Открой, хозяйка, бывшему солдату.
СашБаш
Тоха мухой взлетел по лестнице на третий этаж с огромным баулом наперевес — лифт не работал, да и фиг-то. Сзади пыхтел Юрок с двумя спортивными сумками. Тоха был в отличном настроении — наверное, впервые за последний месяц, с тех пор, как ушла Оля, его милая, нежная Оленька... Собственно, это ради нее он поперся покорять Нерезиновую. Перебивался случайными халтурами и снимал у черта на рогах квартиру на четверых с такими же работягами-искателями приключений. Через несколько месяцев ему устроился в фирму по установке окон. Стало полегче, и наступил момент, когда он смог снять отдельное жилье, и, вызвать к себе Олю. Первый месяц они были абсолютно счастливы. Ходили, взявшись за руки, по городу, и Тоха с деловым видом показывал ей столицу. Ночи были яркими и бурными. Никогда раньше Оленька не отдавалась так сладко, так признательно, так откровенно. Тоха, наконец, чувствовал себя царем и хозяином положения. Он мечтал запереть Оленьку в четырех стенах и, приходя с работы, ебать и ебать, долго и нежно, чтоб стонала и вздрагивала, и была послушной до слез. Выводить гулять по вечерам на улицу, словно экзотическую комнатную собачку. По-хозяйски гладить по волосам при людях и в любой момент иметь возможность безотказно властно поцеловать в губы посреди толпы.
Однако, Тохиных заработков катастрофически не хватало на все-про всё, и через месяц Оленьке пришлось выйти на работу. Сначала она крутилась в вонючем баре подавальщицей, и они стали видеться все реже, больше-то по вечерам. Зато, Оленька стала более лучше одеваться и быстро обросла новыми нужными знакомствами. С ее яркой внешностью и веселым характером это не составляло труда. Они стали отдаляться, и Тоха мучительно понимал, что ее теряет. Всё чаще звонили какие-то мужские голоса, и Оленька запиралась с телефоном в ванной. Вдруг в какой-то момент оказалось, что она работает менеджером в автосалоне: «Помогли устроиться». Стала ухоженнее, холоднее и независимее. Быстро переняла какой-то небрежный московский стиль и стала чужой, совсем чужой... Ему же никто не был нужен кроме нее, он ревновал, стал мрачным и злым, и однажды, когда она впервые вернулась под утро, устроил безобразную сцену с летающими по квартире вещами. Вечером, вернувшись с работы, он застал пустые шкафы, следы торопливых сборов и записку: «не ищи меня». Телефон был недоступен, домой звонить он боялся — скажут: ты завез, ты и ищи...
Он чуть не забухал и с трудом держался на работе. В этот момент и прибился Юрик, мелкий, худосочный пацанчик — его новый напарник, хоть как-то скрашивая его одиночество.
... Калерия Борисовна, улыбаясь, открыла дверь:
— Проходите, молодые люди! — повернулась и зацокала в брючном костюмчике точёными каблучками по безупречному ламинату. Крутые бедра плавно раскачиваются при ходьбе в такт походке, спина прямая, как струна — многолетняя хореографическая выучка. В правой руке с легким маникюром приятно дымится «Cаptаin Blаck» на отлёте, сзади семенит лохматая болонка, сердито оглядываясь и потявкивая. Тоха и Юрок проводили ее задумчивыми взглядами и поперли поклажу в свою комнату.
— Нормальная комната, — сказал Юрок, — просторная, светлая, вся мебель, два спальных места и цена удивительная. Не прогадали мы с тобой, Тоха! И хозяйка... такая...
Им и вправду повезло. Когда ушла Оля, Тоха впал в депрессию. К тому ж на работе начались сезонные проблемы с заказами, денег стало катастрофически не хватать, и в первое время они кооперировались по жилью с Юрком, которому не жилось дома. Но Юрок появлялся эпизодически и добавлял несущественно. Да и Тоху стали тяготить стены, в которых они так недолго были счастливы вместе с Олей.
В тот день они работали у Калерии, как-то легко и неспешно работали. Всё здесь было приятно — высокие лепные потолки, продуманный интерьер, волнующий аромат хозяйкиных сигарет, её завораживающая стать ухоженной, знающей себе цену женщины. Атмосфера интеллигентной утонченности и московской небрежной уверенности в будущем. Хозяйка в элегантном халате в пол, красивых домашних туфлях, уложенная и подкрашенная, время от времени развлекала их непринужденным разговором. Слово за слово выяснилось, что живет она одна, овдовев n лет назад, подрабатывает страховым агентом да сдает свободную комнату. Вот, сейчас, как раз, в поиске очередных квартирантов. Тоха аж поперхнулся — это была мечта, а не комната. И тут же признался, что ищет жилье. Калерия смерила его задумчивым взглядом и ответила, неспешно затянувшись: «Возможно, вы мне подойдете, Антон! Я всегда сдавала комнату только молодым людям. С мужчинами проще иметь дело, а с молодыми еще и забавнее. Я беру недорого, но мне периодически требуется небольшая помощь по хозяйству, да иногда погулять с Ричи».
Цена и вправду смешная — район Воробьевых гор, старый университетский дом...
«Только я не один, у меня Юрок будет ночевать иногда», — сообщил он, все еще не веря в чудо. — «Да ради Бога, Антон! — лунным эхом откликнулась Калерия Борисовна. — Это не проблема. Пусть живет. Там есть два спальных места». — «Кстати, — добавила она, — по вопросу дамских визитов, — я не ханжа, и ради Бога, но желательно меня предупреждать заранее во избежание неловких ситуаций. У меня, кстати, тоже бывают гости».
И, вот, теперь они с Юрком полноправные обладатели уютной комнаты в «профессорском» доме в престижном районе за смешные деньги. Уррааа!!!
— Я пойду, Тоха, — сказал Юрок, чуть помявшись. — Сегодня у Ленки ночую, у нее мать на даче все выходные.
— Ага, давай! — чуть помрачнел Тоха, вытряхивая из баула своё постельное и натягивая наволочку на хозяйскую подушку. Постель была серого цвета, месяц нестиранной. Но ему все казалось, что наволочка все еще хранит запах Олиных волос. Когда за Юриком захлопнулась дверь, он упал лицом в подушку, пытаясь уловить отблеск аромата ее духов, восстановить перед внутренним взором ее облик — облако каштановых волос, яркие карие глаза, смеющиеся ямочки на щеках, нежную троечку груди, трепетную талию, влажные бедра... Он сгреб одеяло и вжался в него всем телом, словно это была Оля, вдруг почувствовав дикую, безвыходную эрекцию, сделал несколько резких, бестолковых движений и... разревелся, как пацан, всхлипывая в заношенную наволочку... Все поплыло перед глазами, и вдруг впервые за много дней стало отпускать, голова слегка закружилась, странные видения обволокли его, потянули в водоворот сменяющихся образов, дыхание чуть выровнялось, мышцы расслабились, он незаметно провалился в чуткий, нервный сон, лишь где-то на периферии сознания пульсировало: «Оля, Оля, Оля...»
В следующие недели он чувствовал себя настоящим москвичом — жителем центра. Забылись пустота и унижение бессмысленного существования. В жизни снова появился проблеск. Резко поперли заказы, и они с Юриком не разгибались. Плюс ко всему, хозяйка оказалась реально нескучной бабой. Тоха с уважительным удивлением сравнивал ее со своей матерью — скуластой, расплывшейся теткой, вечно увешанной пакетами из супермаркета. Калерия Борисовна была лет на семь старше матери, но выглядела всегда безупречно. Худощавые ноги контрастировали с пышными бедрами, а стройность осанки — с тяжелой грудью. Все это при невысоком росте и мелковатых чертах лица. Густо обведенные маленькие глазки золотисто-медового цвета смотрели умно и внимательно, рыжеватые волосы всегда уложены в небрежно-замысловатую прическу, а в наманикюренной ручке обыкновенно дымился шоколадный Cаptаin Blаck. За все время Тоха ни разу не встретил ее в коридоре или на кухне не накрашенной, непричесанной или в затрапезной одежде. Красивый длинный халат, домашние туфли с опушкой на небольшой платформе, тонкий запах пряного парфюма и абсолютно ясный взгляд в любое время суток. Квартира ей досталась от покойного мужа — в ее занимательно обставленной комнате висел его портрет — худощавое лицо с бородкой и добрые, грустные глаза.
— Сенечка перед смертью говорил: не оставайся одна, не мучай себя одиночеством. Через год после похорон я впервые взяла квартиранта.
Что и говорить — Калерия Борисовна не бывала одна — в квартире постоянно раздавались звонки от клиентов. Хозяйка с трубкой моталась по квартире, неизменно низким бархатистым голосом убеждая очередную Милочку или Танечку совершить выгодное и дальновидное вложение средств. К тому ж, в ее жизни был Виктор — плотный, лысоватый мужик за сорок. Он был явно моложе Калерии, но как-то удивительно ей подходил. Знакомясь, он по очереди крепко пожал им руки, при этом, словно терминатор, просканировав их цепким взглядом внимательных глаз. Обычно он поджидал ее на кухне, помешивая ложечкой ароматный кофе. Калерия выходила, обтянутая блестящим трикотажем, подчеркивавшим ее значительные рыхлеющие формы, помахивая крошечной сумочкой, благоухая неземными ароматами, цокая блестящими каблучками. Они спускались к машине — Калерия величественно погружалась в салон, и черный «порше» плавно выруливал со двора.
— Представь: этот лысый хрен нашу Калерию ебать повёз, — задумчиво однажды проговорил Юрка, глядя в окно. — Есть ли жизнь на пенсии, нет ли жизни на пенсии — науке неизвестно! Не, но представь, как он трет нашу старушку! — Юрка веселился и куражился. — А она пищит: ах, еще, еще! — А чего — не унимался Юрок, уворачиваясь от Тохиного незлого подзатыльника, — женщина в соку, подключайся, не тупи! Спишь и видишь, небось?
— Да ну тебя! — рассерженно фыркнул Тоха. — Мало тебе твоей пиздоленки? Что несешь? — Лысый, небось, ее употребляет с шампанским, при свечах, на рояле, под музыку Вивальди. — Отшутился он, стараясь отогнать от себя видение, всплывшее перед внутренним взором — видение стонущей, расхристанной дамы с ароматной текущей пиздой. Вздрогнул и помрачнел. Отчего-то всюду жизнь — даже у плюгавенького Юрика есть его вертлявая, страшненькая мочалка Ленка, даже полувековой выдержки хозяйка увлечена личной жизнью. И лишь ему, дураку, однолюбу, в 24 года выпало томиться от тоски по несбыточному в четырех стенах, в которые он запер сам себя. Блин. В клуб, что ли, сходить с получки...
... В клубе было не протолкнуться. Музыка зажигательно лупила по башке, висел дымный смог. Юрок со своей вертлявой Ленкой отжигали на танцполе. Лохматая швабра Ленка была в ударе, изгибалась и дразнилась, и с первого взгляда было ясно, что Юрика ждет сегодня зажигательный секс. Тоха принял пару коктейлей и теперь проталкивался к танцполу. Краем глаза он заметил компанию у барной стойки. Центром ее была худощавая белесая девица с холодными глазами и странной прической, напоминавшей корону. Она возвышалась, словно Снежная Королева, в толпе тусовщиков, на барном стуле, и подсветка светомузыки создавала ореол вокруг ее головы. В ней не было ровным счетом ничего примечательного за исключением пронзительного взгляда да удивительной стати амазонки. Рядом увивался смазливый пацанчик семитского типа. Армянин или еврейчик, — подумал Тоха, не отрывая глаз от Снежной Королевы, притянутый ее странным холодным магнетизмом. И тут кто-то впилился ему в живот. Невысокая, фигуристая, слегка поддатая, молодая деваха с пирсингом в носу и СИСЬКАМИ.
Их взгляды пересеклись. Несколько мгновений она рассматривала его в упор снизу вверх. Потом задумчиво протянула: «Ты откуда?» — «Хороший вопрос! — Усмехнулся Антон. — А ты откуда?» — «Я местная, — уверенно сообщила девица, — меня здесь все знают. И я всех знаю. А тебя так вижу в первый раз! Мда... Ну, пойдем на танцпол. Я Алёна, если что».
— Антон, — представился Тоха. — Очень приятно.
— И мне вроде того, — прищурилась Алена, небрежно виляя бедрами.
Антон нисколько не удивился ее вниманию к себе. Он всегда девчонкам нравился, просто, ему никто был не нужен кроме Оли. А сегодня он вытащил из шкафа свои лучшие джинсы, обтянул подкачанный торс прикольной майкой, даже успел сделать в парикмахерской популярную среди его бывших друзей по району причесочку: очень короткая стрижка с кокетливой редкой челочкой. И теперь он томно прижимал девицу к себе за талию, изображая медляк. Алёна с трудом доставала ему до плеча, и ее упругая грудь упиралась ему куда-то в солнечное сплетение. Она была вполне в его вкусе и чем-то напоминала Олю. Те же темные, живые глаза-вишни, каштановые волосы до плеч. Только его Оленька была выше и стройнее, а у невысокой Алены полная грудь нависала над расплывающейся талией. Она была поддата, чуть развязна, одета в обтягивающее все ее складки и выпуклости безвкусное платье с глубоким вырезом и когда нетрезво прижималась к нему в танце, Тохе с трудом удавалось направлять разговор в нужное русло. Все внимание отвлекали нагло торчащие вперед смачные сиськи. Как ни старался он смотреть ей в глаза отработанным тягучим взглядом опытного ловеласа, взгляд упорно соскальзывал ниже, в откровенный вырез. Вот бы сегодня поиметь эту упругую прохладу на своей кушетке! Размечтавшийся член попер вверх, сдав его с потрохами и упершись куда-то в Аленин живот.
— Так, значит, ты местная? — выдал он, стараясь отвлечь внимание от не вовремя заявившейся эрекции.
— Ага. А ты — точно приезжий! — Алёна полускептически сканировала его загадочным взглядом, однако, не без любопытства. Похоже, она вполне ощущала его неловкий стояк, и ее это забавляло.
— Как угадала? — подыграл Антон.
— Да, вот, причесочка твоя подгуляла, — ухмыльнулась Алёна, подняв глаза и внезапно по-хозяйски взъерошив ладонью его тщательно уложенную челочку. — Здесь такое не носят. От слова совсем. Антоха вздрогнул: как давно не касалась его теплая женская рука! К тому же, от этого жеста грудь Алёны приподнялась и вырез оказался перед самым его лицом, словно говоря: «На, понюхай!» От нее шибало сладкими духами с тонкой примесью неизъяснимого аромата женского тела.
Кое-как переведя дух и с трудом соображая, Тоха нежно пропел, пожирая ее взглядом:
— Всё-то ты знаешь, Аленушка! Угадала: приезжий я. Работаю. Квартиру снимаю. Кстати, в профессорском доме, на Ленинском. Хозяйка — бывшая прима Большого Театра. Пока сдает только комнату, но ее вечно дома нет, так что все профессорские хоромы мои.
Он сам не помнил, что нёс, но галантно торчащий член наполнял его речь вдохновением и мудростью.
— Не хочешь посмотреть, как я живу?
Сиськи, о, эти сиськи! Сегодня он будет трахать ее по-всякому на своей кушетке — подсказывало ему чутьё. Он дымился безрассудной страстью. Только бы добиться своего, только не спугнуть. Краем глаза он заметил, что Снежная Королева со своим прихвостнем пристально смотрят на них, перешептываясь, с нескрываемой иронией во взорах. Алена ответила им долгим, тяжелым взглядом и отвернулась.
— Знаешь их? — спросил Антон заинтересованно.
— Да это моя компашка, — спокойно ответила Алена. — Главная там Дрю, прикинь — Адрианой зовут. А я ее ближайшая подруга. У нее папа — хозяин табачной фабрики, и денег куры не клюют. С ней Дэнчик, у него родители тоже какие-то крутые, они с детства дружат. Дэну недавно родаки квартиру подарили двести метров, на скутере можно гонять. Мы там тусуемся, а еще они с Дрю из клубных тусовок не вылезают, таскают за собой кучу народа, Дэн за всех всегда платит.
— Так они с Дрю вместе? — с любопытством спросил Антон, кося глазом в сторону колоритной ехидной парочки.
— Да как тебе сказать? — пожала плечами Алёна. Когда никого поинтереснее нет, то вместе, а иногда и по отдельности. Когда друг с другом. Когда меня трахают. Когда Дэн дерет, а когда и Дрю в постель кладет со скуки. А иногда под кого-нибудь подкладывают ради прикола.
Она сказала это так просто и буднично, что Антоха чуть не поперхнулся и застыл столбиком. Он вытаращился на свою новую знакомую, захлопав глазами. Нет, он, конечно, не мальчик, и в курсе про всякое, но впервые в жизни видел рядом с собой существо, откровенно дышавшее развратом как воздухом.
— И как тебе такая жизнь? — осторожно спросил он. — Нравится?
— А чего может не нравиться! — безразлично пожала плечами Алена, и сиськи ее легкомысленно колыхнулись. — Кормят, поят, по клубам возят, время от времени трахают. Что не жить-то! Я ж не такая крутая, как они. Меня Дрю просто в клубе подобрала. В этом как раз. Я у нее теперь вроде собачки. — Откровения потекли рекой, и Тоха не успевал их пропускать через себя.
— А осенью у Дэна день рождения был. Так Дрю меня ему подарила на сутки в неограниченное пользование. Раздела догола, перевязала бантиком и подарила. Так по лестнице из машины и вела в одних чулках и туфлях. И они меня всей тусовкой драли целые сутки.
— Да ну! — задохнулся Антон. — Расскажи!
— Думаешь, я помню! — сморщила носик Алёна. — Ну, сначала долго мучили, потом трахали до потери сознания, потом в ванной откачали, зато, напоили и чего-то курнуть дали, потом снова трахали, только я уже ничего не помню. Очухалась через сутки, вся в сперме и синяках, когда меня Дрю к себе домой везла на такси. Она таксисту заплатила, чтоб помог меня до квартиры дотащить. А когда привезла, то заставила еще и ей между ног вылизывать. — Она произнесла всё это спокойно глядя ему в глаза и даже немного грустно, словно пытаясь сказать, что жизнь — она такая жизнь...
Тоху накрыли странные ощущения — смесь острого желания и труднопереносимого презрения с невольным смущенным трепетом перед крутым сексуальным опытом новой знакомой.
Он представил Алену стонущую, растраханную, изнемогающую от страсти, и рот наполнился вязкой слюной.
— Тебя наверное трудно удивить чем-либо? — осторожно спросил он, сильнее прижимаясь к ней в танце, наглея и робея одновременно.
— Да как тебе сказать... — пожала плечами Алена, чуть вздрагивая. — Я целый год была их любовницей и сучкой. А в последнее время они меня держат на диете. Игнорируют. Забава у них новая. Я и решила: встречу сегодня нормального парня, с ним уеду. Так что, давай, Тоха, показывай свои хоромы! — Она выпрямилась, пьяно пошатнувшись, кинув блестящий вишневый взгляд в сторону Дрю и Дэна. Еще не до конца веря в своё сегодняшнее приключение, Антон крепко взял ее за руку и ненавязчиво потянул к выходу, лавируя между танцующими, краем глаза успев заметить, как Дэн, глядя в их сторону, шепчет на ухо Дрю явно какие-то скабрезности. Та, разглядывая их, вдруг ухмыльнулась противным собачьим оскалом, вмиг превратившись из Снежной Королевы в горгулью...
... Он плохо помнил в смутном мареве желания, как взяли полторашку пива и такси. Свет в салоне отсутствовал, и в полумраке заднего сиденья лишь мелькали сполохи встречных фонарей. Тоха сразу приобнял свою спутницу за полноватую талию, рука сама поползла вниз, сгребая тянущийся подол платья, задирая его, проскользнула под колкую ткань кружевных трусиков, пальцы впились в упругую плоть горячей задницы, проскользнули ниже, пролезая между сиденьем и уже мокрой промежностью, втыкаясь в сочащуюся слизистую плоть. Алёна закрыла глаза, откинула голову и тяжело, со стоном, задышала — было видно, что она приучена быстро возбуждаться и получать от этого удовольствие.
— Ну, расскажи еще про день рождения, — продышал Антон в округлое пирсингованное ушко. — Ты отдавалась всем желающим и тебе это нравилось?
— Да... — тяжело дышала Алена. — Мне всегда это нравится. — В темноте блестела испариной страсти ее высокая грудь, и Антон немедленно сдавил её другой рукой, пытаясь сблизить и оттянуть пальцами соски под шероховатой тканью. — Сначала меня Дэн на колени на стол поставил, чтоб все заценили лучший подарок, и все желающие меня лапали и заставляли еще улыбаться, потом, когда затрясло от возбуждения, меня стали использовать парочки.
Рука в ее трусах полностью промокла. Алёна, застонав сквозь зубы, задвигала бедрами, насаживаясь крепче на его настырно исследующие ее промежность пальцы, потянувшись и прильнув к нему всем телом.
— Я, например, возбуждала девушку для секса. Она сидела на диване, задрав юбку, а я стояла на четвереньках и старательно ей лизала. Ее парень сидел рядом с ней, целуя ее в губы и лаская грудь, а она подрачивала ему. В какой-то момент он не вытерпел, оттолкнул меня, как собаку, завалил свою девушку на диван, и начал грубо трахать, она сразу кончила от перевозбуждения, а он трахал ее еще сильнее, и оба стонали.
Голова Алёны упала на его плечо, стонущий рот был так близко, что Антону не оставалось ничего как впиться в эти припухшие губы
жестким, поцелуем, пропихивая язык все дальше и глубже, играя с ее влажным, безвольным языком, возбуждаясь все сильнее. Он вытащил мокрую руку из ее трусов и залез глубоко в вырез платья, пощипывая уже обнаженные стоячие соски: «Ну, а потом?» Потом было уже не очень важно, потому что Алена была и сейчас явно готова на все, но его дико возбуждал этот секс-базар, и он видел, что и ее он возбуждает не меньше.
— Потом меня разложили на диване вместо матраса, и положили какую-то девчонку на меня спиной, и я должна была ласкать ее сосочки, а ее парень навалился всей тяжестью и жестко ее трахал. Было очень тяжело, я задыхалась, но была сильно возбуждена. Они трахались на мне, как бешеные, а их смазка стекала прямо на мой лобок.
Антона повело не на шутку. Дико захотелось отодрать это сучку прямо здесь. Вытащил из выреза полные, упругие груди, впился жестким поцелуем-укусом. Алену била мелкая дрожь, кажется, она уже с трудом соображала, но язык все еще работал.
— А потом... Дэн... на правах именинника оттрахал меня в рот... — Шептала она, теряя самоконтроль в Тохиных руках. — Давил мне членом... глубоко в горло, пока я не начинала... задыхаться, а потом... трахал так, что голова моя моталась, а в горле что-то булькало, то шлепал головкой... по моему языку, то пихал член мне за щеку, а Дрю все это время находилась рядом... возбуждая меня, жестко держала мою голову, и еще... они целовались. Потом он стал кончать мне на лицо, стараясь попасть в нос и глаза... сперма склеила волосы... стекала на грудь... аххх... и я втирала... ее... в соски... чтоб... доставить... ему... удо... — Всё, приплыли. Тоха в нетерпении резко надавил на ее затылок. Алена ткнулась лицом в его тугую ширинку и беспрекословно, быстро и умело расстегнув молнию на джинсах, оттянула резинку «боксеров». Измученный неразделенной страстью багровый член вырвался на волю, закачавшись перед ее маленьким пирсингованным носиком и влажными губами... Остатки самоконтроля заставили Антона покоситься в сторону пожилого водителя, следящего за дорогой. Промелькнула мысль дать тому денег и попросить немного покататься — Антон чувствовал, что при таком раскладе до дома не довезет... Но тут влажный Алёнин рот опустился на его раскаленную головку, проехавшись по ней нёбом и насадившись горлом. Антон ахнул от наслаждения, перед глазами завертелись блики встречных огней...
— Эй, молодёжь, приехали! — Антон не сразу вынырнул из волн горячей страсти. Зубы стучали, кровь бешено пульсировала во всем теле. Словно через стекло он видел, как Алёна смущенно заправляет роскошные сиськи в вырез лифчика, одергивая платье на заднице. Машинально заправил в трусы раскаленный член, поморщившись от неудобства, с трудом застегнул молнию, стараясь успокоиться и настраивая себя на мысль: через пять минут они будут в его комнате, где уже точно никто не прервет. Надо дотерпеть. Неудобно вылез из машины, прихватив мешающую полторашку, нашаривая по карманам деньги без сдачи. Алёна высунула одну ногу на асфальт, платье задралось, мокрая ляжка блестела в свете фонаря, как вдруг зазвенела-засветилась ее маленькая сумочка, едва не позабытая в темноте салона.
— Да! — Алёна стремительно схватила трубку. — Да, слушаю. Кудааа? — радостно-изумленно поползли вверх ее подщипанные брови. — Йесссс!!! Да-да, еду! — Она возбужденно выскочила из салона, хватая Тоху за руку. — Погодите уезжать! — Крикнула она водителю. — Антон! Дэн зовет ехать в загородный клуууб! Туда вход только для своих и по приглашениям, но он всех проведет! Там тааак крууто! Поехали!
Антоху словно холодной водой облили. Он стоял, обдуваемый ночной прохладой, засунув руки в карманы, отчужденный и злой.
— Дэн зовёт, говоришь? А кого зовет-то?
— Ну, как кого, — опешила Алёна. — Меня. Нас, то есть, ну, ты же со мной. Да ты не думай — Дэн нежадный и новых людей любит. Всё будет нормально, он и тебя возьмет. Мы на пяти машинах едем, места хватит.
В Тохе внезапно проснулся маленький, но гордый пацанчик с района. Да, вот, такой, в прошлогодней моды джинсах, с дурацкой чёлочкой, но пиздец какой самостоятельный.
— Значит, ты на хвосте у Дэна будешь висеть, а я — у тебя на хвосте? Зашибись! — Сквозь зубы прошипел он. — Так и скажи, что ко мне не хочешь, нехуй и голову морочить, красавица недоёбаная! Вали отсюда, пока я добрый! — Он перешёл на откровенный ор. Хмельные слёзы наворачивались на глаза. Как чувствовал, что всё это добром сегодня не кончится. Нафига он нужен, голимый провинциал, этой развращенной москвичке. Алёна испуганно глядела на него несколько секунд, потом скользнула в такси, хлопнула дверцей:
— Назад в клуб, пожалуйста!
Такси плавно развернулось посреди двора и, мигая габаритами, порулило на проспект.
Боль, злость и недотраханность сплелись в один взрывоопасный клубок.
— Ну и вали отсюда! — проорал он вдогонку, — сучка клубная! — Полторашка мелькнула в воздухе и, словно граната, полетела вслед удаляющейся машине, затем, треснувшись о фонарный столб, откатилась строго ему под ноги, мутно пенясь в темном пластике. Словно говоря: видишь, я одна остаюсь верна тебе в этот вечер. Это был знак напиться. Подняв с грязного асфальта помятую тару, Тоха, распираемый ненавистью, побрел к подъезду. Машинально бросил взгляд на тёмные окна — так и есть, хозяйка давно уже спит или вообще умотала к своему лысому. Тоскааа.
Лифт опять не работал. Добрел, открыл квартиру своим ключом, сбросил туфли в темной прихожей. Не включая свет, прошел на кухню, плюхнулся за стол, нашарил стакан, аккуратно отвинтил пробку — пиво еще шипело после встряски, мигом наполнив стакан бешеной пеной. На кухне было тепло, свежий ночной воздух втекал в приоткрытое окно и пахло хозяйкиными сигаретами. Он залпом осушил стакан, налил следующий, уронил голову на стол и всхлипнул.
— Не стоит так расстраиваться! — Антон вздрогнул и поднял голову. От шторы в углу отделилась хозяйкина тень. Вот откуда стойкий запах Блэка — она курила у открытого окна. И, наверное, всё видела. — Я видела всю вашу сцену. Простите, что вмешиваюсь, но ей-Богу, Антон, это не последний вариант в вашей жизни, поверьте мне! Всегда кажется, что все было в последний раз, и больше ничего хорошего уже не будет. Но жизнь значительно сложнее и мудрее. Всё будет. И намного лучше.
Силуэт Калерии темнел на фоне окна, желтые кошачьи глаза загадочно светились в отблеске уличных фонарей. Она задумчиво оперлась на подоконник, словно думая о своем.
— Карел... Клар... Клер... Каллерия Борисовна! — с пьяным сарказмом протянул Тоха. — Какой сюрприз! Кстати, как вас в детстве называли? Калей, что ли? — он лениво фыркнул собственной шуточке.
— Арсений называл меня Лерочкой, — задумчиво протянула Калерия Борисовна, обращаясь к ночному пейзажу за окном. — Но к вам это не должно иметь ни малейшего отношения.
Она повернулась к нему всем корпусом.
— Я всего лишь хотела сказать, что жизнь всегда прекрасна. А в вашем возрасте — особенно. У вас все впереди, Антон. Помните об этом.
Пьяный сарказм вновь скривил его губы гримасой жалости к себе.
— Да что вы знаете о моей жизни? У вас все было изначально: лучшая школа, лучшее хореографическое училище, приличные родители, муж-профессор, квартира в престижном районе, интересное общение! Что знаете вы о нас, вечно вынужденных добиваться внимания и любви, да и просто выживать? Вам приходилось считать каждую копейку? Спать на засаленных матрасах в одной комнате с гастарбайтерами? Неделями питаться бомж-пакетами? Ради того, чтобы выжить и заслужить внимание любимого человека? Кому мы нужны здесь, чужие, понаехавшие? И чем мы хуже вас, коренных, сытых и успешных, блять?
Его разрывала настоящая пьяная истерика. Язык развязался до предела, но разум при этом работал абсолютно четко. Его трясло крупной дрожью ненависти ко всему миру. Но больше всего на свете он сейчас ненавидел ее — прохладно-мудрую квартирную хозяйку, невольную свидетельницу его срыва и неудач.
— Кто я здесь? Кому я нужен? У вас есть все: квартира, работа, друзья, этот ваш Виктор, а у меня — никого — понимаете? — никого! — Он сейчас и в самом деле ощущал себя несчастнейшим существом на свете и свято верил в это.
— Виктор уехал работать в Амстердам на длительный срок две недели назад. — Сухо изрекла Калерия, отворачиваясь к окну.
Тоха на мгновение опешил, выпав из роли. В какой-то момент он испытал нечто вроде удивления и сочувствия. Но тут же горячая волна злого сарказма накрыла его с головой:
— Ну, и что же вас с собой не позвал?
— Да, конечно же, позвал! — Нервно повысила голос Калерия. — Обещал, что не будем ни бедствовать, ни скучать. Но... — Она замолкла, стуча пальцами по подоконнику. — Ах, да зачем я перед вами оправдываюсь, — вдруг потеряла она самообладание. — Вам в вашем прекрасном возрасте еще не понять, что такое сорваться с веками насиженного места, из родового гнезда! Поймите: здесь прошло мое детство, юность, все самое лучшее. Здесь все мои родные, друзья и подруги детства, все мои могилы... — Голос ее сорвался и задрожал. — Ради чего я уеду на старости лет в чужую страну? Он сказал: на три года, а дальше — как пойдет. Представляете, что такое в моем возрасте три года адаптации? Ведь, я буду там чужой, совсем чужой!
— Представляю, — обронил Тоха, одними губами повторяя:
— Чужой, совсем чужой...
Он вспомнил о своём. Уткнулся лицом в кулаки, опершись на локти. Думать не хотелось. Жить тоже не очень хотелось.
— Бедный мальчик! — Прохладная, сухощавая ручка опустилась на его стриженый затылок. Голос Калерии был грустен и совсем чуть-чуть, еле заметно, ироничен. В первую минуту это движение усилило его жалость к себе, но в следующее мгновение хозяйка чуть подалась вперед, над его макушкой колыхнулись тяжелые груди, а к спине ненароком прижался теплый, мягкий живот. Пахнуло тонкими пряными духами, шоколадным дымом... Женским теплом. Женщиной. Настоящей, живой, трепетной, тяжело вздыхающей за его спиной, положившей ласковую руку на его голову... Тоху словно током передернуло. Он понял, что все это время находился в перманентном состоянии возбуждения, пытаясь затушить его алкоголем, а его организм словно только и ждал сигнала. В один момент он развернулся на табуретке на сто восемьдесят градусов, обхватив Калерию за бедра и зажав, словно в тисках, коленками ее сухощавые ноги, задрапированные халатом.
— Хочешь, докажу что не мальчик? — с напористым вызовом протянул Тоха тяжелым низким голосом.
Калерия не шелохнулась. Лишь в отблеске уличного фонаря по-прежнему искрились медовые кошачьи глаза. В них была все та же мудрая прохлада, да еще, пожалуй, легкое сочувствие. Материнское, блять. Он не мог ей этого позволить, не мог. Не имел права. Его руки с трепетом, но нахально, поползли вверх по бедрам, собирая складками тяжелый халат, пальцы цинично впились в ягодицы под тканью. Он с вызовом смотрел на нее снизу вверх со своей табуретки, перепуганный собственной наглостью.
— Антон, пожалуйста, не надо этого делать. — Спокойно сказала Калерия, не шелохнувшись. — Вам это совершенно не нужно. Вы будете жалеть.
Этот холодный тон чуть было не отрезвил его. Но не тут-то было. Возбужденный организм приказал: «Не сдавайся! Дуй до конца! По-любому!»
— Не буду! — уверенно-нагло протянул он, притягивая ее сильнее. Включилось все, что не хотело работать с Аленой: кураж нахальства, обаяние скрытой до поры сексуальности, звериное чутье на малейшие движения души своей ночной визави.
— Антон, я никогда не путаю деловые отношения с личными! — Ему показалось, что голос ее дрогнул. Но она бесстрастно чеканила, словно читала скучную лекцию. — Вы молоды, темпераментны, у вас еще все будет. В моем возрасте живут иными цен...
Он больше не слушал ее. Кто-то внутри него всё моментально понял.
— Ага... Именно поэтому ты сейчас нервно куришь в форточку, пока твой лысый Виктор дерет во все дыры умелых европейских сучек где-нибудь в Красном квартале!
Он ощутил даже в темноте, как что-то дрогнуло и сломалось в ней. Она словно обмякла и затаила дыхание. Так замирают, чтоб не выдать себя, не сорваться... Это был удар ниже пояса, но теперь он сломал преграду. Он это понял и ощутил себя хозяином.
— Ладно, давай уже! — Он вдруг нетерпеливо вцепился зубами в тугой узел пояса халата, раздирая его, стаскивая с округлых плеч тяжелую шелковистую ткань. Она лишь вздрогнула и сжалась, все еще оставаясь внешне бесстрастной.
— Антон, это не повод... — она стояла перед ним в изящном кружевном белье, отсвечивая ухоженной матовой кожей и, казалось, не испытывала ни тени смущения, лишь легкую неловкость за его поспешную горячность.
Но Тоху было уже не остановить. Он пер напролом к заветной цели, чем дальше, тем больше возбуждаясь ее прохладным противостоянием. Руки сами поползли по поджарым ляжкам к полноватым бедрам, обтянутым темным кружевом.
— А для кого это мы так нарядились? — Он нес откровенную пошлость лишь для того, чтобы что-то сказать в то время, как пальцы его проникли под узкую кружевную оборку и ласково нащупали редкий ворс интимной прически. Лобковые мышцы хозяйки дрогнули и сжались от его прикосновений. Тохин большой палец проник туда же, сполз чуть ниже, сердце его безумно заколотилось, когда он нащупал выступ клитора и расходящиеся складки влажных половых губ.
— Вообще-то такие вещи делают для себя. — Из тумана желания он услышал ее дрогнувший голос. Это многолетняя привычка следить за собой, так же, как почистить зубы. Или вы считаете, что красивое белье можно надевать только по праздник... а... ммм... — Тохины пальцы жестко проникли в горячую пизду. Всё. Он перешагнул рубеж. Дальше только расширять границы завоеваний. Провел руками вверх по спине, щелкнул застежкой лифчика, вывалив наружу молочно-восковой спелости мягкие, тяжелые полушария с темными сосками. Грубо сдернул трусы, скользнувшие на пол, к халату. Полюбовался аккуратной стрижкой выпирающего лобка, посмотрел снизу вверх в ее умоляющие глаза, увидел то, что нужно: стыд, грусть, сверкающие искорки страсти. Услышал последнее глухое «Зачем?»
— Надо. — Спокойно, словно лабораторный исследователь, раздвинул худощавые ляжки, заставив некрасиво присесть, вновь просунул в горячую щель сразу три пальца, пощипывая большим наружные розовые складки.
Половые губы были сочные и набрякшие. Она вздрогнула и сломалась, мучительно оседая всем телом на дрожащих подгибающихся ногах, покрываясь испариной. Застонала, закрыв глаза. На лоб Тохе упала что-то мокрое и горячее. Слезинка. Лицо Калерии кривилось, душа сопротивлялась, но тело отзывалось самым бессовестным образом. Она согнулась всем телом, вцепившись руками в его плечи, ногтями в маникюре, сухонькими ручками. Большие прохладные груди с темными ореолами сосков закачались перед самым лицом. Тоха оттянул один на себя, пощипывая. Наслаждаясь беспомощностью ее желания. Это не была больше холодная леди. А просто корчащаяся от болезненной страсти немолодая сучка. И это возбуждало Тоху больше всего. Ее кривящееся, стонущее лицо было прямо перед ним. Тоха острыми зубами жестоко прикусил ее нижнюю губу, игриво потянув на себя. Она тянулась за ним, тяжело дыша враскорячку насаживаясь на его жесткие пальцы. Ему конкретно не хватало рук: хотелось лапать ее всю: мять и оттягивать тяжелые груди, больно сжимать мягкий комочек живота, жестко протрахивать пальцами внутри, развести двумя руками ягодицы, впиваясь в них ногтями до боли, оглаживать худощавые шелковистые ляжки. Наконец, сжать пальцами щеки, смазав черты до смешного и нелепого, и любоваться ее зависимостью и сучьей покорностью.
Тохин конь рвался из штанов. Одним движением вскочил с табурета и, легко подхватив задыхающуюся Калерию, подсадил ее на кухонный стол, сметая салфетки и посуду. Торопливо выпутался из джинсов вместе с трусами, сдвинул на край стола ее бедра, широко раздвигая ляжки и сжав в руке багровый член, с электрическим наслаждением провел головкой по влажнеющим распахнутым губам. Вновь лицо ее скривилось, она вся согнулась ему навстречу. Колыхнулись прохладные груди с темными, встрепанными, торчащими сосками. Тохе нереально нравилось ее возбужденное состояние. Оттянув сосок одной рукой, он с размаху шлепнул по груди ладонью. Калерия вскрикнула и дернулась. Даже в отблеске заоконных фонарей отчетливо проступил розовеющий след. Антоха вошел во вкус и звонко смазал еще несколько раз наотмашь, словно играясь. Калерия захлебнулась взвизгом, отпрянув, ее промежность взмокла и заблестела, на Антона повеяло терпким запахом самки. Он не смог больше сдерживаться и со всех сил, до упора, с наслаждением медленно, по миллиметру, ввел член в тугое нутро, ахнув и захлебнувшись ощущениями. Его жесткий член заполнил собой всё её узкое, горячее пульсирующее пространство, упругое лоно нерожавшей женщины.
Самым большим наслаждением было осознание метаморфозы, переломившей независимое поведение этой сдержанной, ухоженной дамочки. Словно великолепный огненный цветок расцвел на ломких ветках осеннего куста — хозяйка вспыхнула внезапной страстью против своей воли, с надломом и страданием. И этот надлом, это не до конца размытое противостояние его нахальному напору, привлекало, раздражало и возбуждало его одновременно.
Он понял, что почти поёт — протяжно, с надрывом, на высокой ноте: «Ааааххх! Ааааххх!» Внутри у Калерии всё бурлило и пульсировало, словно не он ее трахал, разложив на кухонном столе, а она втягивала и засасывала его в водоворот своей горячей щели. Она откинулась плашмя на спину, вцепившись ногтями в край стола, и со стонами вздрагивала всем телом, включая голую грудь и кипящую промежность.
— Мальчик мой... — рычала она, закрывая глаза, — ещё...
Тоху не надо было просить.
Бедра сами двигались навстречу ее вздрагивающей вульве, вколачивались в её промежность, ягодицы свисали со стола, и Тохе пришлось для удобства подхватить худощавые гладкие ноги за щиколотки, загибая их кверху. Яички с каждым движением впечатывались во что-то мокрое, он полностью взмок — сказалось выпитое. Калерия выла, запрокинув голову, бесстыдно вбиваясь в него хлюпающей распахнутой промежностью, наманикюренные когти судорожно царапали его жестко работающие бедра. Бесстыдная вибрация ее похоти и переливчатые стоны заполнили всё его существо, слились с ним, размягчая его тело, стирая личность, выматывая и вытаскивая из него все силы, всю энергию, всё напряжение. И вдруг это напряжение вырвалось из груди громким стоном, достигнув своего апогея, взорвав его изнутри на мелкие-мелкие пузырящиеся шарики, бегущие по венам, сладко-болезненно шебуршащиеся по всему телу, пронизывающие мелкой дрожью, выворачивающие наизнанку его наслаждение. Член начал салютовать порциями спермы, орошая благодарную вагину, словно упругий летний ливень распаренную, теплую землю. Их стоны слились воедино, передавалясь друг другу словно по проводам, и он все вздрагивал и вздрагивал, и не мог остановиться — так долго не было этого, так ярко и сладко это случилось.
«Блин, рано кончил!» — наконец промелькнуло в мозгу. Но разве ж можно столько терпеть. Да еще с такой бабой...
Он тяжело оттолкнул стонущую Калерию и устало сполз спиной по стенке на корточки. Все еще вздрагивающий опадающий член ткнулся головкой в холодный ламинат. Голова кружилась от выпитого, пережитого и сильнейшего оргазма.
Он слышал хрипловатое дыхание хозяйки, тяжело сползающей со стола и шарящей в темноте в поисках своих вещей. Какой-то злой кураж заставил его протянуть руку к низко расположенному выключателю над своей головой. Щелкнула клавиша, и сочный свет залил кухню. Калерия, щурясь, моргала глазами со смазанной тушью. Тяжелая грудь как-то непристойно повисла, соски раскраснелись, разлохмаченные половые губы были измазаны в его густой сперме. Тоха довольно оскалился, любуясь результатом своих трудов. Калерия, привыкнув к свету, холодно мазнула по нему беглым взглядом, отыскала на полу свое белье и, подхватив его в охапку вместе с халатом и туфлями, с безразличным видом спокойно ушла в свою комнату. Тоха откинул голову. Что-то валялось рядом с ним на полу. Пачка Кэптен Блэка и зажигалка, выпавшие из хозяйкиного кармана. Тоха задумчиво вытащил из пачки тонкую темную сигарету, поднес к лицу, понюхал, прикрыв глаза и, чиркнув зажигалкой, непривычно затянулся густым шоколадным дымом...
183