Глава первая.
Света прогуливалась по крытому от непогоды двору в одной рубахе, а не в положенных двух, — выражая тем женский, можно сказать феминистический, протест мужским законам времени. Ступая босыми ножками по толстенным бревнам настила, она простоволосая, без платка, лишь собрав локоны в косу, кормила цыплят из лукошка. Ей было забавно смотреть, как маленькие желтенькие комочки крутятся возле неё, попискивая.
— Цыпа, цыпа, цыпа... — сыпала она им просо.
Ворота приоткрылись, черной вороной во двор впорхнула кликуша Дуся.
— Что это ты, Оленька, Бога гневишь! Срамом светишь, да волосьями неприбранными! — сходу взялась Дуся за перевоспитание хозяйки дома.
И где только вредная старуха увидела свет от срама? И где же, так ей засияло-то? Красавицей Светка себя никогда не считала, но срам! К тому же, рубаха на ней была льняным коконом — подол волочился по бревнам, а шею, словно на пояс верности, закрывала запона. В конце-то концов, не в «боди» же она гуляла по собственному двору, за высоким забором из острого частокола.
Кликуша, без которой не мог существовать не один приличный посад Руси семнадцатого столетия, как и двадцатый век без алкаша, Светке напомнила вахтершу из общаги — Дульсинею, товарища Короткову, кичившуюся влиятельными родственными связями. В данном времени, Дуся была в родстве с воеводой, что сути дела не меняла.
Прикидываясь одержимой, кликуша точно так же, как и Короткова, считала себя женщиной ещё ничего и между делом — причитаниями и нагнетанием страха на богобоязненных людей, присматривалась к мужикам. Правда, одевалась как пернатая, но наработанный годами имидж нужно было соблюдать.
Изобразив на невинном девичьем личике нечто покорное, с пунктиром в глазках — принесла ведьму нелегкая, в ответ, Света лишь скинула с плеч платок с кисеёю — противный Змей настоял на расцветке в крупный красный горошек — и в три витка, чалмой, намотала его на голову. Захотелось занозить, выставить себя царицей Шамаханской, но кликуша отнеслась к её эпатажу на удивление даже очень располагающе.
Заговорчески заулыбалась и спросила:
— Брат-то Пётр, где будет?
— К воеводе на поклон пошел. Прибегали с утра за ним. Велел явиться. Цыпа, цыпа, цыпа...
— Да погодь, ты! Оставь покудова, Оленька, божью тварь в покое! Слушай, чего скажу-то? — заговорчески проговорила Дуся, подзывая.
— А чего, скажешь-то?
— А вот и скажу! А ты слушай!
Света поставила лукошко цыплятам.
— Ну, говори, коль пришла...
— Вечером, в хоромах у старца Владимира, собираться на песнопенье будем. Конец Света грядет — готовиться надобно. Приходи слушать, слово Божье из уст праведных. И брата зови. Будет вам сторониться! Думаешь, не зрю я, что ты наша...
— Это ж, какая это ваша?
— Богородицы Дева! В одной рубахе по двору гуляешь! Платок чалмой носишь! Поди, вместе и прибыли? С княжной-то?
— С княжной?
— С княжной, голуба моя, с княжной! Глафирой Андреевной Гундоровой! Последняя веточка, дальняя, от князей Стародубских, что в яме у воеводы сидит да суда антихриста, огнем, дожидается. Мы люди гулящие, вольные, нам дела государя Петрушки не по нутру. То знай!
— Зачем?
— Старец Владимир послал меня. Сказал всё без утайки тебе высказать...
— Ну, тогда ладно...
— Не веришь?! Кощунствуешь?! Да, слава тебе Господи, за грехи наши земные Конец Света грядет! Скоро уже! Тридцать и три дня осталось. И царь там будет — пред вратами райскими спрошен, и мы — убогие.
— Да верю, я верю! И за что же княжну в яму?
— А то ты и не знаешь?!
— Не знаю. Откуда ж? Мы с братом только вчера, долгим путем из Тобольска вернулись.
— Порчу Глафира Андреевна хотела на государя навести! Через куклу образа — иглами, в самое его сердце атихриставо. Да не успела. Аптекарь Сервий Грегори, что при воеводе лекарем состоит, разузнал об том, да в яму её и упёк.
— Прямо магия Вуду!
— Какая магия?! Чистой воды колдовство!
— Аптекарь теперь, где?
— Грегори-то? — Дуся сощурилась, поджала пальцы правой руки под широкий рукав хламиды. — По велению воеводы, в тот же день, отбыл к митрополиту Сибирскому за разрешением — придать огню раскольницу тайную, нечисть, ведьму подколодную, принародно. Не ведает, он, иноземец, что Огнь очищает! Скоро всё там будем, у престола Всевышнего, спрошены! Тридцать три дня осталось! В самый раз на Пятницу Бабьего лета Коло завершит свой круг...
— Поняла, поняла, Дуся! — останавливая разошедшуюся кликушу, проговорила Света, осматривая колодец — журавлем, на противовесе. «Окатить что ли?» — мысленно, прикинула она расстояние до деревянного ушата, по край наполненного холодной колодезной водой.
— Придешь?! — в приказном порядке, то ли спросила, то ли утвердила кликуша.
— Приду...
— И брата приведешь?!
— Приведу. Если захочет...
— Скажи — старцу Владимиру перечишь! Грех это! Большой грех!!!
— Ладно, скажу.
Взмахнув широкими одеяниями, словно черными крыльями, Дуся исчезла за воротами. Света присела к цыпляткам. Окружив лукошко, они клевали, словно заводные.
— Как страшно, — пробормотала она. — Прямо, боюсь! Да, мои желтенькие пушистики? Цыпа, цыпа, цыпа...
Глаша жива, хоть и сидела в яме. На этот раз временем они со Змеем не промахнулись. С одной стороны оговорена в колдовстве и не Глаша — крепостная, сбежавшая из имения помещиков Костровых, а княжна Глафира Андреевна Гундорова. Не прав Володя Высоцкий — за тысячу лет всяко может статься. Теперь уже Свете — девке посадской, Глашу барыней кликать. И упёк в яму секретаря-референта фирмы «Цветик-Семицветик» аптекарь Грегори!
Света вспомнила слова Змея «...за тобой по следам идет его слуга в образе, то эскулапа Алкоя, то аптекаря Грегори, то врача Голесницкого, могущественное сотворение Хаоса!»...
— Не-а, Змеюшка! Не он, а мы по его следу идем! Ры-р-ры — мяу! — Света царапнула ноготком воздух и сморщила носик... — Сапфирушка! Господи!.. Говорила я тебе — много овса на ночь вредно!
По двору разнеслось ржание, оно было не виноватым, скорее потужным, послышалось, как что-то несколько раз шлепнулось о деревянный настил.
Оглянувшись, Света почесала нос, встала с корточек, взяла метлу и пошла в конюшню. «Любишь кататься — люби и саночки возить», — народная мудрость, ничего не поделаешь...
— Слушай, бесстыдник! Третий раз уже за утро! И не совестно?! Сотворил из меня служанку своего обжорства!
Сапфир лишь фыркал, мотал головой, переступал ногами.
— Вот тебе и фру, фу! Хвост подбери! — ворчала Света, работая метлой как заправский конюх. — Как думаешь, Сапфирушка? Мне дождаться Змея или самой Глашу навестить? Скучно ведь ей в яме!
Жеребец закивал и забил копытом
— С тобой? Нет уж! Там и без тебя вони, думаю, хватает. Ты уж туточки побудь! Пока весь овес не выйдет...
Сапфир наклонил голову.
— А... Стало стыдно?! То-то! — Светка перевернула метлу и повелительно ударила черенком по деревянному настилу конюшни. — Прямо сейчас и слетать!
Принюхалась, сморщилась.
— Не-а. Уж лучше пешком, огородами! Я быстренько, только водицы из колодца наберу и отправлюсь. Не скучай без меня, Сапфирушка...
Светка заскочила в избу. Поверх нижнего платья, надела поневу, верхний безрукавный летник, бусы в три ряда из речного жемчуга. На голову водрузила рогатую кику. Теперь она была полностью экипирована для выхода на люди, как отроковица посадского сословия, согласно моде и морали времени.
Незаметно пробираться огородами Светке было не впервой. Ловко маневрируя между высаженными грядками хрена, чеснока, лука, гороха и моркови, она добралась до ямы — местной тюрьмы. Одиночной камеры, попросту отстойника, что находилась вне крепости, у реки, под охраной стрельца.
В подпоясанном кушаком, длиннополом темно-синем кафтане, вооруженный саблей служивый, понуро, ходил взад-вперед, пряча чело от палящего полуденного светила под примятый спереди войлочный колпак.
— А ну стой! Чего надо?! — грозно проговорил он, увидев направляющуюся к нему девушку с кувшином.
Света долго выбирала тактику появления перед стрельцом, мысленно перебирая в голове самые эффектные позы. Ее выбор пал на шедевр Доминика Энгра «Источник». Она хоть и не была обнажена, и кувшин у неё не проливался, но, искусно изогнув стан, Светка добилась желаемого.
Несмотря на грозный вопрос, суровый взгляд стража растаял, осталось только проворковать:
— Водицы колодезной княжне принесла! Можно?
Сказала, словно прожурчала, и глаза долу, обязательно долу, как прабабками завешено.
— Нельзя, красавица! — ответил стрелец, дрогнувшим в неуверенности голосом. — Воевода не велел...
— А где он, воевода-то? — сотворив на лице саму невинность, спросила Светка. — В крепости! На заду, поди, у него глаз-то нет! Жара, какая! Марево кисельное с самого утреннего часа стоит! Разве тебе не жаль княжну?! Ведь молоденькая!
— Точно, на заду глаз нет! — усмехнулся, добитый лаской стрелец, расправляя усы. — А ты, кто такая, шустрая, будешь?
— Посадская я. Оленька. Стрелецкого десятника Полозова сестрица младшая...
— Петра чё ли?
— Его, служивый, его...
— Ну, иди... Только быстро! Напоишь и назад...
— Ага, скорехонько мы...
Света, мышкой, сиганула в яму, радуясь, что и среди надзора за арестантами попадаются добрые люди. Не перед всяким нужно чудеса на сводах небесных творить — Богородицы радужные покрывала казать, и перстом указующим грозить. Вполне достаточно улыбнутся и станом вильнуть.
— Глаша, ты тута? — тихо спросила она, после солнечного дня привыкая глазам
и к кромешной темени и хлюпая ногами по воде, что набежала в глубокую яму, близкую к реке.
— Здесь, я Светка! О дичь-камень не поранься... Он, там, острым углом выпирает.
Глаша сидела на полусгнившей соломе, обхватив руками колени. Её длинная, иссиня-черная коса свисала до низа — концом кисточкой на пальцы босых грязных ног.
— Ну, прямо Алёнушка в печали! — воскликнула Светка, увидев своего секретаря-референта в депрессивном образе, наряде из трех платьев — льняном, атласном и парчовом, капустой, навздёваных на девичий стан.
— Кит сказал, что так княжне положено...
— Сказал! Ты и рада стараться. А сам-то он, где?
— Да, я толком и не поняла. Нужно, — изрёк, — для Змея зарубки во времени оставить. Что я не одна, и здесь имеется кому за мной присмотреть... — Глаша протяжно вдохнула. — Изрёк, словно погрозил, и исчез... Уже неделю нет.
— Не переживай. Змей весточку получил, стало быть, и Кит скоро объявится. А сейчас, мы с тобой в сауну, а!
— Смеешься?
— Нисколечко! Прошу...
Света приложила ладонь к земляной стене с грязными потеками влаги и откинула словно штору. Повеяло жаром.
Перед ними, в инфракрасных лучах, открылась финская баня — посередине, квадратом, на жаровне уложен дичь-камень, рядом с пологом, позолоченное ведерко с водой и из того же металла ковшик на длинной ручке.
— Светка! Ты волшебница!
— А, пустяки. Чего сидишь, княжна?! Отмокать быстро...
— Наверху стрелец...
— Он сейчас божью коровку рассматривает. Внимательно, внимательно! И будет пялиться ей под крылышки, покудова я чего другого не пожелаю. Вот! У Змея научилась...
Света щёлкнула пальчиками — на другой стороне ямы вода превратилась в слюду.
Сдергивая с Глаши платья, она считала — раз, два и три...
— Прямо луковица! Самое время горючую слезу обронить. Потом, такие же наденешь, но чистые. Ну, барышня, лягайте животиком на полати...
— Скажешь, тоже! Барышня! Что я голая, что ты!
Они засмеялись, вспоминая, как Кит со Змеем сидели в салоне мадам Голесницкой и, споря друг с другом, пересчитывали «оловянных» солдатиков полковника Короткова.
Уложив волосы на одну сторону, Света примостила голенькую попу на полог, соединив колени, поставленных на пальчики ножек. Прогнула кошечкой спинку, зачерпывая ковшиком ещё водички.
Выливая тонкой струйкой её на камни, она произнесла:
— Красивая ты, Глашка! Из тебя и впрямь княгиня вышла.
— А ты прямо страшна? — ответила Глаша, лежа на соседнем пологе, оглаживая пышные груди, скатывая со стана грязь.
Света оглядела свои остренькие коленки, сморщила носик и выдохнула:
— Страшна...
— Змей не смотрит?
— Ага. Только напоказ выставляет!
— Худа, то, правда. Но, не страшна! Вот, откормлю я тебя, тогда посмотрит...
— А я думала, мужики стройных девиц любят.
— Парни любят — точно. Но, стройна — не худа вовсе! А мужику-ухарю, лакомке, сдобных подавай. Я знаю... Ты что, думаешь, я всегда такой ладной была?! Прыщавая дура Глашка с копытами сорок второго размера, — вот кем, я была! А как приглянулся мне Кит, — нет, кумекаю, надо формы нагуливать. И нагуляла...
— И как?
— Эх...
Глаша перевернулась на живот и замолчала.
— Глаша!..
— Ты язык не останавливай, я тебя слушаю...
— Так как вы сюда попали? — сменила тему разговора Света. — В семнадцатый век!
— Ну, поговорили, Змей с Китом — в доме, где фирма наша. Обсудили, стало быть, что для зачина, разведки, лучше нам с Китом первыми в усадьбе появиться. Взял Елизар меня тогда в оборот, а я и брыкнулась, — дура!
— Почему?
— Так, для перехода во времени, не за руку же взял! В общем, ухватил, словно кобылку за холку. А всё твой ликбез, Светка, проклятущий! Мужик мне уважения сделал. Ранее бы летала от удовольствия, а тут брыкнулась. Рука Кита в сторону с меня и скользнула. Я бряк в яму — княгиней Глафирой Андреевной Гундоровой, всем своим благородным прибором сижу в луже. Надо мной аптекарь Грегори со шрамом у нижней губы, в дыру ямы рожей свисает, скалится.
— А Кит?
— Елизарушка только на третий день до меня пришел, отыскал. Матерился! Объяснил, что на мне, как девицы Гундоровой, тяжкое обвинение, в порче на государя Петра Алексеевича, и ждет меня сожжение лютое. Рассказал, что благодаря мне побывал в Китае в экспедиции с твоим братом, ну, а сейчас отправляется во времени новые зарубки делать.
— Не отдадим мы тебя огню, Глаша!
— Что мне теперь костер, Света! Кричу, прости ты меня, Елизарушка, Христа ради! Дуру бабу! За промашку мою! Хочешь, так бери, хоть спереди, хоть сзади! Он нахмурился и говорит: «Придется, покудова, Глафира, тебе в яме посидеть. Пока Слуга Хаоса не приедет. Старец Владимир присмотрит за тобой, а мне пора». Исчез, даже в щеку поцелуем не приласкав.
— Давай спину потру, — участливо вздохнула Света.
— Мужика бы сюда! Помять...
— Ага, двух... Земноводных...
После часа в сауне, в пересудах, полностью убедившись в том, что все мужики — мужики и есть, они прошли в смежную комнату, где стоял диван, компьютер с монитором, двухкамерный холодильник, два шезлонга и стол уставленный яствами и фруктами в большой корзинке. В серебряном ведерке бутылочка дойч-марки «Доннхофф. Шлосбокельхаймер Фельсенберг Рислинг Шпетлезе».
Приглашая Глашу отведать, чем Бог послал — точнее, послала Дверь в Добро — завернутая в махровое полотенце Светка плюхнулась на один из шезлонгов, уложила на него усталые ножки. После сауны тело летало в облаках наслаждения, парило отдельно от сознания. В голове крутилась только фраза Змея — «Угости Глашу». Как будто между делом, брошенные Полозом слова, неожиданно, приобрели продолжение. Света уже и забыла, а нет, действительно, и вино, и фрукты в корзинке...
— Угощайся. Так велел Змей! — буркнула она, открывая бутылку реслинга.
Без какого-либо энтузиазма Глаша посмотрела на виноград, персики, груши, яблоки, киви, и принялась за курицу, проталкивая её в рот нарезкой окорока...
— Оставь хоть лапку! — всполошилась Светка, когда добрая половина мясного яства на столе уже отсутствовало.
— А как же калории?
— Да ну их к черту!!!
Насытившись и захмелев, они сбросили полотенца, сдвинули шезлонги, тихо шептались.
Рассматривая бледно-золотистый желтый цвет вина, водя бокал перед носиком и вдыхая тонкий букет с нотами папайи, орехового масла и лайма, Света прищурилась и произнесла:
— Стриптизера, что ли заказать?
— Стрельца, что наверху. Тоже в форме и при исполнении. Божью коровку, поди, уж всяко рассмотрел, пусть на нас взглянет. А мы на него!
— А что, я могу!!!
Света подняла руку, сложила пальчики для щелчка...
— Сдурела, девка?!
Глаша прыгнула с шезлонга, хватая её за руку. Смеясь, они скатились на пол, разливая остатки рислинга.
— Знаешь, Светка, — откинувшись на спину, проговорила Глаша, — когда ты мне ликбез в голове проводила, — ну, энциклопедию про всё и вся! Про жучков-паучков, там тоже было... Самые в любви из них ненасытные, знаешь кто?
— Змеи?
— И вовсе не змеи! И, увы, не киты! А божьи коровки. Сладко, сладко у них может продолжаться цельных полтора часа! И три раз к ряду! Представляешь?!
— Не-а. Я бы умерла!
— И они больше года не живут...
— Еще бы! А у Змея, сколько?
— А у Кита?..
— Аааааа!!! Точно, больные. Озабоченные! Пошли, Глашка, хозяйство тебе покажу.
— Чье?
— Ну не Кита же!
— А я бы посмотрела!
Прыснув смехом, Света соскочила и потянула Глашу к дверям, что было целых три из комнаты, где, почесывая свои языки, они резвились голышом.
— Ну, здесь сауна, — указала она на одну. — По самой последней моде — инфракрасное освещение, ах, мах, подмах, всё такое, и, через неё, проход в яму. Там мы уже были. Регулятор нагрева, до ста градусов, с правой стороны.
— Поняла.
— А вот здесь, — Света открыла другую дверь, — биде. Не подмываться же тебе из лужи! Инкрустированный янтарем горшок, зеркала во весь рост, — как ты, Глашка, любишь, и джакузи с пузырьками. Наслаждайся.
— А за третьей?
— Твой гардероб. Правда, он только трехтипный — аля Алёнушка! Лён, атлас, бархат — все до пят. Трусов нет, Змей не разрешит. Униформу страдалицы, грязную на чистую, менять будешь... Комната, где стоим. Тут, холодильник с запасами на два месяца, микроволновая печь, бар с коктейлями, соки и мороженное. Как-никак, а какое-то время тебе здесь жить.
— А это что? — любопытствуя, Глаша указала на маленькую красную лампочку, вмонтированную на дверях в сауну.
— А это... моё ноу-хау! Сигнал. Как только кто-либо, там, наверху, вздумает княжну-раскольницу навестить, лампочка замигает и он заверещит — пи, пи, пи. Время остановится настолько, насколько нужно. В общем, пока ты не примешь печальный образ Алёнушки, сев обратно в лужу темной ямы.
— Здорово! Елизар меня так бросил...
— Что с мужика взять! Ему наших бабьих неудобств не понять. Так ты говоришь, Кит обмолвился: «Старец Владимир присмотрит за тобой»?
— Да, так, слово в слово, и сказал. Только я не ведаю, кто старец...
— Зато я, кажется, знаю. Ну, пока-пока, побежала...
Света чмокнула Глашу в щёку и открыла дверь в сауну. К её исчезновению лапочка «ноу-хау» осталась безучастной.
Выбравшись наружу, буквально через пару минут, как спустилась, шустрая Оленька поблагодарила стрельца за доброту и поспешила домой, сокращая путь огородами. Когда она зашла во двор, там стоял стойкий запах бывшего в употреблении овса...
— Опять?!!.. Сапфирчик, тележку подставлю...
352