Россия — это женщина, которая ждет, когда ее изнасилуют. (Н. Бердяев)
1
Ему удалось. Удалось выполнить всё, что он задумал. И это было удивительно. Триста тысяч баксов, зелеными кирпичиками, лежали в надёжном месте, теперь его личные триста тысяч, и с ними Давыдов собирался прошагать к сытой спокойной старости; под пальмы-клюквы, на берег тёплого лазурного моря, в красивый дом с башенками. Ему хватит триста — пусть и минус двадцать подельнику, он мог бы ломить и больше, но жадность, как известно, фраера сгубила.
Семь лет начальник службы безопасности, Алексей Петрович Давыдов методично и скрупулезно собирал компромат на своего руководителя, Сергея Сергеевича Лиманова, намереваясь при удобном случае либо его шантажировать, либо кому-нибудь компромат продать, пока однажды не понял — занимается ерундой. Не такой простой гусь был Лиманов, чтобы его можно было легко ощипать. И тогда Давыдова осенило. Это случилось в ночном кафе «Тайны Востока», куда Давыдов как-то приехал, чтобы расслабиться после работы. Он позволял себе такое примерно раз в три месяца, выбирая в ночных кафе или в ресторанах слабо освещённые углы, ел и пил там, в одиночестве, до масляной отрыжки, а затем его, угрюмого, пьяного, мавзолейно — молчаливого увозил домой подчинённый. Ни женщин, если не считать иногда пропахших никотином проституток, ни друзей у Давыдова не было, и именно за этот самурайский аскетизм Лиманов его и ценил. Приятно иметь робота под рукой.
В тот вечер в «Тайнах Востока» выступал сладкоголосый певец, красивый, высокий мальчик, одетый в голубое трико, отчего выделялась его округлая ягодная попка. Певца, как позже узнал Давыдов, звали Лёва, Лев, и попку он выделял одеждой не зря. Парень оказался бисексуален. Успел познать живительную влагу мужской спермы. Драл его лично владелец «Тайн», зеленоглазый мужик с рыжеватыми усиками под острым носом. Слушая, как Лёва выводит птичьи рулады, смотря на его вихляния бёдрами в такт гитарным аккордам, Давыдов вдруг подумал о жене Лиманова, тоже любящей покачать бёдрами перед мужиками, покрутить задом, а при возможности и положить их кругляки в свою ладонь. Блядь была та ли ещё: блядь: и его осенило.
В сознании, словно Вселенная из хаоса, есть контакт, начал возникать план. Жена — вот на чём он поймает Лиманова. Жена — вот за что он заплатит деньги.
Вспоминая, как всё это было, Давыдов сдержанно улыбнулся и окликнул официанта. Алексей Петрович сидел в небольшом ресторанчике, как и обычно, в углу, с той только разницей, что теперь было раннее утро, солнце лишь начинало золотить купола Кремля, крыши домов, мостовые и Давыдов был трезвый. Через полчаса ему надо было встретиться с Лёвой и отдать ему двадцать тысяч, как они уговаривались, за отлично проделанную работу. Правда, Давыдов ещё не решил, как ему следует окончательно поступить. Вопрос не в деньгах был — в свидетеле. На всякий случай Давыдов взял с собой шприц со смертельной дозой наркотика, героин — белая смерть, полагая, что с Лёвой он справится легко. Но и, сомневаясь тут же, а стоит ли так мараться? Дурной поступок — коррозия души.
— Что вы желаете?
Официант склонился в вежливом полупоклоне, показывая Давыдову блестящие налакированные волосы, отсвечивая ими желто.
— Стакан сока. Лучше всего апельсинового.
2
Лиманову было душно, несмотря на то, что недавно он вернулся с улицы, с весеннего морозца, нес за пазухой и в рукавах холод: Чёртовы выборы. Они его доконают, эти тараканьи безумные бега. Он бы бросил всё, но не мог. Палец в попу воткнуть — легче, чем бросить. Много фишек поставлено на карту. Большие деньги вложили в выборы: как он сам, так и те люди, с кем он условился о поддержке. Если дело будет проиграно его, конечно же, не убьют, но неприятностей хватит. Прокуратура возобновит уголовное дело (старое, паровоз немытый), конкуренты перехватят козыри, придётся отдать по долгам — выкручиваться штопором, выкручиваться — ну и тому подобное.
Лиманов дёрнул за ворот рубахи, ослабляя узел галстука и расстегивая верхнюю пуговицу. Да плюс эта вальпургиева видеокассета. Он получил её утром, по почте, однако ни вскрывать, ни смотреть не стал. Первая мысль была, что там заложена бомба, и это не исключалось, но пока Лиманов размышлял, не позвонить ли Давыдову, чтобы он всё проверил, ему позвонили самому. Голос в трубке был каким-то механическим, явно измененным, скрежет по дну консервной банки вилкой.
— Се-сей Сес-севич? Вы получ-щили бандер-роль?: Не волнуетесь — это не бомба. Это эротика:. Или даже порнограф-фия:. В любом случае посмотрите, не пожалеете. Я вам перезвоню. Вещером. Интересно будет узнать, ш-то вы про это думаете: Совпадут ли наши эс-стетические вкусы.
После чего в трубке раздался смешок, вода, утекающая в слив ванны, и связь была прервана.
День Лиманов провёл, как сомнамбула, заученно произнося речи, автоматически-автоматически-автоматически улыбаясь, пожимая чужие, как виды красного Марса, ладони — трусливо не звоня жене, на юг, где она отдыхала с подругой. Крутой мужик Лиманов, «папочка» для одних, миллионер для других, спонсор — благодетель для третьих, сволочь, давно заслужившая затхлой тюремной камеры — по мнению четвёртых, опасная акула с острыми напильниками во рту — для пятых — этот крутой мужик Лиманов за годы супружеской жизни стал безмолвным кольцом на пальце жены. Его жена оказалась блядь, подстилка, но Лиманов не только ничего с этим не делал, но и не хотел делать, молчаливо соглашаясь с её поведением, потому что, как это ни странно, змеиной верностью любил её.
*
За четыре года супруга изменяла ему не единожды, если только это можно назвать изменами в классическо-пуританском понимании слова измена. Она заводила себе любовников, ничуть не скрывая от Лиманова, что у неё таковой появился, размеренно, как домохозяйки заводят на подоконниках цветы, как подкладывают атласные подушечки под котов. Скандал ей Лиманов устроил, коза её острыми рогами забодай, но только раз и щит его при схватке был разбит.
«Ты занят своей долбанутой работой. Всё время, — кричала жена. — Я забыла тебя. Ты меня не то, что не трахаешь, ты меня не целуешь даже». И истерично. «Мне хуй нужен! Как всякой нормальной бабе». И ласково. «Ревнивец ты мой. Меня ведь только его палка интересует, а тебя-то я люблю». И просительно, прижимая свою грудь, две волны накатные, к его груди. «Я с ним ещё разик, и всё. Он тебя дополняет. Ты такой, ну, волевой, а он, знаешь, помягче. Ты разрешишь? Ты ведь не ханжа?» В её словах была правда. Он на самом деле позабыл о ней, как о женщине. Трудоголик.
«Договор № 38», «счет фактура № 161», «сбросьте на факс», «теперь подсчитайте проценты», «о кей», «подряд на строительство», «это железобетонные конструкции», «перезвоните вечером мне на сотовый»:
Он был не ханжа и взял замуж её не девочкой. Да, одним мужиком, что с ней переспал, будет больше, что же теперь стреляться, разводиться или избить её до полусмерти, как часто принято у пролетариев? Его коммерческий ум просчитал, что ситуация может быть даже для него и удобна. Жена перестанет ревновать к работе, кусать за ляжки за то, что он совсем позабыл о «своей лисичке», отвлекать по телефону в самые неподходящие моменты, виснуть на нём лианой, когда он устал и ничего не хочет. Зато останется рядом, не шулерская карта в манжете, как девочки по вызову, известная ему, можно пить без опаски, свой стаканчик, в любое время. Поэтому, когда за «разиком» последовал новый «разик» (первый любовник добросовестно натягивал её месяцев пять), он не стал буянить. Со вторым она сходилась и расходилась, так как тот был женат (не всегда мог разрываться между женщинами) почти год. Попутно попала в настоящую history of love, подмахнув офицеру и его другу. Это был буранный вечер 23 февраля. Снег засыпал весь мир, погребая. .. под себя дома, деревья, фонари, скамейки, дороги. Она возвращалась из магазина, где, как уверяла, купила Лиманову в подарок одеколон. Флакон в блестящей упаковке перевязанный синими лентами. Её автомобиль вязко застрял мордочкой в сугробе сахарного цвета, и, сколько она не сдавала им назад, сугроб тянулся вслед за колесами. Тогда она вышла из машины, по её словам, со слезами в глазах, в отчаянии, и космически не знала, как ей быть. До Лиманова она дозвониться не могла. И правду тоже сказала. Лиманов был на важной встрече, отключил «мобильник». Хотя, хотя: могла бы просигналить и Давыдову или в «Службу спасения», да вплоть до милиции, но, вроде как, растерялась. Выдернуть автомобиль из сиропных объятий сугроба ей помогли офицеры, спасительно проявившись из негатива снежной пелены. Далее в жене заговорила женщина-самка и она, «любопытства ради», увлекла себя в веселый огненный кабак, куда офицеры и направлялись. Там она налакалась, по щенячьему — не молока, нет, кто же в огненном кабаке молоко подаст, но шампанского с водкой, и у нее «слетела шляпа», и оказалась она, шар попал в лузу, в квадрате офицерского общежития, бросив машину на игры метели. А сами «солдатики» такие были «симпатяги», такие галантные кавалеры, щелканье каблуков, звон-н-н шпор, и такие при этом «несчастненькие» со своей грубой суконной службой, что одного из них она пожалела. Командировочного. Часть его ракетно-зенитная дремала меж хвойных лап тайги, окруженная зелено-голубыми сопками. Все радости — солдатская задница, повисшая над проемом уличного сортира и кусок мяса от повара в обед. Истосковался офицер — по живой и мягкой.
Она отдалась ему на полу, куда был брошен спасательным кругом матрас. С видом таким — оказываю тебе, руський зольдат, гуманитарную помощь по сексуальной линии. Славный пушкарь был хорош со своим орудием и стрельбой из него. Она заснула прямо там же, на полу, без подушки, а очнулась под утро и снова в зоне боевых действий. Её нагло атаковали в задний проход. Лиманов был уверен, что в том настроении, пельмени под водку — масло брызгами на каленой сковороде, жене было — стучать по барабану — в какое место ей задвинули член. Не это её возмутило, два плюс два четыре — и оказался прав. Её возмутило-взмутило-взбаламутило, что был «не Саша», не Саша головкой лез, а другой. Её оскорбило, ноготь сломанный, что её натягивали без её-её разрешения. Случай такой вышел, ах, капуста мятая, слабость козлы почуяли — съели, изнасиловали. «А чего же ты, подруга, хотела? — Лиманов тер на подбородке ночную щетину. — Удивительно, что тебя не трахнули хором. С песнями. Наверное, офицеры эти были чересчур пьяные. Или поголовно верные семьянины». Вслух он, впрочем, не осудил. Рассказывая эту историю с возмущением, ещё похмельная, она, щеки красные, не совсем отдавала себе отчёт, насколько её история бесстыдна, нагла, что Лиманов должен её выкинуть вон, как рваные тапочки, как смятую туалетную бумагу, но она каким-то внутренним чутьём знала — не выкинет. Ещё и пожалеет — тело. Ещё и оттопырит. Она не ошиблась. Под её фарфором битым звенящие крики, что Лиманов должен нанять «бандитов» и «набить им морды», он наклонил её в позу.
Но всё-таки все эти сексуальные забавы жены для Лиманова носили несколько абстрактный характер. Звезды на небе — они светят, а далеко. И что там подле них, какие планеты кружат, неведомо. Он мог лишь догадываться, что любовники с его благоверной — не верной проделывали в постели. Иногда она «открывала тайны», как правило, находясь под хмельком, возвратившись наутро после очередной бурной ночи, но открывала — до-ре-ми — скупо, обрывисто, без фа-со-ля-си-до. Было это обычно так. Лиманов вгонял между ног жены свою колотушку, и она вдруг оказывалась, как ведро в проруби. «Я не виновата, — смущённо кокетливо и полусонно бормотала жена. — Он сегодня что-то очень уж разошёлся. А я устала. Я на самом деле хотела к тебе. На». В другой раз она была непосредственна, как трава, растущая, где угодно, лишь потому, что этого захотела природа. Её ноги не сходились. Она так и зашла в квартиру, раздвигая носки ног влево и вправо, что, впрочем, он отметил лишь позже, при окончательном просыпании разума, при включении всех отделов подкорки; когда секретари сидели на своих местах, директора отдавали приказы, а иные сотрудники деловито бегали по коридорам мозга. В том смысле отметил, что догадался — почему у неё ноги буквой Х. Её ночь была успешна, как взятие повстанцами Бастилии. Она плюхнулась на кровать, а ноги её, узко обтянутые чулками, раскинулись в разные стороны. «Лижи мне там или бери меня», — развязано, нетрезво, заявила она, поднимая юбку, и: уснула. Сама непосредственность.
*
Смеркалось. В окно бил красно-красный свет от рекламы. «Coca-cola». Лиманов подошёл к сейфу, открыл дверцу с чугунной головой льва вместо ручки, вынул бутылку рома, початую. Старая привычка бывшего комсомольского вожака, прятать спиртное в сейф. В случае рейда «высокого начальства», всегда можно отбрить, сказать, что ключ от сейфа оставлен дома. Теперь такой нужды не было, но привычка осталась. Лиманов отглотнул прямо из узкого горлышка, зародив в бутылке брожение вод и жизнь, поморщился, но не столько от напитка, жгучего, сколько от собственных мыслей. Понять надо было идиоту сразу, что его, как крупную рыбу, будут брать на кукан основательно, чтобы не соскочил назад, не нырнул, сверкнув хвостом, в глубину и тину. «Старею что ли? Рыхлый стал. Ленивый». Лиманов глотнул рома ещё. Очередная измена жены его волновала мало, понятно, куда больше его мучил вопрос, заноза в палец, сколько они запросят, чтобы не отдать съёмку в руки журналюг? В том, что видеокассета — открытка, посвященная жене, Лиманов не сомневался. Намёк был слишком прозрачен, мандарины товарные, зрелые, на продажу. А тогда, что же, его благонравной репутации конец, и немалый процент избирателей отлипнет от его подошвы грязью. Ну и, да, бесспорно, его интересовало, что они там всё-таки наснимали — в этом своем порно?
Лиманов решился. Достал кассету из коробки, куда она была упакована, повертел, не нашёл в ней на вид ничего угрожающего и тогда, после секундного колебания, сдернув путы завязок, развернул и дал проглотить черное пластмассовое тело равнодушной пасти магнитофона. Видео. Потом, прихватив коньяк, сел в кресло, не ощутив его блаженной кожаной мягкости, щёлкнул пультом, сузил тоннелями глаза.
«Кино» выпрыгнуло кадром на экран почти сразу. В главной роли, он не ошибся, была его драгоценная, теперь в буквальном, материальном смысле, супруга. Видеокамер было две. Одна давала общий план. Вторая — крупный. Обе были статичны, но оператор иногда работал трансфокатором, то, приближаясь к «объекту», то удаляясь. Монтировали кадры с видеокамер в студии или переключались в процессе съёмки, Лиманов не понял, но в сей вопрос, впрочем, и не стал углубляться. Да и не специалист был особо. Вот перед экраном крупно мелькнул женский зад, с едва прикрытыми ночной рубашкой ягодицами. Он моментально узнал и «пятую точку», столько раз им за четыре года обнятую и ощупанную, и романтично-короткую ночнушку купленную им лично в Париже. Вот следом камера показала общую картинку. Его жена, немного пошатываясь, подходила к широкой, застеленной покрывалом, тахте, с парой сиреневых подушек в изголовье, а следом за ней — тип в кремовых плавках. Это был, бесспорно, номер отеля, обои в золотую линейку, где жена сейчас отдыхала. Это было у моря, где ажурная пена. «Отста-ань, — пьяно, но весело протянула жена. — Барышня желает в постель. Блин, спать, дурак. Спать — это баиньки». До постели она не дошла шага. Камера снова переключилась и снова показала крупно: её зад, то, как по его округлым (какой-нибудь литератор мог бы написать «роскошным») половинкам, задрав ночнушку, индейской пирогой скользят мужские ладони. Качалась пирога и на ляжках, ныряла и «на передок». Лиманов, к тому моменту закуривший, стряс пепел прямо на ковёр, серые пушинки вниз летели, и рубанул рома срочной телеграммой. Парочка благополучно, между тем, не обратив внимания на пепел, просыпанный Лимановым, легла на кровать и жена Лиманова, под чарами все тех же рук, отпускала вожжи. Тип начал лизать ей сосок. Иногда вбирал его помадно-розовыми губами в рот. Раздвинул жене ноги, погрузил указательный палец в мягкую и влажную, Лиманов ощутил это физически, расщелину. Молод, крепок. Хотя и жена Лиманова тоже была не старой. Ей шёл всего-то двадцать седьмой год, что он, сорокадевятилетний, воспринимал, как едва ли не юность. «Какой ты пылкий, а если я не хочу? — ещё пыталась играть в театр супруга, но ей не ответили. Плейбой стягивал с себя плавки, беззастенчиво обнажая дырокол с красным стержнем. «Гляди. Что, не устроит?» — явно чувствуя себя хозяином положения, он взял жену за руку, положил её ладонь на член. «О-о! — с кокетливым удивлением протянула жена и сжала набухшую мужскую плоть, покачала её в разные стороны, опустила руку ниже, к яйцам, взяла их в пригоршню. — О-о! Какие разбухшие!» «А ты как думала. Там спермы, наверное, литр». Лиманов подумал, что надо бы выключить всю эту мерзость, подумал, но здесь же и передумал. Это было бы малодушием.
Теперь, на экране, он мог посмотреть наглядно, въяве, как она этим занималась с другими или как могла заниматься. Это его и пугало. Разные вещи — догадываться «как» и наблюдать — «как». Лиманов опять рубанул ром, теперь от его жгучести косея, и из пьяного подсознания пьяные клерки звонили ему в приемную сознания: «Да ты ведь сам однажды хотел взглянуть на неё со стороны, когда она с другим мужиком того. Теперь наблюдай фильму, наслаждайся мухой — паук».
Парень, пока Лиманов принимал эти отрывистые звонки, успел повернуть жену на бок, и наполовину ввести в неё член. Оператор ближней камеры, талантливо уловив ситуацию, подлец, увеличил картинку насколько можно и Лиманов, едва ли не во весь экран, мог наслаждаться цветком супруги, податливо раскрывающим свои лепестки навстречу горячему солнечному лучу. Потом он опять увидел её руку, блеснул зеленый лак на ногтях. Жена снова взяла яблоки любовника в ладонь и подтолкнула их к своей промежности. «Задвинь его глубже. Весь». Парень рванулся вперёд, подал назад, опять вперёд, колбаса заходила во влагалище поршнем, а жена, не отпуская из руки яблоки, тянула их тоже назад-вперёд, тем, заставляя парня двигаться быстрее. «Замечательно» — пробормотал Лиманов. Он почему-то вспомнил, как по просьбе жены купил ей искусственный член. Хороший такой член, большой, с пупырышками, на совесть выточенный рабочими Германии. «Как два твоих, — пошутила она, на что он не обиделся, а, напротив, согласился и добавил. «Есть в нём что-то лошадиное» «Конское», — поправила она. «Да, правильно, конское. Ты что, действительно хочешь попробовать?» Разумеется, она хотела. Иначе, зачем бы они его покупали? К этому времени они не прожили совместной жизнью и года, и им не терпелось экспериментировать. Дома он помог ей раздеться, повалил на кровать, она широко развела ноги, и он впихнул в неё этого «тевтонского рыцаря» целиком. «Вау-у, — на американский манер зашлась она в крике. — Ни хера себе!»
«Соси!», — кричал теперь на экране её любовник, и она повернулась к нему, чтобы сосать, поднимая над кроватью жопу, как белый парус:
Дальнейшее Лиманову не показали. На экране зажглась надпись. «Вторая серия — за отдельную плату». Примерно через двадцать минут, после того, как экран погас, Лиманову позвонили и назвали цену. Всё тот же машинный голос. Цена была велика — триста тысяч долларов США. Лиманов хладнокровно обещал подумать и позвонил Давыдову. Без него теперь было не обойтись. По стеклу продолжал бить свет от рекламы — красно-красный. Coca-cola.
*
— Возможно, придётся заплатить, — жёстко сказал Давыдов, с серьезным видом, мускул на медном лице не дрогнул, просмотрев плёнку. — Дело слишком деликатное. Мы не знаем, кто за этим стоит, и я не могу дать гарантий, что успеем узнать до назначенного им или ими срока. Конечно, я приму все меры, чтобы: — Лиманов запустил в начальника службы безопасности тяжелую хрустальную пепельницу, но Давыдов легко от неё увернулся, и пепельница фугасом влетела в сервант, ломая стекло, громя фужеры. — : Чтобы поймать этих подонков, но следует понимать — ни милицию, ни ФСБ мы сюда вмешивать не можем. Надо действовать своими силами.
Лиманов, кирпичный, как вареный рак, стукнул кулаком-клешней по столу.
— Триста тысяч! Ёб. Да я её, тварь, грохну!
Он бушевал океаном ещё долго. Звонил ей по сотовому, она не отвечала, грозил забить ей между ног кол, обзывал Давыдова «дураком», а Давыдов по-прежнему сидел на стуле с самым невозмутимым видом. Он понял, что внутренне Лиманов с потерей денег примирился, да и триста тысяч для него, в сущности, были не такой уж громадной суммой. На свою предвыборную кампанию Лиманов уже выкинул пятьсот и еще собирался столько же. Чуть больше денег, чуть меньше. Не принципиально. С женой он, может, и правда разведётся, если только не смалодушничает, и вместо развода не начнёт целовать ей клитор, как бывало. Тряпка, не муж.
3
Давыдов допил сладкую муть сока и посмотрел на часы. Пора было идти, забирать свои денежки. Лёва ждал его на квартире, придя туда сутки назад, сразу после их получения в обозначенном месте.
Вокзал — мусорный бак. Сумка рядом. Автомобиль. Человек в черной одежде. Протянутая рука. Визг тормозов на повороте. И нет никого. Ветер — обрывок газеты, вылетающий с шелестом из подворотни.
В том, что Лёва всё исполнит безукоризненно, и даже не попытается сумку вскрыть, Давыдов был уверен, как в себе. С психологией «сладкоголосого соловья» он разобрался досконально, начав её изучать ещё при первом знакомстве, в кафе. Мгновенно просчитав Лёвину ориентацию, изобразил из себя мужичка, подыскивающего крепкую попку для эротических утех. Лёва был и наглый, и трусливый одновременно. Корыстолюбивый и бессребреник. Тщеславный и скромный. Сплошное бисексуальное двойство, противоречие. Ему легко было что-то внушить, зажать в капканы его сознание. К тому же Лёва в Давыдова влюбился, особенно после того, как был вытащен из «Тайн Востока», от своего зелёноглазого ящера, обеспечен приличными деньгами, и высосал благодарно из Давыдова, наверное, полстакана спермы. К удивлению Давыдова, никогда не имевшего половых связей с мужчинами, перешагнувшего, ради дела, через свои принципы, Лёва брал в рот лучше иной бабы. Тепло и приятно было порой члену Давыдова в мокром Левином рту. На это недоумение Лёва ему сам и разъяснил. Не всякая баба знает, что лучше мужику, зато мужик всегда знает, что нужно ему. Бывает верно и наоборот, в случае с лесбиянками.
Сутки же после получения денег Давыдов потратил на проверку, не установил ли Лиманов за ним наблюдение, обратившись куда-нибудь в частную детективную службу. И с облегчением убедился, что — нет. В чём-то Лиманов был и точно акулой, а в чём-то обыкновенным «лохом». Однозначно, потерю денег «шеф» начальнику службы безопасности не простит, и Давыдову очень скоро придётся покинуть лимановскую конторку, но да это тоже входило в планы.
Давыдов поднялся из-за стола, рассчитался с официантом, надел плащ и вышел на улицу, с удовольствием отмечая, что народа на улице много, значит, легко затеряться и не видно никаких подозрительных автомобилей с затемнёнными стёклами. Всё-таки вскоре он свернул в ближайший проулок, и прошёл к нужному дому дворами, несколько раз оглянувшись. Следом никто не шёл.
Войдя в подъезд, Давыдов засунул руку в карман пиджака, нащупывал шприц и ампулу, постоял в задумчивости, взвешивая все «за» и «против» и понял, неожиданно для себя, что Лёву он не убьет. Сомнительно, что сей певчий дрозд, будет кому-то и что-то болтать, а если и ляпнет «по пьяной лавочке», то и что из того? Давыдов тогда уже будет где-нибудь на другом конце земного шарика, очищать кожуру с фруктов на берегу Атлантического или Тихого океана. Под пальмами, сидя в шезлонге, ничем не выделяясь из скучного и вялого ряда отдыхающих. Лиманов не Сталин, искать его по всему свету, как Троцкого, не кинется и с ледорубом убийцу не подошлет.
Выпустив из руки шприц и ампулу, Дадыдов рассмеялся. Облегчённо. Напряжение падало, и провода в организме искрили все меньше.
Дойдя до третьего этажа, Давыдов позвонил в дверь на право. Лёва открыл сразу. Ждал. Лицо было и озабоченным, и радостным. Глаза светились голубой прорубью на бледном льду, но лоб прорезала нитка черного леса. Наверное, фантазировал, что купит себе студию или хотя бы запишет пластинку, и боялся, как бы не дело не прогорело. Давыдов ответно улыбнулся, в колене повернулись шарниры-суставы, шагнул в прихожую. Лёва отступил, пропуская его вперёд, что-то произнес, и: контакты с внешним миром были разорваны. Давыдова накрыла чёрная мгла.
*
Очнувшись, он понял, что связан по рукам и ногам, лежит на полу, что плащ и пиджак с него сняты, и увидел перед собой сначала чьё-то голое женское бедро, а после, с тяжестью вия гоголя подняв веки, узрел и саму хозяйку бедра. Мадам Лиманову, будто сошедшую с картины про амазонок, с чёрным лакированным стеком в руке. Зрачки мадам, светло-синие, были ненормально расширенны. В воздухе плавал сладковатый дымок анаши. Позади Давыдова послышался голос Лёвы. «Очнулся, Алексей Петрович? А то мы уж утомились тебя ждать. Маргарита хочет, чтобы всё было по честному». «Что по честному?», — прохрипел Давыдов. «Ну, в смысле секса. Должны же мы с тобой хоть как-то попрощаться». Маргарита томно улыбнулась и неожиданно опустила стек Давыдову на спину, пуская его проводом болезненно по коже электричество. «Не ожидала, что ты такая мразь. Надо же, установить камеры в моей спальне. Дурак. Да Лёвик сразу мне всё рассказал еще, когда изображал из себя ухажёра». Давыдов покривил рот. Произошло непредвиденное. Непоследовательный Лёва теперь влюбился в эту ведьмочку, как мартовский черт, и они сговорились надуть соломинками, словно лягушек и его, и Лиманова.
А, действительно, зачем ей Лиманов, стареющий, скупой кобель с вялым морщинистым пенисом, вечно занятый на работе, брюзгливый и нудный? Птичка выпорхнула из клетки, унося в клюве алмазное зернышко, и её не поймать.
«Суки, — зло и ржаво сказал Давыдов. — Я вас и с того света достану».
«Дурак, — Маргарита рассмеялась, показывая красивые белые зубки. — Мы просто прокрутим тебе вторую серию. Почему-то меня возбуждает, если на меня смотрит ещё один мужчина. А потом мы уедем, и даже оставим тебе что-нибудь на чай».
«Подумай, с кем ты связалась? — Давыдов попробовал сесть, и ему это удалось, костяшки пальцев уперлись в пол. — Он педик. Зачем тебе педик?» «Ну и что?» — она опять рассмеялась, поднялась с кресла, выгнула спину и шлёпнула стеком, два раза, теперь себя. Несильно. По ляжке и по оттопыренной попке. «Ну же, Лёвчик, начнём».
Лёва наклонился над своим бывшим партнером и мягко вложил ему в губы гармонику папиросы. «Не сердись, Алёша. Такова жизнь. Покури и тебе станет легче».
Анаша была задорной, афганской. Через короткое время Давыдов словил кайф, и сам смеялся, сидя на полу, смотря, как Маргарита двигает рукой по его скипетру, стоя на четвереньках, и тоже смеется, и как Лёва поочерёдно распахивает две её калитки, ведущие в сад наслаждений.
И Лёва смеялся. Его правую щеку обливал яркий солнечный свет, летящий от окна, отчего лицо у Лёвы было словно разделено надвое. На белое и черное.
В Москве наступал хороший погожий день.
182