– Я выйду, – шепнула мне на ухо Наташка.. Я поневоле оторвался от нее и подождал, пока она выйдет в сени. Потом я наклонился к жене и убедился, что она крепко спит. Гришка тоже спал и во сне сладко храпел. Я вышел из горницы и тихо прикрыл за собой дверь. Наташка стояла у дверного косяка при входе в терраску, полузакрыв глаза и слегка запрокинув голову; она тяжело дышала. Я понял, что ею овладела безумная слепая страсть. Она напоминала античную героиню, Федру. Античный рок витал над нами. Едва я приблизился к ней, как она стащила с меня трусы, рухнула на колени и стала сосать мой хуй. Однако, мне было мало этого, я хотел как можно скорее и глубже войти в нее, всем телом, всем существом войти в нее, будто в первозданный библейский рай. Мы сорвали со стены толстый армейский бушлат, накрыли его простыней, которая висела тут же на веревке и упали на пол. Наташка сняла с себя рубашку, легла на спину и широко раздвинула ноги. Я увидел при свете луны, светившей в окно, как перламутрово розово блеснули створки влагалища. Я навалился на нее и проник глубоко до самого предела, вошел в нее, как в горячие волны. Думаю, ни одна пара на земле не еблась в ту ночь так же яростно и сладострастно, как еблись мы. Она вцепилась ногтями в мои плечи и ходила подо мной ходуном, доски терраски прогибались и скрипели, она стонала, вскрикивала, кусала меня, а я еб ее исступленно, сжимая груди всей пятерней, катал ее по полу переворачивал и снова бросал на спину, пригвождал к полу. Это было словно землетрясение. Когда я почувствовал, что семя, подобно водопаду, начинает извергаться из меня, я вытащил хуй из влагалища и направил ей прямо в рот. Она жадно выпила остатки спермы. Именно тогда я понял почему у позднего Ренуара красно – бурые обнаженные женщины почти неотличимы от земли, на которой они лежат. Ведь они и есть сама земля, его вечно родящее лоно. Пока мы трахались с Наташкой, мы не сказали друг другу ни слова, все происходило как во сне, в сомнамбулическом состоянии. Но мы знали, что это еще не все. Ни я, ни она нисколько не насытились. Стояла душная июльская ночь, в окно светила полная луна, Наташка сидела передо мной на корточках, опустив свое горячее лоно на мою стопу.
– Пойдем, искупаемся, – предложила она.
Мы вышли на улицу. Она накинула на себя бушлат и была чертовски хороша в этом наряде. Я шел с ней рядом, как Адам. Огромное звездное небо простиралось над нами. На песке у самой воды мы разложили бушлат и снова приникли друг к другу. Тело ее на ночном воздухе стало прохладно и матово светилось в лунном свете. Я целовал ее в грудь в губы, лизал языком соски. Наташка, примостившись у меня между ног, рассыпала по мне свои роскошные во
лосы и, глубоко забрав в рот головку хуя, с наслаждением сосала его. Пизда ее, на которую я наложил обе руки, по – прежнему была влажная и горячая и она неудержимо манила меня к себе.
– Хочешь мы начнем здесь, а кончим в воде? – спросила она, но я отрицательно покачал головой. – Не хочу, чтобы ты обратилась в русалку и утащила меня на дно, – ответил я и она рассмеялась. Мы растягивали удовольствие и я старался сделать все, чтобы на этот раз оргазм ее был полнее, но опять не успел, – сперма изверглась из меня раньше времени.
– Иди остудись, – крикнула она и первой бросилась в воду. Вода была теплая и мы недолго поплавали вместе, распугивая уток, прятавшихся в прибрежных камышах. Когда мы вылезали на берег, вдруг из воды выпрыгнул на полметра огромный серебристый сазан и с шумом плюхнулся в воду.
– У меня с мужем ничего подобного не было, – сказала Наташка, закутываясь в бушлат и прижимая меня к своему мокрому животу. Я с самой Нинкиной свадьбы завидовала ей и втайне мечтала о тебе. Но учти – это у нас с тобой в первый и последний раз. Больше никогда не повторится.
Когда мы подходили к дому, она вдруг вздрогнула и сказала:
– Не хочу туда. Пойдем в сарай. Тебе надо во что – нибудь одеться. Потом объяснишь жене, что ночью захотел искупаться.
Как только мы вошли в сарай, она скинула с себя бушлат, подошла к низкой поленице и облокотилась об нее руками, В темноте ясно обрисовывалась ее стройная фигура, похожая на виолончель.
Ну, – сказала она, будто угадывая мои мысли, – сможешь еще раз сыграть на мне своим замечательным смычком? Только не води им по струнам, а ударяй по ним изо всех сил. Я хочу, чтобы ты сделал мне больно, чтобы ты отхлестал меня. Я очень хочу тебя. Хочу до безумия.
Я подошел к ней сзади, поставил раком и стал ебать на манер того, как жеребец ебет кобылу – жестоко и немилосердно, я знал, – она хотела именно этого. Зад ее пружинил подо мной, как диван, она по – прежнему упиралась руками в поленицу и это был наш грандиозный финал – скерцо – фуриозо. Груди ее тряслись под напором усиливающейся страсти и я иногда ловил их в руки, как мячи и снова отпускал, хватал за ягодицы и напяливал на себя; все тело ее сотрясалось в конвульсиях; она уже не стонала, а громко кричала от боли и наслаждения; накал наших страстей достиг апогея и мы находились в полном и окончательном безумии. Наконец, в самом конце, я так сильно нажал на нее и вогнал в глубину лона свой семяизвергающий член, что она не удержала руки на поленице, ухватилась за ближайшее бревно, и поленья с грохотом покатились куда – то в строну, ничуть не повредив нас. Она звонко захохотала, пока я вытирал хуй об ее упругие ляжки.
– Что мы делаем, Наташка, что мы делаем, – бормотал я. – Я никогда не представлял, что такое возможно.
– Я тоже, – тихо и обреченно ответила она. – Надо пойти в баню, привести себя в порядок. Думаю, это конец..
Мы снова вышли на улицу и тихо, как воры, пробрались в баню. Здесь было еще тепло, в деревянной кадушке и в котле сохранилась горячая вода. Я усадил Наташку на полати и не давая ей пошевелиться принялся смывать с нее следы наших грехов. Она позволяла делать с собой все, что я захочу. Я добрался до самых сокровенных уголков ее влагалища. Она подняла ноги высоко на полку, широко раздвинула их и откинулась на спину. Впервые, может быть, я так близко увидел женское потаенное лоно, откуда мы выходим на свет. Я тщательно промыл у нее в каждой складочке и близко наклонился к лону. Мне захотелось вдруг припасть к этому живому цветку губами, уткнуться в него лицом. Я прикоснулся к лону губами, высунул язык и погрузил его в самую глубь вульвы. Сначала мне показалось, что это не очень приятно, но через мгновение, я уже не мог себя удержать и все глубже и глубже погружал в пизду свой горячий язык. Я усиленно работал языком, и как ни странно, получал от этого все увеличивающуюся порцию блаженства. Я чувствовал как ее тело начинает дрожать мелкой дрожью и усиливал движения губ и языка. Я упивался ею. Она впала в экстаз и приближалась к божественному и окончательному оргазму, я чувствовал, что это зависит только от меня и сам испытывал невыразимое удовольствие. Вот оно, вот!… я почувствовал, как на язык мой из самой глубины влагалища надвинулся плотный слизистый шар, солоноватый на вкус и из него пролилось женское семя, ее живородный сок. Я схватил ее за бедра и удерживал их, потому что они содрогались в конвульсиях и бились у меня в руках, будто рыбы.. С конца моего члена от сладострастного напряжения что – то потекло, я взял на руки ее обмякшее, бесчувственное тело и опустил себе под ноги. Потом я наклонился над ней и сунул в ее открытый и влажный рот свой тяжкий, сочащийся от перевозбуждения член, который будто ждал этого, потому что сразу занял собою всю полость ее рта, как израненный стебель, попавший, наконец, в вазу с водой. Так мы сидели некоторое время, пока хуй, внезапно опав, не выскользнул у нее изо рта и не упал к ней на шею. Мы были предельно измождены и счастливы. Не помню уже как мы пробрались в дом, как улеглись спать подальше друг от друга и как наступило утро.
С тех пор прошло много лет. Мы по – прежнему дружны с Наташкой и ведем себя так, как и должны вести себя родственники. Ничего подобного с нами больше никогда не происходило. Наташка осталась идеальной матерью, примерной женой и доброй сестрой. Однажды мы провели несколько дней вместе с семьями в деревне Кормушка. Но между нами ничего не произошло. Когда мы встречались с Наташкой взглядами, оба отлично понимали, что повторить прошлое невозможно, да и не надо. Пусть это останется воспоминанием, сном, неправдоподобным безумным приключением, в которое трудно поверить. Я и сейчас по прошествии многих лет иногда думаю, а было ли это в самом деле? Как мы могли совершить с нею такой грех? Но было ли это грехом, я не знаю? Я никогда не спрашивал и, думаю, не спрошу об этом Наташку. Чего только в жизни не бывает. На то она и жизнь. Ни с кем больше я не испытывал подобного раскрепощения и свободы. И это при том, что мы находились тогда под властью рока. Над нами витал рок, я твердо убежден в этом. Древние боги показали свою неодолимую силу и ушли. Но куда? Этого никто не знает. Теперь, как разъятые половинки андрогина, мы до конца жизни будем скитаться по миру и таить под пеплом безумную, роковую страсть. Но почему эта страсть вдруг вспыхнула и погасла? Кто бросил молнию? И что после этой молнии от нас осталось? Мне часто видится во сне река Змейка с берегом, поросшим камышом. И в камышах стоим мы с Наташкой. Я теперь понимаю, что означают образы пустого тростника у Паскаля, Верлена и Тютчева. Это мы, это наши грешные души. Иногда по ночам бог ветра Эол, да Лесной Пан наполняют певучие стволы своим легким дыханием и в тишине под луной слышится заунывная мелодия, которая говорит о том, что ничто и никогда не вернется. До смерти с нами останутся только воспоминания.
179