались не как между начальником и подчиненным. И даже возрастные рамки были весьма условны. Хотя границы всё же существовали…Отдел, если он действительно стал отделом — он стал семьёй.
А что касается конкурентов — других сотрудников редакции, там было всё совсем неадекватно.
Ну вот, хотя бы Серёгу, взять. Стучалу редакционного, пятидесятилетнего. Его все не любили. … Мы как-то мои 25 лет в отделе водкой отмечали. Светка, Боб. Шеф за собой лично ключом дверь запер. Днём это было. Вдруг стук в дверь и голос Серёги « Есть кто?»… Через минуту шеф рукой обвёл столы — типа, чтобы на них ничего не было, и отомкнул замок… Через две минуты в наш отдел зашёл главный редактор…
Чего я развоспоминался? Ах, да. Вспомнилось как-то всё.
Итак, я после шефского «рыка» в каптерке шефа.
Задав вопрос, жду ответа на него. Внутренне подхихитывая, от собственной «гениальности»
— Пошутил, молодой…— Гдальича было всё-таки не так просто вывести из себя. Он перерыл бумаги на столе (дерева на столе видно не было – только бумага)…. — Детей поедешь воспитывать..
— !!!!!!!!!!!!??????????????— сказал я ему.
— Оценил. Грамотно. — ответил мне шеф. — Теперь молчи и слушай.
Я как бы давно молчал. И, следовательно, слушал.
Ситуация была следующая..
Я был Джорж. Не поняли? Хайнлайна почитайте. «Космические рейнджеры». Там, когда новичок приходит в устоявшийся десант,
группу, становится «Джорджем». То есть, всё то дерьмо, котороё, не основноё — на нём.
Я это на своих плечах уже полгода вёз: письма в отдел. Отвечать тогда мы были обязаны в течение месяца.. Это шеф повесил на меня… А как мне это было требовать с Боба, если мы постоянно вместе пиво пили? Или со Светки, к которой я уже который день яйца подкатываю? .. Ну там и другие неприятности были, связанные с «Джорджем» — машинку пишущую в отделе перед уходом брезентом накрыть, на охрану отдел поставить… Еще что-то. Мелочь всё. Но она теперь вся на мне Не обязаловка — на зарплате и на премиях не отражается. Но — не выполни, в глаза коллегам потом не посмотришь. Оставалось грамотно исполнять, терпеть и…ждать другого «Джорджа»…
В моей ситуации проблема с «Джорджем» обернулась куда как серьёзней. Следующей, короче говоря, сложилась ситуация.
У конторы, мощной организации тогда на государственном уровне, которая была основным шефом нашей газеты, была разветвленная система соцобеспечения своих сотрудников….
О, как сказал, вроде как снова в эту газету пишу.
В эту социальность входил и пионерлагерь. Причём, с учётом специфики, очень крутой. При желании, детишки там не только купались – развлекались, но могли по желанию заняться «картингом», спортивной стрельбой и даже прыжками с парашютом…
«Наверху» долго не думали над набиранием сотрудников для этого лагеря. Хотя в « средствах» проблем у них не было. Но там умели экономить. На всём. Причём, что удивительно (особенно, вспоминая нынешний сердюковскй бабский гарнизон), даже не имея ввиду свой карман. Тогда был провозглашён на самом верху тезис «Экономика должна быть экономной!» И все экономили… Вплоть до маразма. Хотите верьте, хотите нет, но я лично видел в родной бухгалтерии приказ о премии сотрудников этого отдела за «…экономию денежных средств в связи с выплатой заработной платы сотрудникам редакции газеты». Эту строку приказа помню до сих пор до слова. Хотя до сих пор же не могу понять, что они там экономили, если все наши зарплаты были фиксированными?
Но я опять отвлёкся
Итак, на три месяца образовывался детский загон для детей, под эгидой нашей главной «крыши». Парашюты, самолёты, машины-карты (картинг), малокалиберные и духовые винтовки — этого всего своёго навалом. В смысле пожрать, организации питания контингента, если выражаться более цивилизованно — тоже не проблема. Огромное количество контор было завязано на нашу организацию, так что буквально всё и с огромными скидками… Теперь персонал.
.
— А на хрена будем кого со стороны привлекать? — сказал-спросил один из начальников с большими звёздами на погонах. — У нас что, своих нету?
Такое высказывание – пожелание тогда воспринималось как прямое указание к действию.
И вот сверху вниз летят бумажные голуби-приказы.
Один из них залетел в нашу газету. Редакцию.
Прочитав, Главный редактор поставил визу, и запустил этого бумажного голубя в каптёрку моего шефа. А тот уже через несколько минут ревел мамонтом на весь коридор:
— Алексанр-р-р-р!
….. Когда до меня дошёл смысл происходящего, я содрогнулся
— Михал Гдальевич! — вскричал я. — Какой из меня воспитатель? Я другой институт заканчивал! Я Университет заканчивал! Я — журналист! Я писать хочу!
— Писать не хочешь? — поставил несколько иное в слове ударение шеф.
—Если таки – да, то за дверью налево… Ты что думаешь, мне сотрудником меньше — это хорошо? — когда шеф был вне себя, из него пёр одесский сленг — Слушай сюда и сделай, чтобы мне было вкусно… Я с ненавистью не буду видеть тебя три месяца…. Ты меня также… У тебя есть чем мне возразить?
В Одессе не был. Достойно возразить не мог. Итог…. А каким бы он мог быть? Естественно, да…
…Ой, извините, кошка на коленях шевельнулась. Она, оказывается, жопа, не просто дремала, она глазом своим зелёным перилась в монитор, в строчки, которые пишу. Вот только до последних дошёл — зевнула во весь рот, обнажив клыки (у кошки есть клыки) и зачесала задней лапой за ухом…. Вы знаете, что это значит? Я знаю: хозяин — пургу несёшь…
Извините, Люська и читатель. Я теперь, как бы снова по делу…
… И вот Вовка, я, другие люди в этом будущем скоро снова пионерском лагере — вновь пионервожатые, воспитатели, техперсонал и Папы, реже мамы — все мы в конце мая приводим запущенные за зиму корпуса в удобоваримый облик. … Для тех детей, которые, собственно и будут в этом пионерлагере. Под нами, в том числе, и воспитателями… (Господи, страшно то как. Полтора десятка одиннадцати-двенадцати летних мальчишек и девчонок над которыми — я … Кто? Как? Что?.. Делать – то что, ребяты? … Я же другой ВУЗ кончал!) Но это всё через ещё неделю.
Хотя, с другой стороны, если разобраться, вот та — Вера ее кажется имя, она, в общем-то, даже ничего. И если я здесь и она тоже на те три месяца, то моя ссылка и не настолько неприятна… Вон и глазками на меня посмотрела. Улыбнулась….
Так думал за несколько минут до кухни.
Вернусь же теперь к той грёбаной кухне. К кастрюле. Которую мы с Вовкой.
… Я орал долго и пронзительно. По цвету — моя правая рука от ладони до локтя — раки, сваренные рыбаками в котле на берегу реки под вечёрку…Пузырями ещё не пошла, но краснотой уже сравнивалась с государственным тогда флагом. Наконец, я заткнул свои вопли во рту. Надо мной склонились девчонки. Стыдно было орать. Я хрипел Зоей Космодемьянской. Понимая, что ничего не скажу врагу…
— Ты её под воду, воду холодную, -— советовали мне
Я сунул руку под струю из-под крана. Стало легче. И вот тут…
А вот он и появился. Враг. Директор Дынин. Из «Добро пожаловать…»… Начальник наш. Директор лагеря. Только, отнюдь не такой, каковым был в этом образе гений Евгений Евстигнеев. Образ нашего Дынина — огромный рост, затмевающийся огромным животом……
— Что? случилось что?
Его в директоры тоже из структуры «сдёрнули». Той, которая над нами. Трудился он в той структуре то ли инструктором, то ли зав. отделом. Попал в неё после райкома комсомола. Короче, опыт руководящей работы имел. И «спрыгнул» очень вовремя. Тогда в райкомах комсомола существовала очень грамотная «хаханька»: «хорошо смеётся тот, кто хорошо уходит…»
Наш «Дынин» был в лёгком шоке. Это первый ЧП для него, на который он обязан сразу и правильно отреагировать. Тренинг для него в моём лице, на который его реакция должна быть сразу и правильной — а это хороший опыт в навыке работы на потом, с этими подонка… пардон, ребёнками, которых будет через несколько дней триста с лишним душ в течение трёх месяцев.
Мне было очень плохо, в смысле с рукой. Но мне было и очень хорошо, потому что я буквально считывал с лица всё то, что было в голове нашего «Дынина»…. Может быть, несколько ошибся в его дальнейших действиях: представлялось, что сразу вызовет «скорую помощь»… Но мне нравилось
анализировать мысли и поступки контрагента. Словно вот, материал о нём делаю… Либо беру образ на будущие рассказы.
Но сразу я его не раскусил. Он был глубже. Не понял я его. Для него было главным — не вынести сор из избы.
— Терпеть можешь, или в больницу?
Я замотал головой на больницу.
—Ага. Тогда делаем так… Я тебя в конторе отмазываю до… до срока в лагере ты мне нужен. Лады? Вопросов к тебе не будет. Перекантуешься здесь с неделю…Отряд твои напарники привезут. Дальше так. Вовка!
— Здесь я, Пётр Иванович! — нависло над ним моё двухметровоё недоразумение.
— Ведёшь его в медсанчасть. И до тех пор рядом — пока его в норму не приведут. С медицинской точки зрения… Уразумел?
— Ага…
— Смотри у меня, «ага»…
Вовка подошёл ко мне
— Сань, ты это, как? Сам встать можешь?…
Я заскрипел зубами, подымаясь с лежанки, отталкивая его руку, которой он пытался меня приобнять за бок.
…В лагере общего электричества не было. Мы двигались, как бы, наугад, в направление медсанчасти. Причём, направляющей составляющей был Вовка. Он отмахивал лапники ельника по дороге, которые в итоге били мне потом по лицу. И иногда он пытался меня поддержать рукой. Но я, здоровой, левой, отмахивался от него, как от комара…
А вообще-то, всё было «зашибись»!. Чего я так отбрыкивался, а? Ели – вон они, какие лохматые с другими деревьями, что рядом. Птички наверху чего-то насвистывают… Шурик — сказал я себе: ты же шесть лет из каменного мешка города не вылезал: днём – работа, вечером – учёба… Тебе фортуна улыбнулась. На целых три месяца улыбнулась… И тут снова заныла рука…
— Пришли, кажись, — сказал Вовка, когда впереди замерцало окошко. Вот оно, санчасть.
Всё-таки люблю Вовку. Он не стал чего-то там искать: кнопку какую, чтобы прозвенел звонок за дверью. Или там, скажем, скрюченным пальчиком постучать в дверь.
Он понял сразу — за этой дверью спят. А потому подошёл к вопросу радикально: загрохотал в неё обоими своими кулаки. Потом повернулся спиной к двери и стал долбить ногой.
— Ну, кто там? Сейчас я… — донеслось из-за двери….
Даже сквозь закрытую дверь, не видя ещё, я просто уверен был, что такой голос может принадлежать исключительно ангелу… Когда дверь распахнулась, я удивился насколько прав.
— Ну, что? За милицией посылать? — спросила ангел. Для неё, понятно: мы — два загулявших мужика ищущих приключений….
Но это для неё.
А для меня, остолбеневшего, она была само совершенство! Ну не могло быть, что-то, кого-то совершенней её. И всё из её правильности-неправильности. Ведь если иссиня-черные волосы, то они просто обязаны всегда гладью ложиться на плечи женщины, растекаться по её плечам вороньими крыльями…. А вот у Вероники — волосы того же оттенка, но при этом — кудряшки. Для которых, в то же время не было преград. Не вспучивались холмом на плечах. Они стекали той же ровной гладью, ниже, куда-то туда, далеко по спине… Лицом Вероника была явно славянского типа. Но при этом возникало ощущение, что Восточные ветры при создании этого человечка всё-таки дули…. И косметика. Это совсем особенное, что сразу увидел в ней. Время было позднее. Значит, она там всеми своими (Вашими, женщины) возможностями убрала со своего лица все те Гучи, Л, Ореаль, Живанши (извините — эти фирменные причиндалы сейчас Вам доступны, а в середине 80-х средства, наверное, другими были). Я к тому, что я увидел. А я увидел чистое, не тронутое косметикой, и потому втройне прекрасное лицо.
Хотите, перечитайте предыдущий абзац и засеките по секундомеру… Что касается меня, мой взгляд скользил по девушке десятую долю секунды. И мне её хватило, чтобы я влюбился в Веронику сразу и без остатка.
Но там было и ещё. Когда мой смущённый взгляд скользнул ниже её очаровательных глаз и налитых, как клубника летом, губок…. То он буквально упёрся в её белый медицинский халат. Именно упёрся. Вызвав краску стыда на моём лице (ну не дай же Бог, чтобы поняла, как я её откровенно разглядываю!)
.
Впрочем, я не виноват. Ведь на Веронике был белый халат, который, скрывая, подчеркивал всё, что он скрывал. Особенно тропинку между двух очаровательных холмов. Естественных. Ничем не поддержанных, промышленным производством — бюстгальтером. Её груди стояли так высоко, как, пардон, мой уже сразу при её виде член…
И как бы, вдосыл, её белый халат обрывался чуть выше колен, на уровне упругих бёдер, особенно этим означая стройность её ног, облаченных в чёрные (чёрт его знает – чулки-колготки?) отливающиеся синеватым оттенком….
— Вовка, — сказал я, опустив глаза, чтобы не видеть этого ничего больше никогда, — Вовка, ну его всё к чёрту, пошли отсюда…
— Ты что сдурел? — к своим метрам Вовка обладал удивительным басом. …Оно, это… Ты, это, фельшарица? — это он уже Веронике — Тада, давай, лечи парня…
Ох, Вовка, Вовка… Когда я тебе поставил два коньяка, ты долго отказывался, не понимая, за что я тебе «накатил». Я не объяснял…. Только сейчас, если прочтёшь, накатил за эти слова… Я бы, честно говоря, тогда бы просто ушёл. Убежал бы просто…
— Смори, чо у него…. — Вовка взял меня чуть выше локтя, до которого был закручен ворот рубашки, приподнял…
— Ох, мальчики, извините. Я же совсем другое подумала… Да вы проходите, проходите,— отступила от двери Вероника.
И вот мы с Вовкой в приёмном отделении медсанчасти. Я сижу на кушетке. Странной какой-то. Обмотанной целлофаном. Вовка стоит рядом. До нас доносится позвякивание чего-то стеклянного и металлического. Чего-то медицинского.
Вероника, наконец, появилась. Со шприцом. Вся в свете. Электрическом. Смотреть на неё — пытка. Я бы таких женщин казнил. Сразу. На костре. Или там, на гильотине. Потому что женщина перед мужчиной просто не имеет право быть такой красивой. Такой сексуальной. Такой желанной… И такой…недоступной.
У неё, вот войдите в моё состояние, и халат даже медицинский к соврату влёк. Он же ведь, зараза, не на пуговицах был. Он от левого
плеча до правого бедра на молнии! И при этом наполовину расстёгнут. Да, жарко. Дни такие, и ночи — жаркие… Но мне-то от этого не легче! Её левая полуокружность, ничего не могу сказать, прикрытой оставалась…А правая?…Правая то как? Я ж её видел практически всю! Вплоть до розовой окружности, венчающей холм, и половину вишнёвой ягоды, которая набухала сверху…
Я закрыл глаза и застонал…Сволочи зарубежные! Дизайнерские! Кто же Вам позволяет так издеваться над мужиками? Взять бы вас всех эти Дольчи Габаны и Нины Риччи и под один топор, на одной плахе!
— Больной, штаны снимите, — раздался надо мной голос ангела.
— Ага. А верёвку для повешивания профсоюз предоставит, — вспомнился мне анекдот. Вслух сказал другое, — В руку колите….
— Ой, я не знаю, куда в руку. Нас учили в ягодичную мышцу.
— Колите, — засучил я рукав на левой руке… Я застонал ещё сильнее, когда она склонилась со шприцем надо мной..
— Больно, больной?— прошептала Вероника, окутав мою морду своими кудряшками.
Издевается, стерва…. Господи, ну зачем ты склонилась надо мной! Что, на расстоянии приличествующем вколоть не могла, а?
Вам, парфюмеры грёбанные, тоже от меня привет. По вам тоже одна общая прорубь страдает…. Я лежу, сдерживаясь, глаза, блин, закрыл, — а она сквозь мои закрытые глаза вашим «воняловым» доносит до меня всю свою сущность, всю свою женственность. Всё то, чем я должен сейчас, именно в эту минуту, сразу и сейчас — обладать!
— Больной, — вывел меня из ступора, откуда-то оттуда её волшебный голос….
Я с трудом разлепил веки. Лучше бы я этого не делал.
Вероника сидела на крутящейся винтовой табуретке. Спиной ко мне. Склонившись за столом. Что-то тщательно заполняя в амбарной книге. А тонкая ткань её белого халата, заканчивалась на ней чуть ниже спины. откровенно подчёркивала её musculus gluteus maximus (большую ягодичную мышцу, то бишь…) Нет, ну довела девчонка до края — откуда бы я латынь-то знал, а?
У меня рука дёрнулась, чтобы хоть на секунды ощутить в ней эту самую «максимус»… Двинул было рукой… И тут обнаружил, что она у меня вся завёрнута бинтом. От локтя, до пальцев.
— Клауфелиньщица, — с уважением подумал я об Веронике. Ведь всё то, что я думал с закрытыми глазами о парфюмерщиках и модельерах — не более, чем зыбытьё, котороё принёс мне её укол… Хотя так и не мог вспомнить, когда она мне его засадила.
— Ну чо, Сашок в порядке, — возник в дверях Вовка. — Я уже два часа гуляю…
— Да, Володь, встаю, — попытался я сняться с кушетки… — Идём.
— И куда это мы идём? — встряла в наш диалог мой ангел-хранитель
— Ну мы этого, того…— продолжил беседу Вовка. — В этот, в барак…. Туда, куда дети потом… Там мужики уже сейчас все откупоривают…
— Забудьте, мальчики. —. Странно. Голос Вероники звучал не громче ручейка. Но силы в словах сказанных было больше, чем в бьющей Ниагары…
— А я что? — сразу подал на попятный Вовка, — если надо, пусть здесь лежит…
Я попытался всё-таки подняться. Но… меня обратно на эту белую кушетку, обтянутую целлофаном, уложило мягкое прикосновение хрупкой ладошки Вероники.
— Не дай Бог, какие неприятности с рукой могут случиться. Лежите здесь… Чтобы я рядом была (что-то в этих словах было двусмысленное, но я тогда не мог вытягивать весь смысл из сказанного).
Я больше не протестовал. Покорно вытянулся на больничной раскладушке.
Тем более, что меня снова начала беспокоить боль. Чуть подёргивать в разных местах, от локтя до ладони.
Вовка ушёл. Вероника погасила свет и тоже ушла в свою комнату. А я попытался уснуть. Но не получалось
Комары, зараза, доставали. Я их сгонял левой рукой.
.
А вообще, думал я, всё ведь прекрасно. Что я, с этими ублюдк…. с этим пацаньем не справлюсь? Мне уже глубоко за двадцать пять, а им, далеко не всем — не все двенадцать… Ничего, найдём общий язык… И девчонки, вожатые, опять же вокруг… Двойной, считай, оклад: в конторе, плюс здесь. Опять же на всём готовом, в смысле пожрать.
В окно заползла луна. Не вся. Корявилась в ветках елей. В московском моём окне она была Монна Лиза. Чуть слышно посвистывали ночные птички. А к ним примешивались звуки за стеной. Какие-то серебристые, бархатные…Это, верно, Вероника, переодевается, ко сну готовится. Смутными, спутанными, готовыми ко сну мыслями, воспринимал эти шорохи…
Боль – она враг. Она – неприятель. Она … Сука, она. Она затаилась в засаде и не проявлялась. Когда ты подумал, что всё – уже больше не болит, уже всё прошло. Вот тут-то боль и выпрыгивает из-за кустов. И кусает всеми — у неё зубов больше, чем у человека, у неё, как у акулы — за сотню — так она сразу и всеми зубами хватает…
Я проснулся в середине ночи от крика. И не сразу понял, что кричу именно я. Сам… Громко выдохнул, определяясь. По правой руке шли волны. Снизу-вверх. Сверху вниз. И каждая волна приносила непереносимую боль. Но я, уже понимая, что, как и почему — уже не кричал. Позволял себе только стон (как можно тише). И, по возможности, через раз.
Сколько это продолжалось, не знаю. Часов на мне не было.
Открылась дверь. Дверь в Вероникину комнату. И оттуда вышла Вероника.
Я замер…. Вобще-то, я всегда замираю перед всеми врачами. Вне зависимости от их категории, уровня, и положения. Для меня любой медик — это что – то совершенно запредельное. Человек, умеющий вылечить болячку с научной точки зрения, всегда вызывал у меня уважение к нему… А еще знал, что любой врач, на уровне студента, тренировался на трупах, резал, в смысле. Для меня это вообще — запредел.
Теперь-то понимаете, почему так был аккуратен в общении с Вероникой? Ведь она только, во-вторых, кого я хочу… А, во-первых, она — врач…. Ну, фельдшерица, какая разница… Она на несколько голов выше меня. И как я могу до неё дотронуться, хотя бы мизинчиком руки?
Из Вероникиной комнаты вышла Вероника…
Я словно ведьму увидел. Спутанные кудряшки уже не лежали по бокам головы, а как бы охватывали её всю. Она появилась передо мной напротив окна, в которую нагло светила Луна. Я видел Веронику во всей ее откровенности. Не знаю, где она смогла так загореть за минувшую зиму и холодную весну этого года (хотя такой девушке даже в зимнее время возможны все существующие в Москве солярии). Два, выбившихся из-под не застегнутых пол халата, белизны молока полушария подчёркивались загаром тела. Но халат был расстёгнут не только там — он был расстёгнут весь. И Луна (теперь союзник, руку бы ей пожать), откровенничала в Веронике во всём. Кто не понял — я её треугольник между ног тоже увидел…
Маленькое отступление.
Это вот я, среднестатистический гражданин тогдашнего Советского Союза, даже в койку любовницы ложился в майке и семейных трусах. Потом, уже, мучаясь от нетерпения, срывал их с себя.
Девчонки, в принципе, такие же были. В смысле — ночные рубашки обязательно, или там комбинации… Или еще что-то, но только, чтобы чем-то какими-то тканями прикрыть свои очарования…
А Вероника, как потом я узнал, выбивалась из этого ряда приличия на те дни. Она обожала спать голой… Фу, какая грубость… Обнаженной. И чуть ли ни каждый день меняла постельное бельё… Ну, как это.. Как трусики — недельку. И для неё это было верхом сексуального наслаждения, когда её обнажённое тело охватывает чистейшая накрахмаленная ткань. Оговорюсь — вЕрхом.. .
Грубовато, конечно, но ей еще больше нравилось, когда кто-то был верхОм.
Но ещё раз повторюсь, не знал я тогда Веронику. Так, как должен был знать. Только потом, изучая её всю, и вызубривая, как неправильные французские глаголы третьей группы, потихоньку начал понимать, каким сокровищем посчастливилось мне обладать….
…Вероника тронула рукой мою забинтованную культю.
.
— Очень больно? — склонилась она надо мной, совершенно не комплексуя, что практически неприкрыта своим медицинским халатом.
— Да не волнуйтесь Вы так. Сейчас всё пройдёт…— соврал я. То, что творилось в моих штанах вряд ли могло пройти без её помощи.
— Может быть успокоительное? Укольчик ещё?
Я долго и протяжно застонал…
— Да, успокоительное Вам просто необходимо… — даже не сказала, прошептала Вероника.
Дальше… Как бы передать то, что произошло дальше.
Это вот, когда детям рассказывают сказку и вдруг перед ними натурально появляется Избушка на Курьих Ножках…
Никак иначе не могу передать своё состояние, когда Вероника села на моё хозяйство, широко при этом раздвинув ноги.
Я было попытался всхлипнуть, вскрикнуть…заорать! Но её мягкая ладошка, накрывшая мой рот, заперла выход каких-либо звуков из меня. Я закрыл глаза, сообразив, что сейчас получу особенный курс успокоительного…
И не ошибся.
Вероника медленно двинулась на мне своим низом вперёд… И так же медленно назад. И снова вперёд.. И снова назад… И еще… И ещё.. . И быстрее… И чаще…
Я задыхался от возбуждения. Я поднял руку, чтобы схватить её грудь… И только в последний момент понял, что у меня не рука – культя: рука, обмотанная бинтом, под которым вата, наложенная на какую-то дрянь: мазь…
Я скрежатнул зубами…
— Ну что ты, дурачок, — залетел тут шелест её губ, — не переживай. У тебя всё в порядке… В главном — в порядке… Ты лежи, не напрягайся… Я всё сама сделаю…
.
Я почувствовал, что освобождаюсь: нежные лапки расстёгивают мои брюки, забираются возбуждающей прохладой за резинку трусов и после этого дотрагиваются до моего вздыбленного…
Я всё-таки коротко взвыл.
А потом сообразил, что левая рука не попала под кипяток кастрюли.
Нет, не могла теперь Вероника отказать
Медленно протянув руку, левую, непорченную, положил её на грудь Вероники и чуть сжал. Вероника, откинулась и громко вздохнула.
Ничего другого я, как бы, не ждал… Но этот вздох добавил мне уверенности. Рукой я стал изучать её тело, переходя от одной окружности к другой, от одной вишнёвой капли к её близняшке. А потом стал спускаться ниже, поглаживая то, что выше животика. И спускался всё ниже…
Чем ниже, тем больше не верил, что Вероника разрешает мне всё… Хотя, как не верить — её ладошка уже давно мягко и нежно охаживала моего бойца…
Нет. В этом есть что-то неправильное…Я притянул её своей небольной рукой к себе и впился губами в её губы. Я долго, очень долго объяснялся своим языком, как я люблю Веронику. И она поверила словам моего языка: движение её ладошки на моём члене перестали быть хаотичными и внезапными. Они стали более нежными, более возбуждающими.
Не отпуская её губ своими губами, рукой скользнул к резинке её трусиков. Понимал, что она сейчас разрешает мне всё. Сейчас мы – не она и я — сейчас только «мы». И поэтому волен делать всё..
Но я не успел стать первым.
Вероника, как-то непонятно всхлипнув, стянула с меня брюки сразу с трусами и, оторвавшись от моих губ, своими губами, языком пошла по моей груди, животу. Спускаясь всё ниже…. Я замер, испытывая впервые дарованное такое блаженство…
А когда её язычок коснулся моего члена, я чуть не взвыл.
Но, остатком сознания на тот момент еще понимал, если кончу сейчас и сразу — сволочью последней буду. Не мне же одному нужны эти радости жизни.
Я потянул Веронику к себе. И не стал снимать с неё трусики. Только чуть сдвинул их в сторону. Вероника поняла правильно — должно таки случиться то, чего мы оба давно хотим.
Её пальчики нежно сдвинули капюшон на моём парне и направили его в нужную правильность.
Нет, и не придумано таких слов, когда сливаешься в одно целое с человеком, которого любишь…
Я прижимал к себе Веронику, чувствовал всем её всем своим телом. Где-то на уровне подсознания удивляясь только одному. Знал, что Вероника — женщина замужняя… Но почему тогда — я в ней, как почти в девушке? Мой член, даже и обильная смазка была, вошёл с огромным т рудом…. А потом его сжало так, как с девушками по первому даже ни разу не было….
— Саш, возьми меня сзади…. — шепнула Вероника
Я очень медленно вышел, чуть подрачивая свой член.
Вероника развернулась на кушетке попой ко мне.
Я тронул рукой сверху вниз, то, что дарила она мне..
А потом, в буквальном смысле этого слова, опустился перед ней на колени. Но вошёл в неё не сразу. Руками (правая-то, культя) обнял её груди, притянул к себе и долго целовал шею, уши, спину…
— Саша, — прижимаясь ко мне спиной, сказала Вероника, — ты очень хороший…Только…только…только.
— Что? — задыхался я от возбуждения
— Нам не нужно детей…
Я повернул Веронику лицом к себе
— Что?
— Саша, ты – хороший. Но у нас никогда не будет ничего общего… Извини…. Ног я тебе сейчас помогу..
Мне нечего было сказать. А Вероника опрокинула меня на эту треклятую кушетку, села на меня как добрый казак на лошадь, вошла буквально сразу и раскачалась на мне так, что мне и минуты не нужно было, чтобы …
Но у них, у Вас, девчонок, своя мозга. Буквально за секунду она соскочила с меня и руками, ртом помогла мне всё завершить….
Вот такая со мной многие годы назад случилась история.
Чего, кошка, приятно на коленях спать? Ну, спи, жопа. Спи… Я сейчас еще чего-нибудь навоспоминаю..
Автор: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.
447