— Все началось, когда Славик пригласил меня на день рожденья. Кроме меня, там было еще 4 парня и 3 девушки. Нам было по 18.
Вначале было очень весело. Мы, естественно, кушали, потом старшее поколение ушло, чтобы нас не смущать, и мы танцевали. Вначале все было довольно прилично, но потом выпитое шампанское ударило в голову, и мальчики стали вовсю кокетничать с нами, девочками.
Не заигрывал с нами, кажется, один только Слава. Он был вообще странным: не матерился, не флиртовал с девочками, говорил всегда сдержанно и очень правильно, как по книге, но в то же время не был и «заучкой»: в нем чувствовалась какая-то сила, и его побаивались. Собственно говоря, он не раз давал сдачи всем забиякам. Его считали «чокнутым» и за глаза не принимали всерьез, хоть я подозреваю, что девчонки таким образом просто мстили ему за отсутствие внимания с его стороны.
... Под конец наших танцев в чьих-то пьяных мозгах возникла идея играть в карты на раздевание. Все с визгом согласились, и Слава не возражал. Раньше мы не раз играли в бутылочку и пр., и нам казалось, что это — то же самое.
Но с первых минут мы поняли, что это — совсем не то же самое. Собственно, яснее всех это поняла я, т. к. сразу стала зверски проигрывать. Очень скоро я оказалась раздетой до белья, и с ужасом ждала следующей карты. Мне уже было здорово стыдно: хоть я была и не прочь пококетничать с мальчиками, т. е. была нормальной девочкой без комплексов — я никогда еще не при ком не раздевалась, более того — даже никогда еще не целовалась «по-настоящему», не говоря о сексе, который был для меня чем-то пугающе-запретным.
Разумеется, я проиграла снова, и мне пришлось раздеваться. Слава сказал — «может, простим ей?», но его подняли на смех: всем страшно хотелось посмотреть на мое голое тело.
Самое страшное, что я почувствовала, как мне хочется раздеться. И — разделась. Сняла вначале лифчик и играла без лифчика, удивляясь про себя тому, что я сижу с одноклассниками, и у меня — голые сиськи... А потом — пришлось снять и трусы.
Было это так. Я, конечно, снова проиграла, но тут Слава предложил дать мне возможность отыграться, и выполнять желания не по одному, а сразу несколько. Тогда мальчики со своей стороны потребовали: если я снова проиграю — я должна буду не только снять трусы, а еще и раздвинуть ноги и дать себя потрогать везде, где им захочется. Слава стал было спорить... но я взяла и согласилась! Во мне проснулся отчаянный азарт.
Все это привело к тому, что мне пришлось снять трусы, сесть по-турецки — с раздвинутыми ногами, — и дать всем себя лапать. Когда я снимала трусы, мне хотелось плакать от стыда. Мне это казалось очень унизительным. Но как только я осталась голой, все громко завизжали, захлопали, стали восторгаться, говорить, какая я красивая и т. д., и я вдруг с удивлением ощутила в себе приятное, даже сладкое чувство. Я села так, как они требовали, с удивлением глядя на свое голое тело — мне не верилось, что это — я, голая среди одноклассников!
И тут мальчики начали меня лапать. Они сами немного стеснялись и прикрывали стеснение развязностью. Вначале они трогали меня сверху — довольно нерешительно, надо сказать, — а потом осмелели, стали гладить мне соски, один даже прижался к моей груди с блаженной улыбкой... потом полезли ниже — и принялись изучать мою письку. Они требовали, чтобы я отвечала на их вопросы — как что называется, причем матом; всех это страшно веселило. Мне тоже это стало казаться очень веселым, а главное — от прикосновений меня просто бил ток, я никогда не думала, что это так приятно! Каждое прикосновение к голому телу вызывало дрожь, мне хотелось, чтоб меня облапали всю, с ног до головы! Прикосновения к груди заставили меня застонать. «Что, запела, птичка? — сказал Ромка, самый нахальный мой ухажер, — а что ты споешь, если так?» — и начал лапать мне письку. Я хотела сжаться, чтобы он туда не проник — но мне раздвинули ноги пошире, я потеряла способность сопротивляться — и только смотрела, как несколько мальчишеских рук шарят по моим гениталиям.
Это было так чудовищно стыдно и приятно, что я задышала, как после бега. Внутри у меня зашумели теплые волны, очень скоро они стали горячими, стали обволакивать меня скользящей пеленой... «Люди, она мокрая! Смотрите!» — и Ромка стал всех трогать рукой, испачканной в моих выделениях... «Какая у нее писька волосатая... Если побрить — будет настоящая блядь... « От этой мысли — что меня могут насильно побрить — во мне произошел какой-то взрыв: горячая волна вдруг закипела, выплеснулась куда-то... и из меня вдруг против желания полезли крики и стоны, а из письки потекло.
«Смотрите! Кончает! Кончает!» — закричали пацаны. Я металась и маялась под их руками; из меня будто бы насильно источилась страшная сладость, от которой хотелось умереть... Было невозможно стыдно — стыд был настолько чудовищен, что стал приятным... Руки на моей письке пронизывали ее разрядами тока — и из меня лилась и лилась сладкая, ослепительно блаженная волна... Я стала задыхаться, мне хотелось, чтобы меня схватили, мяли, унижали, как тряпичную куклу, чтобы мою письку растерзали на клочки, — стала выгибаться и подставлять свою письку снующим по ней рукам. Меня схватили за грудь, за попку, в письке стали хлюпать мокрым месивом, которое лилось оттуда — и я почувствовала, как меня уносит вторая волна — еще более сладкая, смертельно, невыносимо приятная. Забыв обо всем на свете, я кричала вовсю... Меня покинули все мысли, я осталась голой самкой, состоящей из одних гениталий...
Все остальные смеялись, будто это была классная шутка. Потом, когда я кончила — ко мне вернулся разум, и я стала осознавать, что произошло только что... Мысль об этом была настолько чудовищна, что я закрыла на нее глаза, не впустив в себя. Мне предложили играть дальше; но если я проиграю — мне побреют письку, «чтобы я была настоящая блядь». Я чувствовала острое наслаждение от риска; к тому же было какое-то странное удовольствие в том, чтобы быть «блядью» — униженной, распутной и бесстыдной; я почувствовала это впервые в жизни. Это удовольствие было темным, холодным и было похоже на радость от возни в луже, в грязи, которую я испытывала когда-то в детстве.
... Конечно, я снова проиграла. Меня уложили на кровать, принесли бритвенные причендалы, крем... Я лежала голая и думала: сейчас меня будут брить ТАМ... Эти мысли сладко терзали меня, и ослепительная волна была готова хлынуть из меня в третий раз. Наконец мне раздвинули ноги, стали мылить мне всю промежность, задевая письку... я снова громко застонала, а Ромка, пацан, который брил меня, положил руку мне на письку, покрытую толстым слоем мыльного крема, захлюпал в ней — отчего волна во мне подползла к самому-самому последнему краю и готова была сорваться в бездну, — и спросил: «что, тебе так нравится, да?» Я стонала и виляла бедрами... «Ну нет, блядь, потерпи, вот побреем тебя, тогда и будешь кончать» — сказал Рома, ухмыльнулся и начал брить меня.
Бритье было страшной сладкой пыткой: я была на грани оргазма, и прикосновения к письке все время подталкивали меня к нему... А тут еще и другие пацаны лапали меня за грудь, крутили соски... Наконец меня побрили, вытерли, и Ромка сказал:
— Если отыграешься — твое счастье; проиграещь снова — выебем тебя. Такую блядь, как ты, нужно ебать!
У меня в груди екнуло холодком. Я понимала, как страшно то, что он говорит — но мне до смерти хотелось этого!!! Я поняла, что он прав, я оказалась самой обыкновенной блядью... меня одолела сладкая, черная ненависть к себе, я подумала: раз я такая — так мне и надо... кроме того, страшно хотелось кончить, просто невыносимо, а ласкать себя при всех я не могла... И я согласилась!
... Но тут прозвучал голос Славика:
— Этого не будет.
Его начали высмеивать, заулюлюкали... вдруг мне стало страшно — по-настоящему: я вдруг увидела в своих одноклассниках, которых знала с пеленок — диких зверей. Славик повторил:
— Этого не будет. — И добавил: — А ну-ка, сексуальные маньяки, — по домам! День рождения окончен! Карнавала не будет!
И — стал ОДИН всех прогонять. Пацаны, конечно, полезли в бутылку, и Ромка прежде всего, — но Славик взял его за локти и вывел в коридор. Оттуда я услышала его голос: «Через 2 минуты здесь никого не должно быть, или я иду к соседям, а от них звоню в милицию».
Всех как ветром сдуло. Осталась одна я — голая, дико возбужденная, с мокрой писькой. Я, конечно, не могла уйти вместе со всеми... Я была поражена поведением Славика, каких-то остатков разума мне хватило, чтобы понять, от чего он меня спас и чем рисковал...
Я лежала, как не в себе. Мне не хватило ума одеться, пока в комнате было пусто — но мне и НЕ ХОТЕЛОСЬ одеваться... и я с ужасом ждала, что будет, когда Славик вернется... как и о чем мне с ним говорить...
Наконец он вернулся. Немного помолчал, потом — подошел ко мне... подсел...
— Чего ты не одеваешься, Лен?
Я молчала, потому что не знала, что ответить ему — что не скажи, будет чудовищно стыдно, — и только смотрела на него исподлобья...
— Прости меня, что так вышло. Пожалуйста, — вдруг сказал Славик. Чего-чего, а я этого я не ожидала. — Я не знал, что так будет. Честно.
Я застонала в ответ. Славик посмотрел на меня... положил мне руку на голое бедро и сказал:
— Я понимаю, чего тебе хочется. Сделать тебе?... и, не договорив, вдруг нагнулся к моей письке и поцеловал ее. Меня пронзило сладким током; я застонала громче и раздвинула ноги, как могла, подставляя ему письку. Мысль о том, что он меня сейчас «вылижет», порвала мою душу на клочки, и я предвкушала блаженство, зажмурив от стыда глаза.
Степень этого блаженства я даже и близко себе не представляла. Когда Славин язык прошелся по моей письке — волна, замершая на самом краю, вдруг стала оползать, обволакивая меня радужным дурманом — и обрушилась вниз, в сладкую пропасть без дна... Я закричала надсадно, как от страшной боли; Слава впился в мою письку, а руками держал мои соски и выкручивал их. Мне каз
алось, что он — страшное чудовище, которое пожирает мою письку, пожирает меня всю, и сейчас сожрет полностью, и меня уже не будет, я растворюсь вся в чудовищно сладком Ничто...
Я никогда даже и не думала, что бывают такие страшные оргазмы. У меня в голове светились какие-то линии или круги, я будто перестала быть собой и превратилось в одно сплошное сладкое месиво... Потом, когда все кончилось, я лежала, глядя на Славика — он вытирал рукавом лицо, перемазанное моими выделениями, — и молчала... В голове не было ни одной мысли, кроме бездонного, чудовищного удовлетворения и пустоты. Славик тоже не знал, что говорить; вдруг он сказал «Извини, я сейчас» — и вышел. Через полминуты я услышала из туалет приглушенные стоны, а затем он вернулся ко мне — с красным лицом.
Он снова подсел ко мне... положил, немного поколебавшись, руку мне на голову, погладил... «Ну как, все хорошо?» — и улыбнулся мне. Я не могла говорить, но уцепилась за эту улыбку, как за последнюю возможность вернуться в мир, из которого я выпала, сняв трусы... Он стал гладить меня по спине, по всем телу и говорить:
— Главное, ты не должна плохо думать о себе. Главное, что тебе было очень приятно, а на все остальное забей! Ты получила удовольствие, и ничего такого о себе не думай: все это нормально... Ты никакая не блядь, запомни! Ты — чудесная девушка, красивая, чистая, самая лучшая в мире...
Как он только понимал, что делается во мне! Я, растворяясь от его ласк, мурлыкала — и все теснее прижималась к нему. Мы всю жизнь едва общались — «привет», «пока», «классно выглядишь!», «алгебру выучил?» — но сейчас он вдруг стал для меня таким близким, каким не был никто и никогда. Какие, в самом деле, преграды могут быть перед человеком, который только что подарил тебе самое большое блаженство в твоей жизни, а сейчас — нежно, успокаивающе гладит тебя по голому телу, и ты лежишь перед ним — голая, беззащитная?... Все дистанции улетучились, будто их и не было — и я, наконец, прижалась к нему, положила голову ему на колени и уткнулась в них... Обняла его крепко-крепко... Мне очень нужно было человеческое тепло — и Славик стал самым родным для меня...
Так началась наша любовь. Славик сделал чудо: я ушла от него без неприятного осадка, без презрения к себе, а напротив — с ликованием, с блаженством в душе! Каждая клеточка во мне пела, и душа тоже пела!... Он проводил меня до самого дома — и, когда мы прощались (я снова не знала, что сказать, как отблагодарить его), — он вдруг взял меня руками за плечи, притянул к себе, обнял... и поцеловал. В нос. Но это было так нежно, с такой любовью, что я взвизгнула от восторга, обвила ему шею руками — и стала страстно целовать и лизать его везде, где могла. Целовать — и благодарить, благодарить...
После того дня в моей жизни начался сразу и рай, и ад. Рай — со Славой: мы виделись каждый день, открывали друг друга, ласкались, общались... это казалось блаженным сном, подарком, чудом... А ад был в школе. Я стала врагом всех, кого Слава выгнал в тот день. Про меня абсолютно все кричали «блядь» и «бритая пизда». Я не могла спокойно пройти из класса в класс. Слухи о моем разврате достигли такой степени, что мама повела меня к гинекологу, и только когда он подтвердил, что я девушка, мама стала немного верить мне... Славу несколько раз били. Он сильный, но его подкарауливал вчетвером и впятером... В общем, началось такое, что мы твердо решили переходить в другую школу. Вдвоем.
И мы так и сделали... но перед этим была еще одна история. Однажды нас со Славой подкараулили все те же ребятки — бывшие наши приятели, а ныне стадо озверевших дебилов, — заловили, окружили кольцом, и Ромка сказал:
— А ну, сладкая парочка, трахайтесь! Выеби ее, Славочка, тебе ведь так этого хочется!
Слава послал его подальше. В ответ они начали его бить. Я кричала, но был поздний вечер, и меня никто не слышал. Меня стали раздевать... порвали на мне одежду — и скоро я осталась голой. Слава, избитый, с окровавленным лицом, продолжал посылать всех. Ромка сказал ему:
— Если этого не сделаешь ты, это сделаем мы. Смотри, какая сладкая голенькая блядь!..
Слава попытался было стряхнуть всех с себя, крикнул мне — «беги!» — но нас обоих крепко держали. И тут я вдруг поняла, что мне делать. Я сказала:
— А ну, ребятки, покажите, что у вас есть под трусами!..
Мне было страшно и гадко, как никогда. Но я делала это, чтобы спасти Славу — и только молилась, чтобы он оказался достаточно сообразительным.
«Ребятки» зашумели, засвистели, обступили меня (их было 5 человек), стали лапать, щипать, мять мне грудь. Я опять почувствовала тот страшный сладкий холод, который испытала, когда меня брили... Но виду не подала — и старательно играла «настоящую блядь»:
— Ну? Кто первый? Небось от страха у всех хуи поотвисали? А, Ромочка? А в попку слабо?..
Ромочка заухмылялся и спустил штаны. Но член его действительно висел в полусонном состоянии, как вареная сарделька. Я засмеялась и начала издеваться над ним. «Ребятки» тоже заулюлюкали. Ромка отчаянно матерился и дрочил свой член. Внимание всех было приковано к нему и ко мне.
И тут мои молитвы были услышаны: Слава, которого держали вполсилы, позабыв о нем, вдруг изловчился — обхватил одного пацана, Димку, как мешок с дерьмом, раскрутил его за ноги — и обрушил на всех остальных. Димка вопил и матерился в воздухе. Слава не отпустил его — оттащил обратно, снова раскрутил — и снова швырнул в пацанов, крикнув мне — «Беги!» Началась жуткая потасовка — а я, как была голая, побежала по городу куда глаза глядят. Слава побежал за мной.
«Ребятки» бросились за нами... но мы выиграли несколько секунд времени и, хоть я и сильно поранила босые ноги, «ребятки» стали отставать. Наконец мы остались одни среди города — далеко от дома: я с изрезанными ногами, голая, и избитый Слава. Мне было больно стоять, и я села прямо голой задницей на асфальт. Слава шатался; но ему хватило сил, чтобы вытащить мобилку, которая чудом оказалась целой, и вызвать скорую. «Скорая» приехала еще через два часа...
Я провалялась в больнице 4 дня: мне лечили изрезанные ступни. Слава лечился намного дольше: у него были сломаны несколько ребер, кроме того — было много серьезных ушибов. Все «ребятки» загремели в милицию... но об этом уже писать неинтересно.
... А интересно — вот что: когда Славу выписали — я осталась с ним на ночь. Все уже все знали про нас, и родители нам разрешили... Как только закрылась дверь и мы остались одни — я сделала то, что собралась сделать в эту ночь уже давно: быстро и стремительно, чтобы не растерять храбрости, сняла с себя всю одежду, подошла голая к Славе и сказала:
— А теперь мы займемся мужскими ощущениями, — и стала раздевать его. Я была совершенно неопытна, но перед этим — долго читала инструкции, смотрела ролики... набила голову, короче говоря, всякой информацией о сексе — и старалась действовать, как опытная соблазнительница.
Но очень скоро любовь к нему, восторг наших ласк, радость от его возращения сдули все мои сексуальные стратегии, как карточный домик — и я стала неистово ласкаться к нему, позабыв о своих планах «доставить неземное наслаждение». И, наверно, правильно сделала, потому что большего наслаждения, чем дает искренняя любовь, все равно ничего не даст.
такаВ ту ночь я впервые раздела его догола. Одуревая от радости совместной наготы, я плакала и смеялась одновременно; втирая свое голое тело в Славика, как масло в бутерброд, я спросила его: как ему хочется сделать меня мамочкой? в какой позе? Славик вначале говорил — «тебе в самом деле хочется?» «хорошо подумай» и т. п., но я его зацеловала, заласкала... наконец Славочка прошептал, растворившись в моих ласках, — «вот так... « — и я, забравшись на него верхом, стала надевать свою писю на его член, нежно лаская Славу руками.
Было больно, — но не больнее, чем то, что мы пережили; я, раздвинув ноги и думая — «вот так сажают на кол» — насадила себя на Славин член и, когда почувствовала, что он вошел в меня до упора — опустилась лицом к Славиному личику, стала легонько елозить сисями по его груди, взяла руками его голову, медленно запустила пальцы ему в волосы — и принялась вылизывать милое личико, как кошечка, и в это время — медленно, нежно покачиваться на его члене...
Физического кайфа не было (он появился потом — на третий-четвертый сеанс), наоборот — член распирал стенки влагалища и они побаливали, — но меня переполнялия любовь, нежность и благодарность, что я была на вершине блаженства. Я дарила Славе себя — это было невыразимо сладко, и очень скоро я начала впадать в настоящий экстаз. Я ускоряла ритм, я ласкала Славу неистово, вымазывая его слюной и слезами, я сливалась с ним в едином движении, думая: какое блажество — быть одним телом с Любимым... и очень скоро он громко застонал подо мной. Я, вспомнив инструкцию, забралась рукой в его попку и стала щупать его там; стоны удвоились. Слава стонал так же надсадно, как и я когда-то... За стеной зашептались, но мне было плевать. Я чувствовала, как внутри меня толкается твердое, горячее... от толчков было больно — но Славины стоны казались мне неземной музыкой, и я была на седьмом небе от счастья, что Славе так приятно, и что он — так глубоко во мне... После этого я не слезала с него еще полчаса — так не хотелось разделяться вновь на два тела...
Сама я на Славе не кончила, да мне и не хотелось: мне было достаточно единства со Славой и его блаженства. Но потом он все-таки вылизал меня — и я снова металась под его язычком... Крики из нашей спальни доносились всю ночь, и утром Славины родители смотрели на нас насмешливо-снисходительно. Мы со Славой оба были малиновые, оба смотрели в пол... но никто ни о чем не говорил, не расспрашивал, и скоро стыд прошел. Взамен ему пришла гордость: мы почувствовали себя Любовниками, Мужем и Женой — и открыто, чувственно ласкались на глазах у Славиных родителей, ничего не стесняясь...
Сразу после школы мы расписались. Детей у нас пока нет, но обязательно будут!
Е-mаil автора: 4еlоvе[email protected]аmblеr.ru
121