Приходит первая любовь,
Когда тебе всего 15.
Приходит первая любовь,
Когда еще нельзя влюбляться
Нельзя по мненью строгих мам…
Но ты спроси у педсовета:
Во сколько лет свела с ума,
Во сколько лет свела с ума
Ромео юная Джульетта …
(ВИА «Верные друзья»)
КАК МЫ ОТДЫХАЛИ
(ЭРОТИЧЕСКАЯ ИСПОВЕДЬ НЕМОЛОДОГО
ЧЕЛОВЕКА)
Пролог (несколько невнятный)
«…Доброго всем пути и хорошего настроения. Сегодня я хочу предложить вашему вниманию то, что в магазинах Москвы стоит больше тысячи рублей, а только у меня вы сможете приобрести то же самое всего за двести ... »
Гнусно-противный голос снова вывел меня из дремоты. Словно пиявки слова очередного электричного торговалы впивались в мозг и мешали задремать. Хотелось встать и дать в морду. Интиллегентность, её ети, не позволяла…,
Впрочем, сам виноват. Всегда в электричке сажусь у самых дверей. Там есть скамейка одиночная. Никто не сядет напротив, а значит, всегда можно вытянуть ноги, либо заложить ногу на ногу, и ехать в полное свое удовольствие с комфортом (нога на ногу — это единственный комфорт в подмосковных электричках).
Я ехал в Серигиев Посад. По делам. В бытность мою, тогда этот город назывался Загорск. До того, как был Сергиев Посад. Теперь вот снова — Сергиев Посад….
Давно не ездил на электричке по Ярославской жэдэ. Так далеко не ездил — дальше Мытищ не доводилось. А теперь вот случилось, десятки лет спустя — в Загорск, в Сергиев Посад, то есть….
После Пушкино что-то меня перекликнуло. Нахлынуло что-то, что ли? «Правда», «Зеленоградская» «43 км» — названия этих станций словно машина времени возвращали меня в детство. И что-то совсем защемило в груди, когда промелькнули за стеклом «Ашукинское», а потом «Калистово»…
« А ведь мы отсюда с Андрюшкой на велосипедах под ливнем, мокрые насквозь», вспомнилось мне…
После «Ашукинской» «55-ый км» — теперь станция называется «Радонеж». Но как бы ее не назвали, я бы ее узнал из тысяч: те же плиты железобетонные — платформа. А посередине деревянная лестница, убегающая вверх, переходя в тропинку, скрывающуюся между вековых елей…
Всё вдруг всплыло в голове. Каждый из дней. Тех счастливых дней.
И не отдавая отчета в своих действиях, я вышел из электрички на этой станции. Я словно в свое детство вышел. Я вернулся в него….
СЧАСТЛИВОЕ ДЕТСТВО
Когда я закончил шестой класс (а было это в конце 60-х годов), родители не знали, что со мной делать. В смысле, куда девать меня на лето. В пионерский лагерь я категорически отказывался ехать. Вплоть до скандала со слезами. Был печальный прошлогодний опыт, когда на месяц я попал в этот «пионерский рай» от батиной конторы. Все прелести того загона для детей оценил сполна.
Тогда, 11-ти летним мальчишкой я не мог бы правильно объяснить, что мне уж так не понравилось в том лагере (так и подмывает сказать теперь : «зоне») … И только сейчас, вспоминая те свои ощущения, могу их, и то не полностью, выразить.
В конце 60-х начала 70-х, при полном отсутствии свободы в стране вообще, в пионерском лагере гасились даже ее отголоски. Линейки, в речку — не дальше, чем по колено, хождение строем. Даже в столовую: с направляющим и замыкающим. Да еще и под отрядную песню… Постоянные одергивания: не так сел, не так встал. … А слова в ответ не скажи — укорот моментально. Причем, в изощрённой форме (или всех пионервожатых тогда набирали из маньяков?)
Самым страшным в лагере, по тем детским мальчишеским меркам, был «мертвый час». Сейчас-то, под грузом проблем, вспоминаю об этом обязательном отдыхе с тоскливой грустью. От недосыпания мешки под глазами. Так мечтается подремать хоть с полчасика днем. Но нет такой возможности. А ведь тогда не упрашивали — обязаловка: хочешь, не
хочешь — ложись в койку в середине дня и притворяйся «мёртвым». То бишь, спящим. И не дай Бог, если пионервожатые «застукают»: что не
спишь, с кем-то треплешься. Могли на все оставшееся время поставить в угол, в назидание другим. Бывало, что заставляли и трусы снимать. И вот так, стоишь голым под насмешки пацанов, а. … А сделать ничего не можешь. Ну не в драку же лезть с двадцатилетним верзилой-пионервожатым.
Так что лагерь категорически исключался изначально. Во всяком случае, с моей точки зрения.
Как и Вербилки, куда меня на все лето отправляли с бабушкой, аж с четырехлетнего возраста. Снимали дачу… ну не дачу – веранду, за сумасшедшие тогда деньги – 20 рублей в месяц и. … И счастливы были все. Молодые родители (как сейчас понимаю), наконец-то, оставшиеся наедине в одиннадцатиметровой коммуналке без сына. На целых три месяца! Бабушка, выехавшая из душной Москвы на природу, что размер пенсии ей самостоятельно этого бы не позволил. В конце концов, старушка, сдававшая нам эту веранду — двадцать рублей в месяц ей были солидной прибавкою к
пенсии. Ну и, разумеется, я. Лето, лес, речка Дубна – и так каждый день. Что может быть прекрасней?
…Все проходит, как говорили древние. Бабушка умерла. Одного в Вербилки меня, конечно, не отправят. Пионерлагерь, само собой
исключён. А ведь, если ничего не предпринять, впереди целых три месяца моего нежелательного, с точки зрения родителей, присутствия в доме. И
тоскливого Самотёчного переулка в полном одиночестве: все приятели разъезжались на лето…
Выхода из сложившейся ситуации, казалось, не было. Но он нашелся. И нашел его, как ни странно, я.
Ну, не совсем я. Но случилось это не без моей помощи.
Друзья
Так сложилось, что с первого класса в школе у меня были исключительно одноклассники. Не более того.
А вот друзья — их было двое. Но не из моего класса. Сдружились мы, когда я уже перешел в четвертый. Хотя и жили они в том же переулке, учились в той же школе. Один был ровесник, но из класса с другой буквой : «Б». А я учился в «А». Второй — на год старше нас.
Но это было единственной разницей между нами. Причем, настолько несущественной, что мы никогда даже не задумывались над этим. И еще. У нашей троицы никогда не было лидера. Просто кому-то из нас вдруг приходило в голову пострелять из рогатки по лампочкам в парке…или поставить «мину- хлопушку» (новогоднюю хлопушку привязываешь к дереву, нитку от нее через дорогу – к водопроводной трубе. Человек идет – бах! — Весело!…
…знали бы мы тогда, что годы спустя так будут ставиться «растяжки» в Чечне…) А еще ловили ратанов (рыба такая, вроде бычков) на Антроповке – в пруду в Москве. Залезали внутрь танков, что на открытой площадке рядом с Музеем Вооруженных Сил… А еще, конечно, говорили о девчонках.
Но это отдельный разговор. Даже среди друзей тогда это была настолько щекотливая тема, что если и затрагивали мы ее, то только полунамеками. Ох, как же была права та тётка-политик, заявившая на всю страну: «У нас секса нет!» Его и не было. Странно, правда, как это я и другие мне ровесники при этом на свет случились.
Но я отвлекся.
Конечно же, мы уже знали, что и как. Но каждый из нас эти знания получил самостоятельно, из других источников, не друг от друга. И эти знания, как я сейчас понимаю, впервые раскрывшие глаза на тайну жизни, по первоначалу каждого нас и шокировали, и смущали, и приводили в необъяснимый трепет.
Это сейчас: «завалить, засунуть, оттрахать», особого удивления в разговоре, чуть ли не первоклассников, не вызывает... Но, не устану повторять, рассказываю о нравах (теперь их смело можно называть «пуританскими») конца 60-х годов прошлого века.
Нет. Конечно же, между собой мы время от времени заводили разговоры о, так сказать, запретном. Особенно после фильмов, тех старых, где по сегодняшним меркам даже намёка на эротику нет: «Фан Фан Тюльпан», «Три мушкетера»… Женщины, их бюст в откровенных корсетах на черно-белом экране вызывали мучительно-сладостное томление. У нас, мальчишек, конца 60-х годов прошлого века, не избалованных нынешним Интернатом…..
Учитель
…Лично я все ответы получил в заплёванном подъезде двухэтажной хибары, куда нас несмышленых пацанов зазвал однажды Лёшка Галка.
Лёшка был кошмаром переулка. С четвертого класса он твердо состоял на учёте в милиции. Потом попал в детскую колонию на два года. Он был старше мня года на три или четыре. Не так уж и много. Но это от тридцати до сорока - три - четыре года — небольшая разница в
возрасте. А тогда даже год сверху, он позволял любому мальчишке задирать нос перед теми, кто был младше на этот самый год.
Все родители в голос твердили, чтобы с Лёшкой мы не имели никаких дел. Но, как говорится, запретный плод сладок. Тем более что Лёшку, несмотря на его «ходки», я до сих пор считаю справедливым человеком.
Когда случались драки, а они случались часто в нашем переулке, Лёшка всегда, если был рядом, следил за этой самой справедливостью. Только чтобы «один на один». И, « чтобы правильно». Если мутузили трое одного, или хотя бы двое, он молча подходил и не разнимал, а бил. Хлестко и очень больно тех, кого было больше…
Однажды я сцепился с соседом по площадке дома, трепали мы друг друга изрядно.. А когда он сказал, что сдается и встал с земли (я ему даже руку дал подняться) , он мне дал под-дых…Я согнулся, перехватило дыхание. … Рядом случился Лёшка:
— Пацаны, это — неправильно…
Больше он ничего не сказал. Подошел к Кольке и, ни слова не говоря, растер свой кулак о его лицо.
Может, это и тянуло к нему, нас, мальчишек «самотечных», к Лёшке. Хоть он и был с точки зрения наших родителей полная оторва, но было в нем что-то, что мы еще непонимающая малышня определяли как справедливость…
Однажды Лёшка пришел на детскую площадку явно после портвейна. Запах доносился даже с расстояния. Ухмылялся как-то глупо. Уселся на скамейку и задымил «Беломором», глядя на нас, малышню, возившуюся песке. Сейчас пытаюсь вспомнить, сколько же было мне тогда: лет семь? или восемь?…
Лёшка выдымил папиросину, отщёлкнул ее в сторону красиво, потом сказал нам:
—Пацанье, а ну-ка пошли со мной, — даже не сказал, а приказал.
Нас было тогда, мальчишек пять или шесть, сейчас уже не помню. Одногодок, лет шести-восьми.
Отказать Лешке было, заведомо, подписать себе смертный приговор. Ну, не приговор, но гулять в переулок, потом лучше не выходить. Лёшка не любил, если кто-то делал не так, как он хотел.
И вот мы стоим в заплеванном, затхлом, замешанном на кошачьем и табачном перегаре, гниющих овощей запахе подъезде, смотрим на Лёшку: чего он нас сюда притащил? Чего хочет?
А Лешка выстрелил из пачки еще одну «беломорину», прикурил. Сощурился, отгоняя дым рукой:
— Ну, чё, малышня, пора вас просвещать, а то вы все такие
несмышленоши, что за переулок стыдно… Ну, чё... Кто знает, откуда дети берутся?
Мы стояли, мялись, не зная что сказать. Никто ничего такого не знал конкретного. Интернета тогда не было. Да и телевидение было несколько иным. Рен-ТВ во всяком случае еще не вещало…
— Ну? — грозно рыкнул Лёшка.
— Можно я? – словно в школе поднял руку Игорь – очкарик.
— Говори…
— Мне рассказывали, из капусты…
— Двойка, — отрезал Лёшка. — Кто еще подобную лабуду скажет:
в глаз получит.
Если, кто и хотел что-то сказать, после таких слов, решил не высовываться.
— А я знаю, — вдруг сказал самый младший из нас,
Витька. Он совсем недавно появился в нашем переулке, переехал откуда-то из другого города. Мы знали только, что его отец был военный, и они постоянно переезжали. — Они из маминого животика появляются, — сказал Витька. — Вот у моей мамы животик рос-рос… А потом вдруг сестренка появилась, а у мамы животика не стало..
— Молодец, пятерка! — Лешка отщелкнул окурок.
До сих пор не могу понять (столько уже лет прошло), зачем это ему было нужно? Нас, малолеток, просвещать? По пьянке, что ли ? Или еще
почему… Психиатры сегодняшние наверняка определят в его голове некую ненормальность. А я до сих пор уверен, не было у него никаких «эдаких» отклонений. Возомнил он просто себя под воздействием портвейна этаким, так сказать, Макаренко от секса, и решил просветить молодняк от щедрот своих: типа, кто если не я?
— Так, молодец, пятерка, — сказал Лёшка Витьке. — А
теперь смотрите…
Лёшка расстегнул пуговицы ширинке брюк и, засунув туда руку, вытащил свой член….
Все мы жили в коммуналках. Без горячей воды, и уж, конечно без ванной. Раз в неделю ходили в баню на Селезневке. И естественная нагота мужиков была естественной: так болтается что-то между ног.
Но вот сейчас было все совсем по-другому. Лешкина «колбаса» вдруг стала непонятно дергаться и увеличиваться в размерах…
— Лёша, ты писать хочешь? — встрял Игорь-очкарик.
— Молчи, дурак! — скрипнул зубами Лёшка. — Смотри. … Все смотрите!
А дальше началось что-то необъяснимое с нашего, малолеток, восприятия происходящего.
Лёшка обнял свой член пальцами, вроде как внутрь кулака его воткнул. Но так, что кончик члена высовывался между большим и указательным пальцами. … А потом он этим кулаком стал двигать вперед-назад. Сначала
медленно, потом все быстрее. Мы смотрели на это действо, как завороженные, раскрыв рты. А с Лёшкой творилось что-то непонятное: он
стал шумно дышать, потом дыханье перешло в несвязанные выкрики, закатил глаза и вовсе их закрыл.. . Вдруг, закричав что-то невнятное, задергался всем телом и…. И из его конца стали выстреливать белые струи… Одна, вторая, третья….
— Ну что, все поняли? — блаженно улыбаясь и продолжая подергивать
свой член, откуда выскальзывали прозрачные тягучие капли, спросил Лёшка.
Мы стояли совсем обалдевшие, не зная, что сказать. Только что Игорь-очкарик спросил:
— А зачем ты себе делал так больно?
—Больно?.. Вот дурак-то, — заржал Лёшка. — Да это самое лучшее, что есть в жизни!
Мы смотрели на него недоверчиво.
—Ладно, малышня… Вы хоть знаете, что у девчонок письки другие, не как у нас? — спросил он, убирая уже сморщившийся член в штаны.
Мы кивнули. Это-то для нас секретом не было. У кого сестренки: хочешь, не хочешь, но увидишь. А кто по детскому саду еще
помнил, что у девчонок между ног совсем не то, что у мальчиков. …Но как-то значения этому не придавалось….
— У девчонок между ног дырка — пизда. А у нас, у мальчишек — хуй, просвещал нас Лёшка. — И вот надо хуй засунуть в пизду, подергаться, а потом кончить. Как я сейчас, — он потрогал себя у ширинки. — И если это выльется в девчонку, то будут дети… Дошло, шпана?
Шок
После Лёшкиного ликбеза я долго прибывал в шоке. Верил и…не верил. Верил, потому что все было не словами из учебников, а наглядно… Не
верил, потому что, если все то, что сказал Лешка — правда, это…это же… Это, значит, все (ВСЕ!) это делают… И даже. страшно подумать: и мама с папой тоже? Иначе, если прав Галка, как бы я появился? Разговоры о
.
капусте и об аисте я уже тогда воспринимал, как бред… Мало того, знал, что все взрослые этим занимаются. Но в моем тогда детском восприятии — это
было как бы извращением: ведь для этого нужно было оголить себя перед девчонкой и наоборот. А этого, наше тогда воспитание, допустить не могло.
Мое подавленное состояние, естественно, не осталось без внимания. И, в первую очередь, со стороны мамы: В школе что-то не так? со здоровьем проблемы?.. Я хмуро и достаточно резко (за что до сих пор себя ругаю, хотя ребенком был – что с меня взять?), цедил сквозь зубы : все в порядке. А при этом представлял, как она с папой…. И сразу картина в голове: то, что видел тогда в подъезде…
И в школе, девчонки стали для меня совсем другими. Ко мне вдруг пришло осознание, что «девочки» и «мальчики» — это совершенно два разных понятия. Они абсолютно разные, мальчишки и девчонки. И дело совсем не в одежде и косичках… В другом, очень другом.
Несколько месяцев был я в таком состоянии — непонятным для окружающих, а тем более для себя самого.
Но природа взяла своё. И всё встало на свои места.
Однажды мне приснился сон. Эротический. Приснилась мне моя соседка по парте, Люба. Она мылась в ванной. Стояла под душем. Это был первый в моей жизни эротический сон. И потому до сих пор его помню отчетливо.
Никогда я еще не видел ни разу свою ровесницу без всего (детсадовские годы не в счет). Я не представлял и не мог (откуда?), какая она — женская грудь, и какая тайна находится между женских ног.
Люба стояла под душем, спиной ко мне. Все ее сокровенные места обволакивала легкая дымка, вроде как от пара. Мое, не загруженное современными порноизданиями, сознание не детализировало подробностей. Я только мог представлять, что есть такое, эти самые соблазнительные места её тела. И только доовоброжать их … Люба стояла спиной, потом повернула ко мне голову, сказала «Иди ко мне…» В полусне, в полу яви я почувствовал, как в низу живота нарастает какая-то волна и цунами спускается вниз, к паху. А там происходит что-то, что совсем не зависит от меня. Мой малыш, о котором я вспоминал только тогда, когда возникала необходимость отлить, вдруг стал наливаться свинцом и явно требовал к себе особого обхождения. Все перемешалось: сон, явь, обнаженная Люба, «экзерсис» от Галки в подъезде, напряженный член… Моя рука непроизвольно легла на него, и я провалился в наслаждение, из которого меня вывел мой же непроизвольный вопль. Вопль мальчишки, впервые испытавшего оргазм.
Впрочем, он вывел из сна и моих родителей. Сложно было его не услышать в нашей одиннадцатиметровой комнате в коммуналке.
—Случилось что? – склонилась надо мной мама.
— Да кошмар ему приснился, - зевая, сказал отец, - ложись спать.
Я молчал, стараясь дышать ровно…
Родители уходили на работу в половине восьмого. Мне к первому уроку нужно было к половине девятого. Я притворялся спящим, пока за ними не захлопнулась дверь. И тогда я стал в деталях вспоминать сон. И снова
ощутил окаменение между ног.
Теперь я сделал все осознано. Медленно и с наслаждением. Представляя Любу из сна не только в ванной, но и рядом с
собой, в своей кровати. Хотя, если честно, не совсем отчетливо представляя, что бы я… нет — мы бы оба, с ней делали, будь она рядом...
Когда вынырнул из наслаждения, с ужасом понял, что до первого урока всего 15 минут. Я быстро собрался, хорошо, что портфель набил еще со вечера и побежал в школу. Она была рядом, сразу через переулок. В класс влетел за минуту до звонка. Плюхнулся за парту, достал тетрадку и учебник.
— Чего, а здороваться не надо? — спросила Любка
— Привет, — буркнул я, старательно избегая ее взгляда.
— Чего ты такой?
— Какой?
— Бука…
— Не выспался… — ну не рассказывать же ей все, что со мной
было? Об этом вообще никому нельзя рассказывать. Даже самым близким друзьям. Почему-то я это сразу сообразил, хотя мне это никто не объяснял и не советовал.
— Не выспался он, — вздернула носик Любка, явно обидевшись— подумаешь, какой…
Положение спас звонок на урок и вошедшая Антонина Ивановна.
Хотя прошло много лет, я отчетливо помню тот день. Уроки проходили для меня, как в тумане. Весь день я украдкой ощупывал глазами свою соседку по парте. Словно впервые видел ее бугорки под школьным фартуком, завитушку волос у ушка, нежный изгиб шеи… И, конечно, ноги, начало которых скрывала ужасная тогда коричневая форма для девочек — школьное платье. Люба иногда перехватывала мои взгляды, непонимающе фыркала и отворачивалась… Хорошо, что в тот день меня не вызывали к доске. Иначе бы нахватал двоек….
С того-то дня и началась моя тайная руко-половая жизнь. Тайная, потому что я, повторюсь, понимал : об этом рассказывать нельзя никому.
А вместе с этим прошел и шок от Знания, которое я получил в том затхлом подъезде…
Одно, что меня обескураживало. Если я теперь и понимал Галку, получая такое же восхитительное наслаждение, то меня мучило то, что в
конце блаженства я не выстреливал тех белых струй, как он. Что-то не так со мной? Этому вопросу я не находил ответа. А спрашивать я, конечно, никого не хотел.
Ответ нашелся сам. Тем летом, когда я закончил шестой класс и перешел в седьмой….
Я отвлекся
Но я отвлёкся.
Итак. Самотечный переулок пустел. Девать меня, с точки зрения родителей на лето было некуда.
Выход из безвыходного положения в итоге нашел я.
А получилось так, что уже ближе к каникулам мы разговорились, где кто будет отдыхать. Серега (у нас тогда был своеобразный сленг: Серега – Сережечкин, Андрей – Андрюшечкин, я — Саша – Сашечкин), так вот, Сережечкин уезжал на все лето в Сибирь к тетке. Андрюшечкин под присмотр матушки на 55 километр по Ярославской дороге вместе с детским садом (его мать работала директором детсада).
— А я, наверное, в Москве все лето буду, - сказал я.
— Чего так? — удивился Андрюшка
Я ему рассказал все, что вы уже прочитали.
На следующий день, к моему огромному изумлению, к нам пришла Андрюшкина мама. Не то, чтобы она не знала моих родителей — при встрече здоровались. Но вот так, специально зайти – это было впервые.
Они сели пить чай, а я пошел на улицу, думая, чего такое случилось и не получу ли «на орехи» от бати сам не зная за что… Хотя никаких таких серьезных грехов, как не вспоминал, за собой припомнить не смог…
— Сашечкин! — услышал я Андрюшкин голос.
— Здорово, — подошел я к нему
— Ты чего такой смурной?
— Да я это… Твоя мать у нас.. Чего она?
— А я знаю,— улыбнулся Андрюшка, — это я попросил…
— Чего попросил? — остолбенел я
— Ну чего, чего… Чтобы ты со мной поехал. С детским садом…
Конечно, мои родители согласились.
…Сейчас, вспоминая то время, я могу сказать однозначно — это была сказка. Особенно это понимаю сейчас, спустя долгие годы.
Дача. Сказка для взрослых, в мыслях возвращающихся в детство.
Два гектара девственного леса, огороженные по периметру трехметровым глухим забором с основательными единственными воротами и совсем неприметной калиткой.
Самый жаркий день здесь приносил прохладу. Солнце тонуло в лохматых лапах вековых елей. Рука человека вмешалась только чтобы
создать одноэтажный жилой полу барак, хозблок и некую хибару под санчасть. Деревьев было вырублено от силы с десяток…
…Спустя годы, через знакомых, я узнал, что эта сказка стала сказкой с плохим концом для Андрюшкиной мамы. Она выкупила эту дачу, а для этого мудрила с несуществующими детьми: что –то приписывала по бухгалтерии… Не разбираюсь я в этом. Но в итоге уехала на шесть лет значительно дальше, чем эта выездная дача, от Москвы. Но я это не в укор. Сейчас-то вот на особняки в Подмосковье взглянешь: работай Суды и Прокуратура в полном соответствии с законами — Колыма и Магадан в рабочей силе лет десять, а то и двадцать недостатка испытывать не будут…
Нам с Андрюшкой в полное пользование был предоставлен летний домик сразу за забором «дачи» (уж не знаю, относился он к этой территории или нет?) Маленький предбанник, комната метров десять, две кровати, две тумбочки, шкаф… А чего нам еще мальчишкам тогда нужно было?
Мы приехали на электричке ближе к вечеру. Туда-сюда, пока детсадовский грузовик привез вместе с остальным и наше барахло (в том числе и самое ценное – велосипеды. Не какая-нибудь там ерунда, а внедорожники(!): «Украина». Как сейчас помню, у Андрюшки был черного цвета, у меня — зеленого).
Пока распаковались, пока растолкали вещи по ящикам, стемнело….
— Ну что, мужички, — что мне всегда нравилось в Андрюшкиной маме — ее всегда со смешинкой глаза и смешинка в голосе. Наверное, добрыми бывают только такие люди. — Так что, мужички, оголодали? Тогда бегите скорее к Анне Семеновне, у нее наверняка что-то осталось.
Анна Семеновна — повариха всего нашего тогдашнего детско-взрослого загона. Сейчас, спустя годы, до сих пор не могу понять, как она умудрялась накормить четыре десятка детей плюс десяток взрослых одна. Завтраком, обедом, ужином. Да еще и полдником (а вот намажьте больше полусотни кусков хлеба повидлом, предварительно этот хлеб разрезав на ломти) И всегда (всегда!) ее посуда блестела девственной магазинной предпродажной чистотой… Когда она успевала все? Ведь помощников у нее не было….
Через маленькую калитку мы вышли на территорию «детсада» и пошли на кухню. Не знаю как Андрюшка, а у меня в животе кишка кишку догоняла. Мысленно я уже не только съел всё, чтобы не положили бы мне
в тарелку — я ее уже всю подтер корочкой хлеба… Мягкой хрустящей корочкой хлеба, которая вместе с подливой просто тает во рту…
Андрюшка так двинул мне локтем под ребра, что у меня перехватило дыхание.
— Ты что, сдурел? — схватился я за ушибленное и тут же забыл про боль.
Кухня — это звучало гордо. В действительности, называть так наспех сколоченное из досок сооружение с печкой внутри, язык бы не повернулся бы.
— А вот и мальчики, — расплылась при нашем появлении дородная хозяйка этого хозяйства Анна Семеновна. — Кушать будете, или так, перекусите слегка?
Андрюшка мотнул головой — понимай, как хочешь: ни да, ни нет. Я тоже буркнул что-то невразумительное. В итоге перед нами, на вкопанном перед кухней столе появились через минуту два стакана чая и бутерброды с вареной сгущенкой…
А причиной нашего внезапного отупения — два уже сидящих едока за столом. Два очаровательных едока. Одна постарше, черненькая с длинными, чуть ли не до пояса волосами. И смотрит на нас, словно шилом насквозь тыкает. Другая, глаз не поднимает, уперлась в свой стакан чая. И почему-то вся красная стала вдруг, как рак…Помоложе.
Мы сели на скамейку. Андрюшке спасибо. Инициативу взял в свои руки.
— А чего, девчонки, давайте знакомиться. Все равно нам все лето вместе быть… Я — Андрюшка. Это — Сашка.
Эффект от предложения оказался совершенно непредсказуемым. Прыснула смехом та, что не поднимала глаз, потом фыркнула та, что постарше.
Мы переглянулись с Андрюшкой непонимающе: обидеться и уйти?. Но смешинки уже заползали в горло. Сначала я растянул губы на всю возможную для меня ширину улыбки. Тут и Андрюшка хохотнул. И скоро все четверо мы закатывались так, словно нас кто щекотал под мышками. Даже Анна Семеновна вышла со своего поста, с кухни, хотела что-то сказать укоризненно… Потом махнула рукой, и снова скрылась за дверью кухни…
Понемногу мы успокоились изредка пофыркивая (и чего такое на нас нашло, а?) Но это сбросило изначальный напряг. Мы сидели друг напротив друга, улыбаясь. С ощущением, словно давно уже знакомы друг
.
с другом. Смех, пришедший неоткуда и неизвестно почему, снял какую-то невидимую преграду между нами…
— Лена, — сказала Ленка, широко улыбаясь.
— А я Ира, — чуть смущенно назвала себя ее подруга. — У меня мама здесь методист. Ну, праздники организует, хором детей учит петь…
— Ирка на баяне играет, умеет, — встряла Ленка…
— А я …, — начал было Андрюшка
— А мы знаем, — перебила Ленка. — Твоя мать — директор детсада
— Угу… А это — Сашка, — мотнул он головой в мою сторону…
БУДНИ
Лето…
Этому времени года было абсолютно наплевать.
Наплевать на осложнившиеся тогда международные отношения. На брызгание слюной на международном уровне. На разделяющиеся боеголовки, что Штаты нацелили на нас, а мы, естественно, на них..
Лето не отвлекалось на такие мелочи. Оно работало по издревле сложившейся схеме. То есть, щедро, не скупясь, плескалось солнцем в запруде рядом с нашей выездной дачей. Изредка погромыхивало грозой. И, если не лентяй, одаривало немеренно земляникой, черникой, грибами и другими своими дарами…
А мы (вот ведь дураки) воспринимали все это как должное, абсолютно не испытывая чувства благодарности за эти щедрые дары.
Хотя я может быть слишком строг к самому себе и своим одногодкам: в том возрасте все, что окружает тебя — воспринимается как само собой разумеющееся. Не загружены подростковые головы мыслями о прекрасном — не до этого. Другие мысли в голове…Солнце, тепло, можно искупаться — так это лето. А когда снег и холодно — это зима. Чего заморачиваться?
Мы и не заморачивались. По полной пользовали все то, что щедро отмерила нам природа.
Плюс, дополняя.
Рядом с кухней родители детсадовских детей, перед заездом, вырыли яму два на пять метров и глубиной в три метра. Залили водой по края — что-то такое для пожарной безопасности. Мы с Андрюшкой сразу взяли его под прицел. Карасики, которых ловили в запруде, уж очень мелковаты были: ни на
уху, ни на жарку. И вот мы решили, все что наловили выпускать в этот пруд — к концу лета подрастут, мол….
Пятидесяти метровый одноэтажный барак, где жили детсадовские дети, мы тоже не оставили без внимания. Не сам барак — его чердак (почему же в этом возрасте так хочется оборудовать штаб?) Лестница была, правда коротковата, не дотягивала до чердачного окна. Но мы нашли выход: привязали канат. С последней ступеньки лестницы, чуть подтянувшись на этом канате, оказываешься на чердаке… Тьфу, в штабе
По первому разу страшновато, правда. Но раз десять туда-сюда, и уже себя чувствуешь Тарзаном…
А еще внеплановым развлечением была кинопередвижка
КИНОЗВЕЗДА
Вряд ли, кто сейчас и вспомнит такое слово. А тогда это было наше ВСЁ. В глуши, что за 55 км от Москвы. Раз в неделю приезжал разбитый до не могу «Москвич» «каблучек» (сейчас ни один уважающий себя автомобилист не только бы ключ зажигания в нем не повернул бы, он просто бы за руль не сел) и мы, отдав по 15 копеек с головы, наслаждались индийскими непредсказуемостями или закатывались со смеха от ужимок Луи де Фенеса…
Надо сказать, что среди нас был серьезный кинокритик — Ленка. Она спала и видела себя киноактрисой. И знала об их богемной жизни все.. Во всяком случае, мы верили всему, что она говорила.
А Ленка в словах себя не ограничивала. Изредка даже «матерок» проскальзывал (на что мы с Андрюшкой даже несколько недоумевающе переглядывались).
Знала она о Богеме действительно многое (или много фантазировала?) Причем, фантазии – если это действительно были таковыми, в основном сворачивались к койке: кто из знаменитостях с кем переспал….
Странные эти были наши тогда взаимоотношения.
Девчонок мы не воспринимали как девчонок — они были для нас с Андрюшкой, как бы правильнее – бесполыми существами До одного определенного случая. Во всяком случае, для меня.
НА ПЛЯЖЕ
… Андрюшка продолжал плескаться с девчонками, а мне все это уже
надоело. Я вылез на берег и разлегся на Иркином полотенце, подставив свою задницу солнцу. А оно припекало. Я растекался как пластилин под горячими лучами, морило в сон.
— Саш, ты мое полотенце не видел? — вплелся в полусон в полуявь
Иркин голос. Я промычал в ответ что-то нечленораздельное.
— Разлегся он, — снова раздался ее, уже недовольный, голос над головой.
А потом на мое разгоряченное, обласканное солнцем тело посыпался холодный дождь. Ирка, устроившись прямо над спиной, трясла мокрыми после купаниями волосами. И хихикая, при этом очень уж зловредно. Больше всего меня взбесило именно это хихиканье. Мало того, что ощущение еще то, так она и издевается! Какой уж там сон. Я резко перевернулся с живота на спину, чтобы выразиться в ее адрес « по маме». Но тут…. Все слова, которые хотел сказать Ирке, застряли в моем горле
Она стояла передо мной. Солнце било ей прямо в лицо. И не только Повторюсь, это был конец шестидесятых годов. Тогда даже не все взрослые женщины могли позволить себе более менее нормальные купальники. Легкая промышленность выдавала эти женские причиндалы
очень тяжело. На фоне общего дефицита это было дефицитом вдвойне для взрослых. Что уж говорить о подростках.
Ирка в этом смысле не составляла исключение: ее лифчик и трусики были из какой-то очень обычной и очень прозрачной ткани, которая, намокнув, превратилась в «ткань-невидимку». Фактически Ирка стояла передо мной без всего. И я дурел, от того, что впервые увидел девичье тело во всей ее откровенности..
Два холмика, всегда скрытые блузками, футболками, свитерами, предстали во всей их красе. И несколько эти самые холмики при этом, я бы сказал, нахально, чуть подрагивали, разведенные в стороны. Да,… все это, было совсем не так, что рисовалось в моих эротических фантазиях, когда я общался рукой со своим шалуном. Это было прекрасней !
Оказывается грудь у девчонки это не просто два бугорка под одеждой. Это что-то волшебнее, созданное именно для нас, мальчишек. Даже на расстоянии, я как бы осязал эту нежную бархатистую упругость полушарий, которые заканчивались твердыми коричневатыми пуговками в центре небольшой розовой окружности. Ирка была развита не по годам (это сейчас я так понимаю). И ее налившиеся девичьи груди просто сводили меня с ума…
И совсем уж съехал с катушек, когда скользнул взглядом ниже, туда, где находится у девчонок самое главное. Треугольник. Я бы сказал, междуножный «бермудский треугольник», в котором без следа за века затерялись столько мужских судеб…
ТАМ, ткань намокнувших, и потому прозрачных трусиков, не просто, открыла моему жадному взору, но подчеркнула две аппетитные
апельсиновые дольки, между которых цвел розовый бутон. И все это в окружении легкого темного пушка на лобке. Трусики чуть впились в щель, увиденную мной впервые, между двумя пухлыми губками Иркиной писи, как бы подчеркивая ту тайну, которая для меня еще не была разгадана…
Рассказываю долго. В действительности, прошло меньше минуты. А я тогда почувствовал, как все лицо покрывается краской стыда: ведь Ирка наверняка уже ненавидит меня из-за того, что я не просто так откровенно разглядываю — пожираю взглядом ее самые сокровенные места!
Через силу поднял глаза и остолбенел.
Ирка смотрела на меня. Ну не совсем на меня. Ее взгляд был прикован к тому, что творилось у меня между ног. А там мой игрун жил своей жизнью. Он давно, со своей точки зрения. оценил Иркины прелести и так вздыбил трикотаж отечественной промышленности, трусы то есть, что чуть ли не рвал хлопковые нити, пытаясь вырваться на волю. Иркин взгляд был буквально прикован к нему.
И ее молчание, было сравни разве что с Дьюком Ришелье на Потемкинской лестницей в Одессе. И это молчание было красноречивее любого слова. Я
и представить себе не мог, что это может кого-то так и настолько заинтересовать… А тем более девчонку.
И тут случилось ЭТО.
Нет, не подумайте, что я вскочил, схватил ее и потащил в кусты (хотя, наверное, так и нужно было сделать, будь мы оба старше и имея в этом деле сексуальный опыт). Но ничего такого каждый из нас в своей жизни еще не испытывал. Мы только начинали прикасаться к тому, что называется сексом. Причем, в отличие от сегодняшних дней, тогда практика превалировала над теорией. А в практике мы были не сильны.
«ЭТО» — мы встретились взглядами. Словно шаровая молния пролетела между нами. Секунда, не больше. Но за эту секунду я понял — она хочет меня. И понимает, что я хочу ее. Что мы ХОТИМ друг друга.
Мы не сказали ни слова. Все сказано без слов. Взглядом.
Первой опомнилась от этого сексуального наваждения Ирка. Переменившись в лице, она ни слова не говоря, развернулась и пошла от меня прочь.
Я не сделал ничего, чтобы ее остановить.
— Вы чего, с Иркой поругались? — Андрюшка с Ленкой
выскочили, хохоча на берег и, оценив со своей точки зрения обстановку, попытались уточнить ее у меня. Я буркнул что-то неопределенное и перевернулся на живот. С одной стороны, чтобы не говорить им ничего, а с
другой — чтобы они не видели моего вздернутого драчуна. Будете смеяться, но после того, как его видела Ирка, мне не хотелось,
чтобы его видел кто-то другой. Этакая верность к Ирке, что ли тогда во
мне заговорила. Это могла видеть только она и никто другой. Так я тогда думал…
.
Автор: Sacha58 < Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра. >
4382