Наша семья, совсем крохотная – мама, папа, я – жила в небольшом провинциальном городе далеко от Москвы. Отец был одним из превых кооператоров, так что финансовое положение семьи было стабильным. У нас была богато обставленная трехкомнатная квартира, дача с коттеджем, тачки отец менял едва ли не раз в год. Я учился в престижной Гимназии, мать была домохозяйкой, отец вечно пропадал в командировках по городам нашего субъекта РФ.
Я рос робким и стеснительным парнем, из – за постоянного отсутсвия отца бремя моего воспитания лежало почти целиком на моей маме. Мы были очень близки. Она хотела, чтобы я вырос крутым мачо, как отец, поэтому водила меня в спортивные секции – то карате, то фехтование, но более жестким я что – то не становился. Зажатый подросток, потом юноша... От затюканности и аутсайдерства меня спасали чувство юмора и умение находить общий язык с разными людьми. Когда других пиздила уличная гопота, я отделывался лишь словесными унижениями. Не особенно легче, конечно...
Тогда был период повальной наркотизации молодежи – да не модельными психостимуляторами, а дешевыми опиатами. На улице мне особенно светиться не хотелось: легко могли ограбить, – друзей не было, поэтому почти все дни я торчал дома. С мамой. У нас была передовая видеотехника, во дворе прокат, так что мы с ней целыми днями смотрели мувы. В гостиной, на широком диване с плюшевой обивкой нам двоим вполне хватало места.
Как – то поздней весной, когда экзамены были уже успешно сданы, а в открытое окно бил приятный майский жар, мы смотрели в который раз Телохранителя с Костнером. Подошло время к романтичному свиданию К. К. с ныне покойной Хьюстон. Все прекрасно знают этот эпизод. Когда Кевин разрубил самурайским мечом шелковый шарфик, мама неожиданно спросила:
– Сережа, а почему ты с девушками не встречаешься? Уже пора бы заводить подружку!..
Я поднял глаза на мать, потом потупился и покраснел, как красна девица. Внезапная волна стыда окатила меня буквально с головы до пяток. Так стыдно не было года четыре, когда мамахен решила провести со мной половой ликбез по только что появившемся тогда американским детским пособиям.
Мама требовательно смотрела на меня будто немедленно ждала ответа. И деться мне было некуда.
Потому что мама сидела в углу дивана, а развалился на нем я, положив ей голову на колени, обычная для нас поза. Матушка моя была хрупкой невысокой блондинкой с небольшой грудью, осиной талией, но широкими бедрами и сильными ногами – в детстве она серьезно занималась бальными танцами. Я же был на две головы выше ее и раза в два тяжелее. Но моя голова на ее коленках была маме не в тягость.
Тут она положила мне ладонь на грудь и опять насмешливо – строго спросила:
– А ну говори! Почему с девчатами не водишься?!
От второй волны нелепого стыда я едва не задохнулся. Мама даже руку убрала с груди – сердце под ребрами так и молотилось – и спросила:
– Что с тобой?
– Я... я... стесняюсь, – едва пролепетал я, не помня себя.
– Чего? Меня стесняешься, дурашка?
– Н – нет, девочек!..
Мама недоуменно хмыкнула.
– С чего бы это?..
– Боюсь...
– Чего ты боишься, девочек?! Думаешь они кусаются?!
Я был не в силах смотреть на маму, ляпнул первое, что пришло на ум.
– Ты меня всегда пугала, чтобы я вам с папой в подоле потомство не принес, вот я и не вожусь.
Мама расхохоталась громко и заливисто, как девочка, ее полные ляжки тряслись под моим затылком. Отсмеявшись и вытерев набежавшие слез с щек, она сказала:
– Вот глупенький! Я во – первых не под юбки им лезть предлагаю, а просто общаться, набираться опыта. А если и под юбки, существуют же меры безопасности. Прежде всего для заботы о здоровье моего сладкого глупышка.
Она потрепала меня по щеке. Я посмел посмотреть на нее. Мама улыбалась и смотрела на меня с любовью и лаской, смешинки ее прятались в уголках глаз и мило улыбающихся губ.
– Я же тебе рассказывала... о любовных делах. Сейчас, конечно, такие девицы пошли, что только берегись!
Я зажмурился и выдавил.
– Я все забыл, это так давно было! Да и не нужно мне...
– Как забыл? – удивилась мама. – Ну, хочешь, еще раз все это обсудим... про мужчин и женщин.
Такого позора я бы точно не вынес и отчаянно замотал головой.
– Нет, не надо!
Я даже было хотел вскочить и отправиться в свою комнату, чтобы отдышаться и придти в себя. Мама положила мне ладонь на лоб, и опять прижала мой затылок себе к бедрам.
– Ну куда ты, глупыш? Мама не хотела тебя обидеть. Ну прости, если растревожила твои нежные чувства.
Мы какое – то время молчали, но на фильм уже почти не обращали внимание. После тягостной паузы мама спросила уже совсем домашним, не насмешливым голосом.
– Ну тебе хотя бы нравится какая – нибудь девочка? В школе или из знакомых?
Что я мог ей ответить? Конечно, нравилась одна!
Ганнибал Лектор был прав. Мы вожделеем то, что видим. Общался я больше всех с мамой. Видел ее каждый день в домашнем халате, как сейчас. В вечернем платье, когда они с отцом уходили на вечеринку, в шортах и топике на даче, в бикини на курортном пляже. И вожделел ее страстно, бешено, невыносимо. Целые упаковки салфеток, пропитанных моей спермой, уходили на тщетные попытки утолить это вожделение. Но подростковая гиперсексуальность пока вела в счете. Положение мое усугубилось, когда около года назад я случайно подсмотрел ночью, как отец с матерью занимались в своей спальне любовью. Пошел поссать, их дверь была открыта, и...
Белое тело матери под темным телом отца, ее раздвинутые, согнутые в коленях ноги, все это я видел вновь и вновь, стоило закрыть глаза. Ее страстный шепот «еби меня, Коленька, еби!» постоянно звучал в моих ушах. Я ее совсем не ревновал к отцу, не знаю почему. Но маму я желал страстно!
Повторюсь, у нас были доверительные с ней отношения, она очень любила меня. Поэтому сейчас я, помявшись, сказал:
– Да, одна нравится!
По детской своей глупости я решил, что этим все и кончится. Что говорить: женщин я тогда не знал совсем.
Следующие полчаса мать меня тормошила с целью услышать имя объекта моего тайного воздыхания. Ласковой трепкой, щекотаньем и поцелуйчиками она едва не довела меня до истерики. Я выкрикивал имена всех известных мне ровесниц, а мама хохотала и вскрикивала:
– Не верю, брешешь! Скажи мамочке правду!
И естественно в один момент я, задыхаясь, трясясь от нервозности и взвзвинченности, утратил контроль и похохатывая, ляпнул:
– Да ты! Ты мне нравишься!
Преврашение ее было мгновенным. Мама замерла, ее только что веселое лицо будто окаменело, и она уставилась на меня расширенными глазами:
– Что ты сказал?
Я несколько раз открыл и закрыл рот на манер гуппи. Потом сипло выдавил:
– Ты мне нравишься, очень...
– Вот так новость! Как женщина нравлюсь?
– Д – да...
Мама всплеснула руками и, сцепив их в замок, резко отвернулась от меня. Я вскочил с дивана и бросился в ванную. Долго плескал на себя водой, потом посмотрел на себя в зеркало. Рожа красная, лицо мокрое от воды вперемешку со слезами. Ноги трясутся. Из – за стука сердца заложило уши. Меня охватила нешуточная паника. Кажется я только что сильно обидел самого дорогого для меня человека. Думать я ни о чем не мог, и на ватных ногах я поплелся обратно в гостиную. Так человек, приговоренный к смерти, желает, чтобы его казнили поскорее, чтобы этот ужас наконец закончился.
Войдя в гостиную, я с усилием воли посмотрел на маму. Она почти не меняла позы. Все также сидела в углу дивана, отвернувшись к окну. Только теперь она закинула ногу на ногу. Я видел, как она напряжена. Видел, как полые ее кремового халатика слегка разошлись, открывая больше ее прекрасной полной ляжки, ее белую кожу, от вида которой у меня вдоль затылка забегали мурашки, словно заискрило от слабого удара электрическим током. Сквозь вырез халата была виден и верх ее бюста. Господи, и в эту минуту я замечал такое! Не выдержав чувства тесноты в груди от целого вороха непонятных чувств и эмоций, я разревелся, как ребенок. Мамина голова дрогнула было, но она так и не повернулась в мою сторону. Я, еще пуще ревя, упал на колени и таким образом и попоплз к ней, на карачках, роняя на ковер сопли, слезы и слюну. Уткнувшись в диван, я несмело коснулся мамы, а потом, не удержавшись, буквально врезался лицом в ее колени, обхватив маму за пояс и не переставая всхлипывать.
– Ну, мамочка, ну прости меня! Я так люблю тебя, я не хотел тебя обидеть! – стонал я, судорожно пытаясь дышать сквозь тугой обруч спазма, охвативший горло. Меня накрыла паникой, я ничего не соображал. Мне просто отчаянно хотелось вымолить у мамы прощения, ведь она была для меня самым близким человеком. Я так боялся остаться совсем один. – Мамочка прости!
Какое – то время спустя она, наконец, стала реагировать на мои вопли. Ноги ее минуту назад твердые, словно дерево, вдруг снова обрели свою мягкость. Она опустила ногу, поставив их рядом, и я зарывшись лицом в подол просто плакал, пуская слезы в ее подол.
Потом я услышал ее долгий громкий вздох, в котором не ощутил гнева, а только некоторую усталость будто от нелегкой ноши. Ее ладонь осторожно прошлась по моим волосам. Она чуть слышно произнесла:
– Ш – шш! Ну будет так убиваться! Не стоит быть таким ранимым! Ты не обидел мамочку, не расстроил!
Я только пуще зарыдал, уже от облегчения. Обруч на горле стал разжиматься.
– Ш – ш – ш! Мамочка была просто шокирована от твоего заявления. Но я вовсе не злюсь на тебя!
Всхлипнув еще пару раз, я решился поднять на маму заплаканные и опухшие глаза. Она смотрела на меня с легкой печалью во взгляде, но ласково и ободряюще, будто брала на свою ответственность все огрехи в моем развитии. Потом улыбнулась и даже подмигнула мне.
– Ладно, не дрейфь, Серый! Я правда не буду ругаться!<
/p>
– И... и..., проблеял я все еще срывающимся от волнения голосом, – ты не расскажешь папе?
Отец был у меня жесткий мужик, не хотелось попадать под его горячую руку.
– Нет, конечно нет! Мы этот вопрос утрясем тет – а – тет. Не надо никому такое знать, – она потрепала меня по мокрой от слез щеке и снова ласково улыбнулась. – А знаешь, это даже забавно! Неужели я такая красивая, что могу тебе нравится? Учитывая разницу в возрасте!..
– Оч.. очень красивая, пробормотал я, краснея и дрожа от волнения, – ты самая красивая, мама! Я тебя очень люблю мамочка, но ты такая красивая, что я не мог...
Пытаясь ей все объяснить, я, кажется, только сильнее запутался, потупился.
– Ничего! – со смешком произнесла она, – женщинам нравится нравиться. И что же во мне такого особенного, просто любопытно.
Глядя в ее бездонные голубые глаза, я не мог врать.
– Все! – выпалил я.
– Все! – состроив смешную рожицу спросила мама. – Может есть во мне что – то особенное?!
От стыда я отвел взгляд, сердце снова стало биться где – то в горле.
– Н – ну тело...
– Ты тонкий ценитель!.. А на теле? Знаешь, мужчины часто пялятся на разные части моего тела! Что привлекло внимание моего любимого сыночка?
– Мам, я так не могу!.. Прямо сказать...
Мама обхватила меня ладошкой за затылок.
– Нет уж, дорогой, говори! Будешь знать, как признаниями разбрасываться!
– Не знаю... У тебя очень красивые ножки... и... и... попа, – говоря о своем любимом предмете, я как – то невольно стал входить в раж. К тому же от мамы, к которой я так тесно прижимался шло такое сладкое томное тепло, что я начал заводиться, хотя и не понимал четко, что со мной происходит. Просто волна жара пошла от моего паха к груди и выше, ударяя прямо в разгоряченный переживаниями мозг. – Когда ты идешь, а я иду сзади, то смотреть на тебя очень приятно... И походка... и бедра твои...
Я запнулся и тяжело дышал. Мама взяла меня кончиками пальцев за подбородок и заставила смотреть прямо на нее. Ее глаза кажется превратились в какие – то озера без дна, мой взгляд тонул в них и больше я ничего не видел. Только слышал ее голос, доносившийся издалека, проникающий на эти глубины, где не слышно было ничего, кроме ее голоса и «ватного» ровного шума в ушах.
– А чтобы ты больше всего хотел увидеть у мамы, что никогда не видел!
Волны исходящего от мамы тепла качали мое сознание на своей поверхности, и несли его туда, куда сами хотели. Я был поглощен ею, и полностью повиновался.
– Хотел бы посмотреть там... внизу...
– Хочешь видеть мамину писю?..
– Да – а...
– Мама любит своего мальчика... Мамочка ему покажет...
Я не понимал, что она говорит, пока мама не стала медленно раздвигать свои ножки так, что полы халатика разошлись, и я увидел белый хлопок ее трусиков и что – то темнеющее под ним.
– Хватит или еще? – едва слышно прошептала мама.
Я не мог оторвать взгляда от ее божественного межножья и прошептал:
– Еще...
Не отрывая от моего лица левой руки, пальцами правой она коснулась краешка лямочки своих трусиков и осторожно сдвинула ее в сторону. То, что темнело под белой тканью, вырвалось наружу. Ее вульва, обрамленная аккуратно остриженными волосками была невыносимо прекрасна. Нижние губки, темные, чуть потрепанные немного выдавались вперед, образуя капюшончик над входом во влагалище. Только в самом низу маминой щелки я увидел розовое нутро ее писи. От этого сокровища исходил одуряющий запах –терпкий, сильный, манящий. Хотелось впитывать все что я вижу всеми порами своего тела. Голова моя кружилась, я почти утратил контроль над собственным организмом. Не смея поднять на маму взгляд, я прошептал:
– Мамочка, любимая, можно я тебя поцелую там, один только разочек!.. Пожалуйста, мама, я сейчас умру от счастья!
– Целуй, сыночек, – еле слышный шепот в ответ, – целуй, и не надо умирать!
Я ткнулся губами в ее губки, как при обычном поцелуе, и терпкий, солоноватый, сладкий вкус маминой писи, окончательно лишил меня рассудка. Я стал жадно и страстно лизать мамину писю, сосать ее губки и клитор, бешено утоляя жажду которая терзала меня целые годы. Забывшись, я даже распустил руки, схватив маму за полные теплые ляжки. От дикого восторга и удовольствия я ничего не соображал, и только спустя минуты до меня стали доходить мамины стоны. Испугавшись, я оторвал рот от маминой щелки и с тревогой взглянул ей в лицо.
Оно было запрокинуто так, что затылок уперся в высокую спинку дивана, подбородок ее дрожал, плечи ерзали по бордовому плюшу обивки. Мама распахнула полы халата и теперь я мог лицезреть, как она ласкает пальчиками сои аккуратные грудки, розовые соски с идеальными розовыми овалами вокруг них. Мама почувствовала, что я перестал ее ласкать, и посмотрела на меня мутным блуждающим взглядом.
– О сыночек, пожалуйста, продолжай! – взмолилась она. – Ты ласкаешь маму божественно, о я кончаю от твоих губок и язычка. О, пожалуйста, не останавливайся!
Просить меня два раза было не нужно. Я снова ткнулся лицом в ее вульву. Мои руки стали смелее, я сдвинул ладони вверх и обхватил ими мягкую мамину попу. Когда я сжал мамины ягодицы, она впервые застонала в полный голос.
Через несколько минут моих неистовых ласк и ее громких стонов, мама стала сильно двигать бедрами мне навстречу. Она то сжимала, то разжимала бедра, сдавливаямою голову до боли в ушах. Потом несколько раз мама очень резко дернулась, вскрикнула и обмякла. Я оторвался от нее и встал на колени. Дыхание мое было сбивчиво и часто. Лицо и губы горели от трения и маминых соков, которыми я был залит ото лба до побородка. Моя белая футболка тоже была мокрой на груди. Она стягивала мое тело и было трудно дышать. Я сорвал ее с себя, обнажив более – менее накачанный регулярными тренировками торс.
Мама смотрела на меня, с трудом фокусируя взгляд. Ее обнаженная грудь вздымалась и трепетала.
– О мой сынок! Мой красавчик! О как сладко ты сделал мамочке! – произнесла она осекающимся голосом. – Садись скорей рядом, обними меня, мой дорогой!
Я уселся рядом с мамой, прижавшись к ее мягкому, пышущему жаром боку. Меня распирало от восторга и счастья. Грудь вздымалась, но... не только она. Одновременно я и мама, опустив, взгляды, увидели, что мои спортивные брюки буквально натянуты мощным стояком. Мамино дыханье уже почти вернулось в норму, он с лукавинкой посмотрела на меня и протянула:
– Сыночек, ты сделал маме так хорошо! Я буду просто не благодарной стервой, если...
Я ничего и вякнуть не успел, как мои спортивные штаны были спущены до колен, а мама едва ли не с размаха насадилась ртом на мой торчащий бивень.
Я едва не сошел с ума от облака удовольстия, которым окутал мой член мамин рот. Она работала языком и губами, как заправская соска. В один миг она была нежной и ласковой до неги, а потом неистова как фурия. Мама громко чмокала и хлюпала, высасывая из меня все соки. В глазах двоилось, я почти не чувствовал тела, за исключением разгоряченной до предела головки члена. Мама не забывала время от времени поглядывать на меня, наслаждаясь зрелищем моих корчений и ужимок. Она была прекрасна с членом во рту. Я не мог вынести этого зрелища и ощущений и быстро забормотал:
– Мамочка у тебя самый ненаглядный на свете рот! Я с ума сейчас сойду от удовольствия.
Вместо ответа мама, не спуская с меня глаз, несколько раз надула и втянула щеки, обнимавшие в этот момент мою залупу. Это в секунду вынесло мне мозг. Я заревел от восторга, и, схватив маму за голову обеими руками, стал неистово кончать в горячие глубины ее рта. От удовольствия я поплыл и ничего не соображал. Когда немного оклемался, мама сидела рядом со мной. Она обнимала меня за плечи и гладила по голове. Ее мягкая сиська упиралась мне прямо в ребра, отчего казалось, что бок полыхает огнем.
Мама смотрела на меня нежно и ласково, в уголках ее глаз таились смешинки. Потом она спросила меня с самым невинным видом, проведя паальчиком по середине моей груди:
– Ну что понравилась мамина защека?!
Я оторопел от ее слов, всегда такой корректной и вежливой мамы, а потом радостно закивал.
– Да мамочка, я никогда не испытывал такого удовольствия! Я думал, я на небесах!
Она усмехнулась.
– Но я думаю, что это не все фокусы, что я могу тебе показать.
Опустив взгляд вниз, она увидела то, что я прекрасно чувствовал. От перевозбуждения, мой агрегат и не думал утрачивать стойкость.
– О, сынок! Я так хочу почувствовать тебя у себя внутри!
Ну как я мог отказать любимой маме!
Она легла на спину на диван, широко раздвинув ноги. Левую она положила на спинку дивана. Ее белые ляжки, сходящиеся к темной, истекающей соками щели, были прекрасны, как могут быть прекрасны только крылья ангела. Я немедленно повалился пахом на ее межножье. Мама глубоко вдохнула и, взяв меня пальцами за член, ввела его прямо в себя на всю глубину. Наши крики слились в один вопль запретной кровосмесительной страсти.
Я драл маму не меньше часа. Свихнувшись от запретного наслаждения, я ебал маму, как ебут только отвязных портовых шлюх. Ее писька хлюпала и чавкала не хуже ее похотливого рта. Незадолго до того как меня накрыло диким оргазмом, я понял, что моя мама самая сладкая блядь на свете, и что я жить без нее не могу!
Я закричал:
– Мамочка родная моя, как я люблю тебя, сладкую давалку!
И принялся накачивать ее горячее нутро потоками своей спермы. Мама уже не могла к тому времени кричать и только еле – еле просипела:
– Да родной, брюхать свою мамочку, я люблю тебя!
После мы лежали тесно обнявшись, наш жар был единым жаром, мы были единым целым навеки!
Когда волна удовольствия, схлынула ниже головы, я стал хоть как – то проблесками соображать, что только что натворил.
Вне себя от ужаса, я уткнулся лицом в мамино плечо и с трудом выдавил:
– Мамочка, любимая, прости меня, пощади!
В ответ гробовое молчание.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
159