Встает над Москвою солнце,
Лучами хватаясь за шторы.
Я выглянул из оконца —
Из белой бетонной порры.
Дышу на морозный воздух
Пропахшим водкою паром.
Смотрю из окна, а возле
С таким же мой друг перегаром.
Белки его глаз в прожилках,
Кровавые жилки набухли.
Глаза глядят на тропинку
И чутко работает ухо.
Тропинка ведет к гастроному,
А стрелка часов — черепаха.
Не слышно медного звона:
Деньгами давно здесь не пахло.
Работает ухо в надежде,
Что звякнет случайно в кармане.
Но пусто в карманах, лишь между
Позвякивает карманов.
И гул непонятный, противный
Опять же... между... ушами.
Все тело гудит, как дрезина
И зуд на лице под прыщами.
Луч солнца, проснувшийся рыщет
По комнате в дыме табачном.
Парнишка с кровати дрыщет
Закуской вонючей кабачной.
Надрывистый кашель терзает
Худое костлявое тело,
Но парень крепится, дерзает...
Вдруг радио гимном за
пело.
Встряхнулся ДАС понемногу.
Захлопали двери и кашель...
На вид здесь все чинно и строго.
Внутри же — перловая каша.
В столовой картошка и мясо,
Дешевый кофе, сосиски.
А в дамских квартирах — матрасы
И мятые женские сиськи.
... Татьяна проснулась, зевнула,
Пошкрябала пальцем под мышкой
И в бок Михаила толкнула.
Сквозь сон обругал ее Мишка.
Татьяна толкнула сильнее:
«Вставай, развалился, как барин».
И Мишка ругнулся сильнее:
«И так я всю ночь тебя шпарил»!
«Так что ж, — отвечала Татьяна, —
Устал и все соки истекли»?
«Ну смилуйся, милая Таня!
Не видишь — и щеки поблекли»...
«Ах, так, — встрепенулась подруга,
Вскочила без фиговых листьев,
По комнате носится кругом, —
Какой же ты, брат, журналист-то»!
А Мишка лежит и страдает.
А вскоре манит на пастелю.
Татьяна свой гнев усмиряет,
К нему прижимается телом.
А солнце старается тщетно
Сквозь шторы пробраться к влюбленным,
Где Таня до нитки раздета
И сладостны слышатся стоны.
179