Глава четырнадцатая.
Арон Моисеевич заметно помолодел, Света не преувеличила — Ароша скинул этак лет тридцать, словно накануне объелся молодильных яблок. Вместе с хозяином, от налета времени, — осыпания, оседания и трухления, избавился и теремок. Дом ювелира даже немного вырос. Премудрая Медведица заметила, что оконные проёмы стали несколько больше, повысился уровень обозрения горизонтали, от подоконника на другую сторону мощенной булыжником улицы.
Но вполне возможно это был всего лишь визуальный обман, поскольку, напротив, — там, где минуту назад на маленький теремок давила пятиэтажка с застекленными лоджиями, теперь лишь виднелся деревянный забор с резными воротами. Вдоль сточной канавы бежал и хрюкал, поднятый черносотенцами из грязи поросенок — то ли поддерживая их лозунг, то ли выражая несогласие.
Внутреннее убранство комнаты тоже изменилось. Исчез радиатор батареи, стояковые трубы. У стены, — разделяющей теремок на гостиную и гостевую, изразцами, красовалась голландка. В алькове между печью и двойными дверьми, вместо обычной панцирной полуторки советского образца — никелированный верх и низ — цвета хаки, стояла ажурная кровать со спинками с амурчиками под золото, — двухспалка под балдахином из шёлка.
На небольшом столике, с круглой лакированной столешницей, лежал томик рассказов Антона Павловича Чехова, издательства Суворина. Открытый и, аккуратно, заложенный шнурком от перелета на «Перекати-поле, путевые наброски»...
Света подошла к разбитому окну.
— Пригнитесь, Арон Моисеевич! К нам ещё булыжник! — немного отстраняясь, проговорила она.
— Светочка! Увы, но мы угодили-таки во времена, когда разбрасывают камни?!
— Похоже. Уж точно — они их не собирают!..
Новый булыжник, метеоритом, прошел сквозь раму, угодил в балдахин и, беззвучно, плюхнулся на кровать.
Проследив взором за его полетом, Светка умозаключила:
— Надо бежать, Арон Моисеевич!
— Светочка, у меня таки выросли волосы, но не ноги! — ответил Ароша.
Ювелир удивил Свету. Похоже, его совсем не волновал обстрел теремка вывернутыми из мостовой булыжниками.
Спокойно садясь к столику, закидывая ногу на ногу, он взял в руки томик Чехова и зачитал:
«В Одессе я целую неделю ходил без дела и голодный, пока меня не приняли евреи, которые ходят по городу и покупают старое платье. Я уж умел тогда читать и писать, знал арифметику до дробей и хотел поступить куда-нибудь учиться, но не было средств. Что делать! Полгода ходил я по Одессе и покупал старое платье...»
Через малую паузу, Ароша добавил:
— Евреи те же, и колбаса, по-прежнему, дрянь. Вот скажите мне, Светочка, зачем боготворить одного еврея и нести в украшенной рушниками рамочке, только для того чтобы другого убить или сделать нищим?
— Вы о Николае Втором?
— Боже упаси! С этим поцем у меня нет ничего общего, Светочка. Ми-ка-эль! На иврите «Никто не равен Богу!» Я о нём — старшим полномочным посланнике Михаэле!
— Арон Моисеевич! Поц — это вы в прямом смысле? Не ожидала от вас...
— Ничего не поделаешь, Светочка, времена изменились...
В кровать за балдахином снова угодил булыжник.
У Арона Моисеевича случился ступор с философским направлением. Надо было срочно его поднимать. Когда бежишь некогда думать, а если бежать быстро, то можно обогнать и собственные дурные предчувствия.
Света отошла от окна и присела рядом с ювелиром.
Оглядев, поправив воротничок, огладив его подрагивающие руки, Премудрая Медведица позволила упавшему духом и поникшему взглядом Ароше, впитать запах молодой женщины и заглянуть в томную ложбинку ее вздохнувшей груди, откуда выглядывал лупоглазенький ужик.
— Надо ж, — ободряюще мурлыкнула и улыбнулась она, — за девяносто лет, без малого, наряд ювелира почти несколько не изменился! Всё та же бархатная жилетка с кармашками, белая манишка, узкие фланелевые брюки. Правда, фрака с атласными лацканами, Арон Моисеевич, у вас нет. Да и не надо! В коротком одеянии бежать легче...
— Что не скажешь о вас, Светочка! За ваши прелестные ножки, я-таки не печалюсь, но образ! Он совсем-таки не в греческом стиле, принятом у дам и барышень начала века технического прогресса! Ваша жилетка больше смахивает на классицизм средневекового матриархата, эпохи совсем раннего возрождения, при дворе царицы амазонок...
— Вам не нравится? — Света передернула молнию на кожаной жилетке с «косицами», поиграла собачкой. Её глаза прыснули вопросительными лучиками.
— Вы-таки не слушали меня и утеряли карбонадо «Черный Лебедь», Светочка, но это вас несколько не портит. Вы по-прежнему очаровательны!
— А так?! — спросила она, разжимая кулачек. На ладошке покоился алмаз с изогнувшейся, упирающейся лапками и хвостом в его грани Саламандрой, изнутри. — Опля! Вы ошибаетесь, черный уголек с нами и я вручаю его вам, на хранение, Арон Моисеевич. Сейчас вы выйдите из дома, прямиком и быстро, направитесь в номера господина Паподдаки, что находятся совсем недалеко. Помните, в семидесятые в городе была гостиница творческих работников Облкультпросвета?
— Её же снесли, Светочка!
— Это там снесли, а тут только года два, как построили! Идите и не спорьте! В фойе, уверенно, спросите прислугу, где остановилась княгиня Гундорова? И потребуете к ней сопроводить. Так, для приличия и выказать свою власть. Поскольку, нужен вам двенадцатый номер. Запомните, Арон Моисеевич! Двенадцатый. Имя, родословная, пол могут измениться, но номер в гостинице никогда. Понятно?
— Понятно, — кивнул Ароша.
— Ну, идите... — Света сунула ему в ладонь карбонадо.
Зажав в руке алмаз, ювелир встал, направился к парадной, но остановился.
— Боже-ж мой, Светочка! В доме нет черного выхода, я попаду прямо на них!
— Это уж моя забота, Арон Моисеевич!
— Вам снова придется примерить шкуру белого медведя?
— Зачем? Разве так я некрасива?
Светка снова передернула молнию, и, награждая Арошу воздушным поцелуем за попытку возразить, запрыгнула на усыпанный разбитым стеклом подоконник.
— Концерт в недоразвитые районы! — мурлыкнула она, закидывая ногу, куда-то за стену. — Арон Моисеевич, не теряйте времени...
Пройдясь, импозантной скалолазкой, по кирпичной кладке, Света в мгновение ока оказалась на козырьке парадного входа в теремок, — спиной к слуховому окну и лицом к черносотенцам.
Первые двое, что стояли ближе всех с булыжниками в руках, показались ей даже очень знакомыми. В сюртуках и картузах, хромовых сапогах, но это были Лёха и Сивый! Точнее, Алексей Прибытков и Павел Плот, — старшие! Тяга к погромам у их потомков, видимо, вылилась в желание легкой наживы, рэкет и рейдерские атаки на чужую недвижимость.
— Мальчики! Только, чур, не кидаться! — мурлыкнула она, распуская молнию жилета.
Следуя урокам «Бывалого», Светка раскосолапила ножки и стала ритмично втирать пыль на железном козырьке, переходя с носочка на пяточку остроносых сапожек. От коленей, попы, волна движения пошла выше, передалась примкнутым к телу рукам. Выбрасывая, поочередно, сжатые кулачки вперед, прижимая локотки к талии, приседая и маня бедрами, Премудрая Медведица, вскинула каштановые волосы, блеснула наманикюренными ноготками и щелкнула пальчиками.
По её велению и хотению на улице заиграла музыка и она запела:
«Жил да был чёрный кот за углом.
И кота ненавидел весь дом.
Только песня совсем не о том,
Как не ладили люди с котом...».
Булыжники, приготовленные для запуска в дом ювелира, выпали у нападающих из рук, гулко на мостовую, туда, где им было и место. Как по команде, очень похожие на Леху и Сивого черносотенцы, переглянулись и, скрипя зубами, перекинули во рту цигарки.
Скандирование «Православие, самодержавие, народность!», порядком отошедшей от теремка основной группы, оборвалось, где то на «...и кота ненавидел весь дом».
Грозную поступь «Черной сотни» остановило колоратурное сопрано нечестивицы, почти обнаженной, топлес. Развернутые на козырек лики, — икона Михаила Архангела и поясной портрет Николая Второго, были вынуждены взирать на сногсшибательное падение нравов в провинциальном уголке огромной Российской империи, окончательно прогнившей многочисленными разношерстными партиями, идеологиями и державолюбивыми движениями.
Вскидывая руками, ногами, виляя гибким телом, лохматя каштановые волосы пред сотней вылупленных мужских глаз и вполовину меньше открытых ртов, Светка совершала отжиг:
«Целый день во дворе суета,
Прогоняют с дороги кота.
Только песня совсем не о том,
Как охотился двор за котом...».
Никто и не заметил, как, чуть ниже её стройных ножек, под козырьком, из парадной вышел Арон Моисеевич. Но и он мучаясь любопытством задрал голову и оторопел.
Увидев это краем глаза, Светка даже сбилась с ритма. Змейкой, уходя бедрами вниз, она оторвала от байкерских сапожек металлическую заклепку и незаметно запустила.
Освященный Премудрой Медведицей прямо в лоб, Ароша опомнился и заскользил вдоль стеночки, свернул в проулок...
В сущности, на этом концерт для умиротворения агрессора, контингента с вывихнутыми мозгами, можно бы и сворачивать, но в Светке неожиданно проснулась великая актриса, которая, даже под угрозой смерти не уйдет со сцены, не закончив спектакля.
Премудрая Медведица вспомнила изречение Фаины Раневской, — пошлое и не совсем подходящее, но вот вспомнила же!..
«Страшно грустна моя жизнь, — навязчиво крутилось в её голове. — А вы хотите, чтобы я воткнула в жопу куст сирени и делала перед вами стриптиз» и ещё одно: «Странно — слова нет, а жопа есть!».
Искать поблизости цветущую сирень или расшатывать столпы филологии, Света не собиралась, поэтому она просто допела:
«Говорят, не повезёт,
Если чёрный кот дорогу перейдёт.
А пока наоборот
Только чёрному коту и не везёт».
Шок от увиденного чёртика в женском обличии, в толпе самодержавных мужиков стал постепенно рассасываться. Света бросила им на прощание ручкой: «Пока-пока! Чмоки-чмоки!», и исчезла в слуховом окне.
Она вполне резонно рассудила, что в наряде байкерши, — к тому же, в творческом порыве молния на жилетке окончательно разошлась и застегиваться не собиралась, — её дорога до гостиницы Паподдаки, лежит исключительно по крышам.
Ну и ладненько! Премудрая Медведица перепрыгнула на одну железную кровлю, вторую... Руля попой, она очень быстро достигла местного Грант Паласа. Распугав голубей, проникла на чердак, не поднялась в номер «двенадцать», как это делали все приличные дамы и уважаемые господа в двухэтажных гостиницах, а спустилась.
Неудосуживая себя стуком в дверь, Светка влетела в комнаты, такие родные и такие незнакомые. Ещё совсем недавно, закутанная в перину, она лежала на этом паркетном полу, наслаждаясь объятьями Змея, но сейчас не было, ни Золотого Полоза, ни дивана, ни перины — всё иное.
У окна стоял канцелярский стол зеленого сукна с чернильными пятнами, на нём лежали: деревянные счеты, химические карандаши, бумаги и ещё раз бумаги. Рядом конторка с выдвинутыми ящичками, а меж ними сидел Кит в очках с круглыми стеклышками. Его манишку прикрывал клетчатый «Пыльник», словно он находился не в гостиничном номере у стола на стуле, а сидел в автомобиле. Его руки до локтей оберегали конторские нарукавники. Несколько вальяжная Глафира Андреевна подавала ему ещё целый рулон ватмана, словно мало того, что был нагроможден на столе.
На княгине Гундоровой, эффектно, смотрелись соломенная шляпка с маленькой тульей и голубенькое платье в греческом стиле — высокий, укрепленный китовым усом ворот, свободный лиф и струящаяся юбка, особенно подчеркивали её пышную грудь, узкую талию и широкие бедра.
На долю секунды, Света даже почувствовала себя юной Лолитой с Хитровки, но, чисто женское в себе, она задушила сразу в зародыше. Выручил виноград.
И как Премудрая Медведица сразу не заметила! На другом столике, в роскошной вазе из лазурита, работы Фаберже, аппетитно свисая гроздями, светились на солнце ягоды Диониса, переливаясь соком с косточками и мякотью, под тончайшей кожицей.
— Хочу, хочу, хочу! — вскликнула она и пронеслась к столику.
Нежно оглаживая виноград, выгнутыми ладошками, приподнимая грозди и срывая ягодку за ягодкой, Света краем глаза заметила увеличение зрачков Кита, за круглыми стеклышками очков, и многозначительную улыбку Глаши.
— Без малого девяносто лет, как что-нибудь кисленького хочется! Прямо жуть! И не надо на меня, так смотреть!
— Мы тебя только завтра ждали, Света, — ответила Груша, переглянувшись с Китом, мимикой, вырвав у него право первой реплики.
— Судя по вашим строгим лицам, кучи условностей в одежде и совсем не интимной обстановке, ничем полезным, в плане — вот припёрлась! Вы не занимались. Стало быть, я не помешала, прибыв немного с опережением графика.
— «Черный Лебедь» с тобой? — спросил Кит, вставая из-за стола.
— Угу! — мурлыкнула она, закидывая голову и, губами, играя с виноградом, осыпая его в рот. — Сейчас придет...
— Кто? Алмаз?!
— Не-а. Арон Моисеевич. Знаешь, Кит, по крышам к вам, оказывается, гораздо ближе и быстрее. Кстати, господин Паподдаки, медленно сползает по лестнице на первый этаж. Меня в коридоре встретил — Света провела рукой там, где должна была быть молния на застегнутой жилетке. — Груша, пойди, налапши ему чё-нить, про не опознанные объекты или полнолуние. Заодно и гостя в фойе встретишь.
— Ах, как я по тебе соскучилась, Светка! Ты бы знала! — Глаша радостно потрясла кулачками и рванула к дверям.
— Глафира Андреевна! Княгиня Гундорова! — остановил её Кит.
— Ау, милый?.. Ну да, ну да! Что ж, извольте! — Глаша остановилась, слегка огладила лиф, подправила шляпку, прокашлялась, надменно вкинула голову и вышла.
— Медведь, бурбон, монстр!.. — сделала заключение из действий подруги Света, продолжая трясти в рот кисть винограда.
— Я жду рассказа, Светка.
— От меня?!
— А от кого? — Кит оглянулся.
— Ладно, слушай! Так, начать-то с чего? Ну, про сосланного в сквер и обгаженного птицами Ильича, тебе не интересно, про двух сладкоежек на даче, и извращенца — не нужно. Ага, — про алмаз! В «Черного Лебедя», по случаю, я упаковала Саламандру. А сегодня утречком, она проснулась и ко мне с требованием: задай вопрос, да задай!.. Ой, и вкусный виноград! Где брали?
— В номер посыльный принес... Светка, не тяни жилы!
— И вовсе, я не тяну! Хитрая Саламандра! Будто я не знаю, что пока не спросишь, из камня она не вырвется! В общем, она знает, я знаю... Слуга Хаоса злиться, я — упорно молчу. Тут как громыхнуло! Элли, вместе с домиком, бац! и в шестом годе. Из одежды кожаная курточка от мамы Карлы, вместо Татошки — Арон Моисеевич, милый добрый и за Одессу знает. А вокруг толпа мужиков с плакатами: «Даешь самодержавие!», и булыжники наперевес.
Света сделала паузу, заполняя рот виноградом.
— Что дальше? — не выдержал Кит.
— Дальше, мы деру... Арон Моисеевич по земле, я по крышам. На четвертой отсюда, такого котика видела! Очаровашка! Сам черненький, мордашка, грудка, лапки — беленькие. Такое, я тебе скажу мурло! — Светка наконец-то отбросила в лазуритовую вазу, то, что осталось, — косточки и веточки, и, приложив к щекам большие пальцы обеих рук и растопырив остальные, ногтями в стороны, изобразила: — Усищи — во! Глазки по семь копеек! За мной увязался, но не догн
ал. Ух, котярка! Змей не пробегал?
— Нет.
— Жаль...
Светке стало тоскливо. Она попыталась застегнуть жилетку, в результате собачка осталась в ее руке.
— Вот, блин, а! Качество, качество... Фуфло!
— Не удивительно, — ответил Кит. — Застежка-змейка только лишь в стадии разработки, её изобретатель, кстати, он на ней разорился. Витает идея, витает, но не больше. Светка, не забывай, мы в шестом годе и до массового внедрения данного вида застежек — десятилетия.
— Вот, так всегда! Кто-то ещё не изобрел, кто-то недодумал, а я ходи голой! Ты чего, Кит, в инженеры подался? Смотрю прикид у тебя странный. Ну совсем, не идет.
— В архитекторы. Создаю проект дома двенадцать по улице «Мещанской».
— Комнаты побольше делай, чтобы потом, Змею, куда было бассейн впихнуть.
— Нет «Черного Лебедя» — нет денег на постройку, Света. Я так понял, что в алмазе Саламандра. Рано или поздно, но Слуга Хаоса из него выберется, разнеся карбонадо вдрызг.
— Ага. Времени у нас до заката. С наступлением ночи, камень его не удержит.
— Вот и я об этом. Без копей Золотого Полоза нам не обойтись. А без дома по улице «Мещанской» не найти Змея. Вот, такая заковырка в Законе Времени.
— Слушай, давай тогда закажем веночки из елочки, похоронный марш. Кутьи наварим!..
— Зачем?
— Тоже думаю, зачем! Искать выход надо, Кит, искать!
— Есть, правда, одна старушка-процентщица, она готова ссудить нам нужную на постройку дома сумму, но с одним условием...
— С каким?
— Девяностолетняя дама, Цецилия Фердинандовна, похоже, пережила свой ум, Светка, и за драгоценности — Парадную палюру из пятнадцати предметов, за которую, в виде гарантии, банкиры готовы дать деньги, она просит в залог только одно: некую рукопись, что хранится в могиле ведьмы у трёх дорог. Ни о чем другом и слышать не желает. Подарила Глаше портретную миниатюру, где юная Цецилия Фердинандовна в этой самой парадной палюре, и нашептала, якобы её образ на ней, поможет найти нам рукопись.
— Где портрет?
— Там. — Кит кивнул на конторку.
— Показывай...
Порывшись в ящичках, Елизар нашел маленький портрет овальной формы, подал Хранителю Красного Угла Неба.
Миниатюра являлась из тех творений, что во второй четверти Серебряного века было принято ставить на столик в приличных домах — кабинетах, гостиных, библиотеках. Или дарилась женихом девушками на обручение, для украшения их спален.
Эта миниатюра была именно из категории интимного портрета, если бы её создавали немного раньше, — лет на полста, то это был бы медальон с локоном внутри. Как только женщина может чувствовать женщину — цветовая гамма, настроение, желание показаться, — Светка сразу поняла, что миниатюра предназначалась только одному взгляду и этот взгляд мужской.
Молоденькая девушка сидела в белом платье — свободный лиф, широкие рукава и откровенно открытые плечи. Кисти рук уложены с намеком, — правая, нежно, обнимает, доверчиво в неё вложенную, левую. Черные волосы раскинуты на прямой пробор и убраны назад, головка немного наклонена. Она к чему-то прислушивается — ждет, когда он скажет: «люблю».
Два юных создания, шатенка и брюнетка, долго смотрели друг на друга, одна хотела что-то сказать, а вторая услышать.
— Кит, зажги свечу, — попросила Света.
— Зажигалка сойдет.
— Нарушаем?!
— Ошибаешься! Вещица австрийская, изобретена бароном Карлом фон Ауэрбахом в тысяча девятьсот шестом году.
— Вот, надо же! Мужикам, ну всё на блюдечке! А тебе несчастных трусов и то, вовремя не придумают! Ладно, давай свое огниво...
Ферроцериевый сплав, или попросту кремневую зажигалку на керосине, Света поднесла к миниатюре и чиркнула колесиком. Обдав огоньком самый краешек, она поднесла портрет к носу, обнюхала и заключила.
— Кость...
— И что из этого следует?
— Кит, ты дома проектируешь, а простейшего не знаешь!
— И чего?
— Старушка-процентщица, дама богатая и знатная, так?
— Так.
— А миниатюра на слоновой кости, полупрозрачность оттеняет серебреная фольга, рисунок пунктиром — пуантелью. У знати же, когда Цецилии Фердинантовне было не девяносто, а восемнадцать, — судя по миниатюре ей никак не больше, в почете была эмаль, как более сложное производство, оттого и редкое. Медная или даже золотая пластина, расписанная окислами других металлов и покрытая фондоном — прозрачной эмалью. Судя по отчеству и по наряду, Цецилия Фердинандовна могла позволить подарить возлюбленному и эмаль!
— Почему возлюбленному?
— Кит, не зли меня! Таких глаз и ручек с намеком, — приказчикам не посылают! Если конечно, он не тайный воздыхатель дамы с портрета.
— Светка, ты меня совсем запутала! То возлюбленный, то приказчик, то возлюбленный приказчик! Какое отношение это имеет к ссуде в банке?
— Никакого. Просто её возлюбленный, видимо, был человек не богатый, и она не хотела его обидеть дорогим подарком. А эту миниатюру мог исполнить даже художник-любитель, такой как Полоз... Змей!!!
Светка нервно перевернула миниатюру, и, поддев ноготком фольгу, увидела на уголке две маленьких «П» и ещё четыре, то ли знака, то ли буквы.
— Змей! — она зло швырнула портрет на стол.
— Брось, Светка! Полоза бедным не назовешь! Если бы он был с нами — не пришлось побираться и искать поручителей.
Премудрая Медведица уже открыла рот — высказать все, что за секунду подумалось о Золотом Полозе, а заодно, в красках поведать и обо всей противоположной, коварной половине человечества, но в номер зашли Глафира Андреевна и Арон Моисеевич.
Ювелир передал «Черного Лебедя» Премудрой Медведице. Та его зажала в кулачек и всё! Дальше, никакой реакции.
— Светка, чего такая смурная? — спросила Глаша. — Уходила, так, была веселой, а сейчас словно водой облили.
Снова прячась за рулоны, Кит махнул рукой и буркнул:
— Разбирайтесь без меня! Ещё бабьих слез не хватало.
Света словно застыла. Обычно живая и непоседливая, она сидела, не шевелясь, подтверждая слова Елизара, слезинки брызнули из её глаз, покатились по щекам.
Глаша, почему-то, не сильно удивилась такой резкой перемене настроения подруги. У княгини, как и у всякой благородной дамы начала двадцатого начала века, непременным аксессуаром на шее висел маленький флакончик с нюхательной солью, открыв, она поднесла его к повисшему носику Премудрой Медведицы.
По комнате распространился целый букет эфирных масел. Светка сморщилась, ожила.
— Фу!.. Что за дрянь, Глашка?! Я сейчас верну виноград обратно в вазу.
— Ничего страшного, и так бывает, — загадочно улыбнулась Глаша.
— Так не должно быть!!!
— Ой, да ни ты первая, ни ты последняя! Известное дело.
— Ну не могут же все, без исключения, мужики быть сволочи!
Глаша посмотрела на Кита, но тот нашел себе срочное занятие, затачивал карандаши.
Тем временем, предоставленный сам себе Арон Моисеевич не сводил взора с брошенной на стол миниатюры. Гостем никто не занимался, все были поглощены своими мыслями, но и гость полностью ушел в себя. И когда Глаша уже подумывала: сказать Светке при всех, или не сказать, причину её перепадов настроения, он разразился, чуть ли не криком:
— Боже-ж мой, Циля!..
Светка забыла про обещание вернуть виноград и отстранила от себя подругу, чтобы лучше видеть Арошу. Дрожащими руками он оглаживал миниатюрный портрет Цецилии Фердинадовны.
— Вы не ошиблись? Сегодня уже много чего необычного произошло, Арон Моисеевич...
— Но не столько, чтобы я-таки сошел с ума, Светочка! Мне ли не узнать облик своей жены, правда, на Циле никогда не было такого великолепного платья и таких изумительных украшений, но это она! Или я совсем не знаю за Одессу! Мне срочно нужна лупа!
— Кит, очки, быстренько! — проговорила Света. — Познакомитесь, это и есть Татошка девочки Элли, но, кажется, сейчас он превратится в мудрого Гудвина!
Елизар подал ювелиру свои круглые стеклышки, но Ароша не стал их надевать, а просто поднес к глазу, на манер театрального монокля.
— Светочка! И вы-таки держали портрет в руках и ничего не заметили?
— Ничего, Арон Моисеевич, кроме красивой барышни.
— Ну как же, а ферроньерка?! Как изящно она смотрится на девичьем открытом лобике. Помните, я вам говорил: бирюза, кораллы — палюра принадлежала девушке и никак не даме в годах. А вот и серьги, браслеты. И все это великолепие на моей Циле!
— Арон Моисеевич, может, тогда вы объясните и что означают знаки на серебреной фольге-подложке? Уголок я уже отогнула. Старалась, аккуратно...
Ароша перевернул миниатюру.
— Любопытно, любопытно...
Возникла пауза, после которой ювелир продолжил:
— Светочка, мы же знаем за Одессу! И вы могли бы сами выстроить догадки. У вас не только прелестная, но и пытливая головка!
— Но, не настолько, как у вас! Особенно если это касаемо ювелирного мастерства и знаний за драгоценные камни. Я постигла надпись лишь наполовину, но, миленький Арон Моисеевич, пожалуйста, скажите, что я полная дура и что я ошиблась!
— Да, уважаемый господин гость, соблаговолите назвать её дурой! — кивнула в подтверждение Глаша. — Иногда женщине, ну очень, это нужно.
Кит от комментариев воздержался.
— Первых две буквы, несомненно, инициалы, — ответил ювелир, — и, очевидно, принадлежат художнику-самоучке, кустарю! Поскольку работа простенькая, местами, скажем, даже плохая — пуантель не четкая, краски подобраны кое-как. Цвета: белый, красный и синий, четко разграничены, словно на российском флаге, — нет никакой игры оттенков...
— Ну вот, я умная! И от того мне хочется плакать...
— Не спешите, Светочка! — Ароша протёр очки о бархат своей жилетки. — Ведь тут еще четыре знака, вы прочитали написанное здесь, лишь на половину...
— Вы хотите сказать: я полоумная!
— Боже-ж мой, Светочка! И я мог-таки сказать это вам?! Просто вы не знаете идиш, — языка евреев-ашкенази, широко распространенного в Европе, в частности Германии, откуда видимо приехали родители Цили Фердинандовны. Что и подтверждают эти четыре буквы на идиш: «Цила». Именно так звучит полное имя девушки, начертанное на миниатюре по-еврейски, а вовсе не Цецилия. А что из этого следует?
— Что?! — спросили Света и Глаша в один голос.
— Предположим, художником-самоучкой был еврей. Тогда бы он написал и свои инициалы на идиш, но нет. А если он не еврей? Тогда зачем тщательно выцарапать на фольге «Цила» на идиш? А не святая Цецилия...
Светка подскочила к Ароше и поцеловала в щеку.
— Арон Моисеевич! Миленький! Я дура! Дура! Дура! Трижды дура! Спасибо вам, вы меня в том убедили.
— Если только за ваши слезинки, Светочка, то — да! Надпись была предназначена вам в моем прочтении. Я-таки хотел бы увидеть Цилю. Если она жива.
— Полагаю, сейчас она вас не узнает, — подал голос Кит, из-за бумаг на столе, откидывая вконец сточенный карандаш.
— Значит, отправляйтесь прямо к губернатору Демидову, — мурлыкнула Светка. К ней снова вернулось настроение и игривость. — На светский бал одна тысяча восемьсот тридцать второго года, по случаю избавления Курска от холеры, там и встретите свою Цилю, в обществе княжны Версофии Павловны Костровой. Да! Приглашены только знатные персоны! Так что Арон Моисеевич, придется вам немножко побыть князем Гундоровым.
— Но... — Ароша попытался возразить
— Молчите, молчите! Вы великолепно справитесь, будто я не знаю за Одессу! Или вы не хотите встретить Цилю в столь прекрасном юном возрасте? Учтите, она еще доверчива и романтична, — не порочна в мечтах, и вас абсолютно не знает. Так что, Арон Моисеевич придется вновь завоевать её сердце. Но, судя по миниатюре, и это вам по плечу.
— Вы полагаете, Светочка, я ей снова понравлюсь? За сорок лет, у нас с ней были разные отношения, но она всё время мне твердила: «И что я в тебе-таки нашла, Ароша?!».
— Ну, она с удовольствием будет это твердить вам и дальше. Ещё сорок лет. Кит, собирайся. Хватит затачивать карандаши!
Хранитель Синего Угла Неба немного поворчал, но подчинился. Из-за стола, чуть ли не строевым шагом, вышел гусар с пышными подкрученными усами, кончиками вверх. Темно-синий доломан в талию, ментик, небесно-голубые, чакчиры в обтяжку, в левой руке кивер, того же цвета.
— Разрешите представиться, князь! Поручик Клястежского гусарского полка, граф Киселев-Чудинов, приставлен к вам, этими дамами, для сопровождения.
Жилетка ювелира поменяла цвет — стала желтой, поверх нее лег темно-синий фрак с широкими лацканами и фалдами до колена. Туфли сверкали, брюки обтягивали. Княжеские щеки подперли накрахмаленные уголки воротничка белоснежной шелковой манишки, приподнятые красный бантом, на голове образовался цилиндр, в руке — трость.
— Красавчики! — ахнула Светка. Арон Моисеевич онемел. Глашка просто ахнула, без комментария.
Глафира Андреевна подошла к Киту и, после легкого поцелуя в уголок губ, тихо шепнула:
— В гусара мы ещё не играли. Возвращайся скорее.
— Ну, все, в путь, господа! — заглушая сексуальный шепоток подруги, скомандовала Светка. — Труба зовет! Арон Моисеевич, счастливо вам прожить с Цилей Фердинандовной, ещё одну жизнь. Сюда вы больше не вернетесь. Езжайте с ней в Одессу...
Кит открыл двери из номера «двенадцать», приглашая Арошу шагнуть первым, туда, где в хрустальных люстрах горели толстые восковые свечи, был слышен женский смех в ответ на гусарскую браваду, порхали веера из перьев страуса и музыканты исполняли мазурку...
— Это во что, вы тут играли? — сощурила глазки Светка, когда за Елизаром закрылась дверь, и подруги остались одни.
— Еще винограду хочешь? — ушла от ответа Глаша, краснея до кончиков ушей.
— Не-а. Объелась ажно подташнивать.
— Может, полежишь, Светка? А я тебе наряд, просторный, подберу.
— Считай, подруга, заботой ты пока от меня отнекалась! Некогда лежать. Вечер уже! Саламандра в алмазе извошкалась. Побегу на место будущего дома по «Мещанской», спрашивать: зачем он Слуге Хаоса занадобился? Но, когда вернусь, учти, про игры с Китом расскажешь!
— Прямо так, в джинсах и жилетке со сломанной молнией, и побежишь? — снова вопросом, ушла от ответа Груша.
— Ай, да кто меня по крышам, кроме котиков, видит!
Света подкинула на ладони карбонадо и снова, крепко, зажала в кулачёк.
Покинула она номер гостиницы, ловко, выскользнув через открытое окно — по стене на крышу.
Августовское солнце садилось быстро, даже в малоэтажном городке начала века технического прогресса его скоро было бы не видно. Улицы «Мещанской», как таковой не имелось. Оказавшись на заросшем лопухами пустыре, Премудрая Медведица буквально поймала сорока семью гранями «Черного Лебедя» последние лучи уходящего на отдых светила.
— Ну-ка, саламандрочка, скажи! Зачем, построенный Китом и Глашей дом, стал тебе вдруг нужен? Что здесь возвышалось раньше?
— Храм! — послышалось из алмаза.
— Храм Золотого Полоза?
— Это уже второй вопрос!..
Где-то вверху, засмеялась гиена. Светка допустила ошибку, дважды слугу Хаоса спрашивать было нельзя! Но ей, так хотелось узнать о Змее...
— Берегись, Асвет!..
Услышала Малая Медведица предостерегающий девичий вскрик и обернулась. Краем глаза, она увидела руку, пращу и камень... Всё вокруг потемнело и провалилось в тошнотворную тишину, даже хохот гиены...
279