Все мы оказываемся на пороге ада. Иногда. Но а если вдруг понять, что всю жизнь стоишь на этой грани? Возможно уйти и не получится.
Как и всегда, похоти в рассказе достаточно, но не это в нём главное.
***
Ледяная вода брызнула из висевшего под потолком серебристого душа, на котором вот уже несколько лет крохотными островками неотвратимо разрасталась ржавчина. Поток с грохотом ударился о дно ванны, окатив бледные худые ноги молодой девушки, и мерно зашипел поверх всех остальных звуков, долетавших ранее из-за двери.
Холод обжёг её ноги. От этого девушка мгновенно пришла в себя и рефлекторно шатнулась назад. Она упёрлась правой рукой в кафельную стену и мелкими шажками попятилась от расползающейся по дну водной плёнки, расставляя ноги к самым стенкам ванны.
Девочка сжалась от холода. Высокое худощавое тельце мелко задрожало. В попытке сохранить тепло, она рефлекторно свела узкие плечи, отчего её небольшие груди прижались друг к другу, а кожу обсыпало мурашками. Соски стянулись и превратились в два светло-коричневых камешка.
— Оооохххх... — Из груди вырвался рваный вздох. — Неделю теперь каждые двадцать минуть по капле писать... Ну вот точно же так получится!
Девушка сжала зубы, быстро задышала и опустила глаза вниз.
—. .. Дура тупая... Всё через жопу... Вот не зря она говорит, что мозгов не хватает...
Да ни черта у меня не хватает: ни мозгов, ни рожи... Сиськи, как у малолетки, ноги кривые, жопа уродливая. Конченая сука...
От этого неожиданного раската эмоций на тёмно-карих глазах собрались две крохотные капли. Девушка потянулась к лицу и сорвала очки. Огибая струю душа, чтобы вновь не попасть под холодную воду, она приоткрыла розово-белую клетчатую ширму и небрежно брякнула их на раковину.
Но изгибалась девушка напрасно — вслед за этим, проверив ладонью струю, она почувствовала приятное обволакивающее тепло, расплывающееся по руке. За эти полминуты холодная вода в душе протекла и теперь, если приглядеться, от струи шёл лёгкий пар. Она осторожно дотронулась ногой до водной плёнки: всё ещё прохладная, не успела прогреться, но терпеть можно. Девушка шагнула вперёд и окунула в теплеющую воду обе стопы. Стоило это сделать, как живот легонько потянуло, а по бёдрам побежала горячая, почти прозрачная струйка мочи.
Она сняла душ со стены и потихоньку начала обливаться горячей водой — сначала прошлась по ногам, смывая оставшиеся подтёки мочи, затем подняла душ выше и окатила живот, грудь, спину и голову. Волосы из тёмно-каштановых стали чёрными
Ей было уютно и спокойно, душ смывал головную боль и солёный вкус обиды. Девушка опёрлась плечом о кафельную стену. Она поливала себя горячей водой, медитативно смотрела в одну точку и с упоением смаковала горечь недавней ссоры, прокручивая в голове всё новые и новые колкости, которых ей вчера так не хватало в споре с матерью.
В дверь постучали.
— Господи, ну разве не понятно, что занято? Я моюсь! — с раздражением рявкнула она.
Ответа не последовало.
— Мать? Помириться, что ли, хочет? Сначала цепляется, а теперь лезет? Вчера надо было думать! Могла бы поддержать, перед экзаменом, совет дать... А она со своими расспросами: Мед. её дебильный или Ин. яз? Да откуда мне знать? Блин, да я лучше арбузы на трассу продавать пойду после выпускных... специально для. оrg Помириться хочет. Хоти дальше!
Но только девочка стала вновь погружаться в свои мысли, как сквозь шипение воды раздался тихий скрип открывающейся двери, который ржавыми металлическими клещами вырвал её из блаженствующего чувства тепла.
И тут в голове зазвучал ещё один голос, другой, отличный от того, который минутой ранее подсказывал, как нужно было осечь мать поострее. Новый голос насмехался над ней: Глупая. Но ведь это может быть и не мама. Откуда ей тут взяться сегодня? Подумай — что ты забыла?
Зрачки расширись, руки пробил лёгкий тремор.
— Мама? — беззвучно произнесла она. — Пожалуйста, пусть это будешь ты...
— Мам... — через силу, теперь уже вслух, сказала она вновь.
Вместо ответа из-за ширмы донеслось тихое мычание — до ужаса знакомая с детства мелодия. И тогда горькое озарение оглушило её: сегодня второй четверг месяца! В любой другой день это была бы мама, но не сейчас...
Один раз в месяц мать уезжает на утренний приём на два часа раньше. Каждый второй четверг месяца. Сегодня.
— Мама, мамочка... мамуля... ну что ж я за дура-то обижаться на тебя, любименькая... — она шёпотом тараторила, от бессилия вжимая в грудь рукоятку струящегося душа, словно талисман, который убережёт её. — Если бы я на тебя не обиделась, ты бы меня сегодня разбудила и отвезла в школу, и всего этого сейчас не было бы... Мама!
Но ничего исправить уже было нельзя.
— Юлька? Ты что ли тут?! — удивлённо прохрипел низкий голос за ширмой. — Моешься? А, ну я на секунду! Мыло мне дай... Ладно, не отвлекайся, сам возьму. — Жилистая мужская рука слегка отодвинула ширму и медленно поплыла в сторону гелей, кремов и шампуней, стоявших кучей в углу. Юля с ужасом провожала её взглядом. Девушка снова вся сжалась и попятилась назад, так же, как и несколько минут назад, когда холодная вода лизнула ноги.
Рука схватила баночку с кремом для депиляции — первое, чего коснулись пальцы — и исчезла за ширмой.
Губы дрогнули. В любой другой ситуации она бы уже давно разревелось — для Юли это было пустяком — но сейчас, словно загнанный зверь, она забилась в угол и вся обратилась в слух. Распахнутые глаза невидящим взглядом уставились в кафельную плитку на стене. Юля пыталась понять, что делает... он.
Мычание. Снова эта мелодия из детства. Мелодия, которая ложилась на голые нервы, перебирала их, извлекала из девушки ноты страха, отчаянья и безысходности. Вместе они складывались в пробирающий холодом аккорд воспоминаний. Раньше он звучал атонально — малютка-Юля не понимала почему её беспокоит то, что делает... он. Со временем беспокойство росло и сменялось стыдом. К двенадцати годам, когда девочка наконец осознала природу своих переживаний, аккорд наконец зазвучал так, как и должен был. Собрался в неотступно преследующий страх.
Мрачные уроки сольфеджио на цокольном этаже — Юля уже толком ничего из них не помнила, но почему-то по странной привычке мерила свои чувства музыкой. Из небольшого школьного курса в голове осел только короткий рассказ их угрюмой учительницы о тритоне.
—. .. Тритон — сильный диссонанс, который недалёкие средневековые клирики называли музыкой дьявола...
Сейчас её переживания звучали именно так. Это было зло, не дающее ей покоя; зло, проникающее всюду, словно звук; зло, которое ищет её и находит. Diаbоlus in musicа...
Он напевал свою мелодию только в такие моменты. Видимо сам он этого не осознавал. Но Юля это уже давно заметила.
Спустя полминуты напряжённого молчания, сопровождавшегося лишь шарканьем и шумом воды, ширма дрогнула и приоткрылась. Та же рука понесла баночку обратно. Сходу поставить крем на прежнее место не получалось, поэтому рука отодвинула ширму сильнее. Вслед за рукой появилась и голова — небритое мужское лицо и горящие глаза. Юля со страхом смотрела в них, не в силах оторваться, будто глядела в бездну. Они тоже мельком скользнули по ней.
— Юля, ты что ж, не моешься,
стоишь? — он поставил баночку рядом с шампунем. — Мылиться всё так же не научилась, неумёха? — смешок. Теперь мужчина развернул голову и посмотрел прямо на неё.
— Иди-ка сюда! Иди, иди, чего встала?
Девушка обречённо шагнула вперёд. Он рывком схватил её за руку и притянул ближе.
— Восемнадцать лет, а папе тебя до сих пор мыть приходится — голос отчима звучал весело — А ну... давай... повернись-ка!
Юля развернулась к нему спиной. Мужчина взял мыло с раковины, промочил его под струёй душа, и стал дрожащей ладонью гладить девушку, размазывая скользкую пену между тощих лопаток и по пояснице. Другой рукой он, словно тисками, сжимал её локоть. Из широко распахнутых глаз по бледным щекам девушки покатились слёзы, а пальцы впились в рукоятку душа и ещё крепче прижали его к животу.
— Спинку ты никогда не могла нормально намылить, Юленька... — вот так. — Опусти душ на пол. Пускай я сказал! Сейчас помоем тебя нормально...
Когда она сделала так, как он велел, отчим продолжил её мылить, напевая свою сатанинскую мелодию, а вода почти бесшумно струилась по дну ванны. Он размашисто скользил ладонью по её плечам, по спине и бокам, стараясь с каждым разом, в конце движения, посильнее ущипнуть скользкое девичье тело.
Это продолжалось недолго, вскоре он крепко приобнял и прижал девушку мыльной спиной к своей футболке. Затем обогнул рукой талию и также бодро стал мылить плоский живот, раз за разом впиваясь в него стальными пальцами. Иногда он поднимал руку слишком высоко и небрежно задевал грудь.
— Юлька, как же ты так нормально помыться-то сама не можешь? — он заговорил громче и веселее. — Вот мама если узнает, смеху будет... Но мы ей не скажем. Не волнуйся, Юля... не скажем.
Юля его не слушала, она молчала и старалась не шевелиться. А он и не ждал от неё ответа.
Чем громче и увереннее он говорил, тем нахальнее и свободнее его руки гуляли по телу. Прелюдия с животом быстро закончилась и теперь уже без фальши и ухищрений он переместил руку на груди. Обе они с лёгкостью помещались в грубую мужскую ладонь, но ухватить крохотную грудь в мыльной пене было непросто — раз за разом она выпрыгивала, спасаясь от цепких лап. Когда же ему это удавалось, он до одури впивался в неё, переминая сплюснутый бугорок пальцами. С демоническим, нечеловеческим остервенением он давил успевшие уже припухнуть и раскраснеться груди. Его движения были похожи на грубые старания прачки, выжимающей уже едва мокрое бельё, старающейся выдавить из него последние капли влаги. Девочке казалось, что этот зверь хочет раздавить её, разорвать нежную плоть, — только так он мог насытиться.
Терпеть дальше не сил не было и Юля разрыдалась. Её долговязое и хрупкое тело затряслось, от чего мужчина лишь закряхтел, крепче замесил груди и наконец, когда Юлины ноги стали подкашиваться, напоследок оттянул сосок и оттолкнул её от себя к стене.
Больше он не говорил: лишь надавил ладонью промеж лопаток, чтобы девушка припала к кафельной стенке, а другую руку просунул ей между ног, и легонько потянул лобок на себя. Юля прогнула спину. Лицом и грудью она плотно прижалась к стене и твёрдый кафель теперь, казалось, забирал жгучую боль его истязаний, отдавая девочке взамен свой приятный холод.
Огромная горячая лапа легла ей на ягодицы. Она скользнула между ними, а большой палец упёрся в тугое колечко ануса. Девочка рефлекторно попыталась закрыться, но отчим только сильнее вжал её в стену и она вновь приняла прежнее беззащитное положение.
Он надавил — палец вошёл на несколько сантиметров, а вся остальная ладонь расположилась у неё между ног. Юля отчётливо чувствовала каждое движение. Его острые, неаккуратно постриженные ногти цепляли нежную кожу, оставляя на ней крохотные жгучие царапины. Она послушно терпела. Мужчина надавил пальцем сильнее и стал постепенно вертеть его, протискиваясь внутрь. Было непросто, но сил у него хватало — палец постепенно погружался в неё — просто выходило дольше и больнее.
Наконец весь палец проник в неё, и теперь движения отчима стали размашистыми и рваными. Одной рукой он давил Юле в спину, а другой, хватая юную плоть, казалось, старался сделать девочке так больно, как только позволяли силы его громадных лап. Когда он начал двигать рукой в из стороны в сторону, чтобы как можно сильнее растянуть напряжённое колечка ануса, её терпение кончилось — она заскулила, привстала на носочки и задергалась, в попытках слезть с него.
Последнее усилие — он несколько раз, насколько позволяло положение, сжал руку, державшую Юлю между ног, а затем постепенно ослабил хватку. Боль стала отступать. Юля всё так же стояла к нему спиной и ничего не видела, но она прекрасно знала, что отчим только что сощурил глаза, прикусил губы, невпопад затряс головой и сжал ягодицы, а на трусах у него начало расплываться тёмно пятно. Юля помнила как выглядит его оргазм с раннего детства, и каждый раз он пугала её ничуть не меньше прежнего, хотя вместе со страхом приходило и долгожданное облегчение — это был финальный оглушительный отыгрыш тритона — самый громкий и долгий, который постепенно сходил на нет и наконец вовсе пропадал.
Он аккуратно и медленно вытащил палец из Юли. Она не оборачивалась. О том, что отчим только что тихо вышел, сообщила скрипнувшая второй раз за сегодня дверь.
С высохшими слезами и отрешённым взглядом Юля медленно осела на дно ванны. Она провела рукой по алой груди, на которой там и тут припухали следы пальцев и начинали формироваться отвратительные зеленые и коричневатые гематомы. Провела рукой по животу, по жестким волосам на лобке и скользнула ниже. Закусив губы она гладила свою истерзанную вагину — медленно и любовно, снимая ту боль, которую он причинил. Но вскоре её движения стали более резкими и порочными. Она перенесла палец на клитор и стала настойчиво извлекать из него нарастающее наслаждение.
Внутрь она не проникала, как и её мучитель.
— Откуда он знает... ? Знает, что я ещё девственница? Он чувствует, и пока... не берёт меня. А когда возьмёт?
Эта мысль стала предвестником оргазма. Через секунду девочка прикрыла глаза, несколько раз дёрнула бёдрами и напряглась. Оргазм был мощным и долгим — её тело пробила вспышка огня. Одна, затем другая, третья. Они обвили девушку путами наслаждения и каждый импульс, исходивший из её клитора, дарил неземное блаженство, которое потом ещё долго, словно не желая прощаться, неторопливо и приятно утекало, оставляя за собой вязкий след расслабляющего удовлетворения.
После оргазма девушка обмякла. Она перевернулась на бок и опустила всё тот же отрешённый взгляд на струящуюся воду. Как давно она не кончала? Четыре, пять месяцев? Может полгода? Сколько прошло с тех пор как она последний раз так же случайно осталась с ним наедине? Юля не могла вспомнить. Она снова легла на спину, перевела взгляд на белый потолок и уже ничего не скрывая, сначала робко затряслась, а потом, дав наконец себе волю, безутешно разрыдалась.
Послесловие автора
Рассказ Diаbоlus in musicа — это короткая зарисовка, не предполагающая продолжения. Если вам она понравилась, вы можете оставить свою оценку, как, впрочем, и если не понравилось. Не стесняйтесь.
Это вымышленная история, все совпадения с реальными людьми случайны. Не пытайтесь повторить этого в жизни.
//А
149